стихи 1987 - 2012 гг.
Все стихи за 25 лет, вошедшие
в 8 вышедших на сегодня (весна 2012) сборников
ПЕРЕЙТИ К СТИХОТВОРЕНИЯМ...
Друзья, буду рад если Вы оставите отклик
на мои стихотворения. Спасибо.
Стихотворения распологаются
в том же порядке что и в вышедших книгах
Вашему вниманию представлены ВСЕ напечатанные ранее 885 стихотворений
Памяти Андрея Миронова По легенде, Андрей Миронов Родился, фактически, на сцене.
Он родился на сцене - и он умер на сцене.
Там прошла его жизнь - его лучшая роль.
Почему он так близок моему поколению,
с грустной песней в глазах комедийный король?
Разгулялась весна - отыграла пластинка.
Песня снова уносит в детство, к солнечным дням.
Ведь и мне отдавал свой талант по крупинкам -
Лицедей и Артист, что запомнился нам.
По его годовщинам измеряем свой возраст.
Вот и доску открыли. Там - идёт фестиваль.
Грусть моя, не молчи, жизнь - тяжелая проза.
Я смотрю его фильм - и уходит печаль.
Славный малый
Памяти В. С. Высоцкого
То было прошлою зимой.
Я поздно ночью шел домой,
и, вдруг, в ночи передо мной
звезда упала.
А я подумал: “Чёрт дери,
судьба в твоих руках - бери!”
Трамвай вдали скрипел дверьми,
искря по шпалам.
Когда же я пришел в свой дом,
сидел он молча за столом,
и я глаза скосил на лом
(за шкафом справа).
Он выше был и с бородой,
короче - именно такой.
И я подумал: “Шут с тобой”.
И полегчало.
С тех пор он был всегда со мной.
Его дыханье за спиной
мне не давало впасть в покой,
и то - не мало.
Он всё меня куда-то гнал,
он мне покоя не давал,
и я себя не узнавал
в том славном малом.
Меня учил он в такт шагать,
стихи легко в ночи слагать.
Учил рубить, пилить, строгать -
и всё по нраву.
Я был прилежный ученик,
хоть и не вел за ним дневник.
К нему как к брату я привык
вполне по праву.
Я словно стал самим собой...
Лишь иногда ночной порой
гадаю: кто же он такой
и что с ним стало?
Его предназначенье в том:
прокрасться к бедолаге в дом,
растормошить его, потом -
проблем навалом.
Ноктюрн “Не оставляйте стараний, маэстро, Не убирайте ладони со лба.”
Памяти Б. Ш. Окуджавы
Когда уходит мудрый человек,
то кажется, что в мире стало злее.
Так учит жизнь. Так учит мудрый век,
но почему-то веку я не верю.
Когда уходит добрый человек,
уходят с ним тепло и мудрость взгляда.
Лета меняют даже русла рек,
ты только верь - останется он рядом.
И будет завтра следующий день,
и будут все учить или учиться,
и музыки повиснет в небе тень,
и солнце будет сквозь неё сочиться.
Скрипач ушел, но музыка звучит
под звёздным небом дымчатого зала.
И будут дальше умные учить,
и дальше дуракам всё будет мало.
Не надо больше плакать
Памяти Валерия Агафонова
Не надо больше плакать,
не надо, я прошу,
не надо, я уеду
и Вам не напишу.
Вас ждут ещё другие
друзья... и вечера.
Забудьте всё, что было.
Что было, то – вчера.
Вечерние туманы,
короткая гроза.
Зачем в глазах слезинки:
сплошная бирюза?
И снова рвутся струны,
теперь - в последний раз.
А в голове толкутся
обрывки глупых фраз.
Запомните мой голос
пускай - слегка хмельной.
И пусть моя гитара
останется со мной.
Уже и солнце село,
и пуст графин вина...
И куст увял сирени...
Опять - моя вина.
Шагал
Марку Шагалу
Мы вместе с тобою летели по небу,
как будто слетели с картины Шагала.
Смешались в сознаньи былое и небыль,
и полночь незримо за нами шагала.
Мы вместе с тобою летели, обнявшись,
и шпили церквей проплывали под нами,
а звезды смеялись о чём-то вчерашнем,
и хлопало время мгновений дверями.
А скрипки звучали далёко и нежно,
и было немного тревожно и грустно,
и города профиль - прекрасно небрежный -
растаял в тумане движеньем искусным.
А ветер нас гнал за поля за рекою,
и мчалась навстречу нам леса громада,
а я любовался тобою такою,
которой не знал. И другой мне не надо.
Хранители
А. Городницкому
Храни тебя Господь от всех земных напастей.
За дальний горизонт опять дорога мчит.
Храни тебя любовь, пусть ветер рвёт на части
полотна парусов и рушит шторм гранит.
Храни тебя мечта, пределов нет которой.
С тобой она моря готова пересечь.
Храни тебя в пути. Пусть ветер мыслям вторит
и пусть тебе его понятна будет речь.
Храни тебя звезда, что светит всем, кто верит:
пусть в разных мы мирах, она - на всех одна.
Храни тебя везде надежда полной мерой.
На сказочных пирах пью за тебя до дна.
Хранители любви, вершители историй -
ваш флагманский фрегат опять вперед летит -
спешите сочинять баллады о просторах...
О снах и о волнах “Ночью нам дарован покой, А днем, на беду, не спится”.
А. Макаревичу
Лунный свет по земле расплескался
и, в волшебном таинственном сне,
на обрывках бумаги остался
снегом, выпавшим вдруг по весне.
Все проходит: обиды и дружба,
даже ночи безумной любви.
Как немного для счастья нам нужно -
только тихо его позови.
Мы, как дети, наивно моргаем
в приближении нового дня.
А волна, на волну набегая,
в океан убегает маня.
Так в копилку пути собирает,
удивляясь, что каждый тернист,
и о Гамлета роли мечтает
бессловесный с подносом статист.
Под усеянный звёздами купол
нитью тянется каждая роль
из волшебной коробки для кукол.
Рядом там и поэт, и король.
Там навстречу идущий прохожий
и гудки безобидных машин
слились в день на вчерашний похожий...
Как во сне, мы куда-то спешим.
Виолончель
Мстиславу Ростроповичу
Она - как живая, и даже - живей.
Никто не сравнится по голосу с ней.
Ей третье столетье - не дашь никогда.
Изгиб дивных бёдер пленит как всегда.
Есть друг у неё, свято преданный ей.
Он сердце ей отдал навек с юных дней.
И вместе по жизни шагают они:
единое сердце их тайны хранит.
Он плачет- с ним вместе рыдает она.
Она - и невеста, она - и жена.
И в горе, и в радости - чаша одна,
и вместе её выпивают до дна.
Профессионал
Ж-П.Бельмондо
Я вижу мир в скрещении прицела
и чувствую его я на виске.
Я пулю, что убьет меня, не вижу,
но знаю, что она невдалеке.
Вот я иду, шатаясь, по карнизу,
а вот повис, сорвавшись, на руке,
и я упал, но чудом как-то выжил -
и снова перекрестье на виске.
Я человек без имени и дома
и снова влез в нечестную игру,
где ставкой жизнь - как это мне знакомо! -
а прикупом – убийство, не моргнув.
Скрип тормозов и скрежет по асфальту,
стук сердца - снова пот течет ручьем.
И снова я ушел каким-то чудом,
и снова взял у жизни я заём.
Вращение в Ночи
Дине
Над Москвой и над Нью-Йорком
ночь проходит с интервалом
от заката до рассвета.
В тот момент, когда ты встала,
за окном промчалось лето
над Москвой и над Нью-Йорком.
Над Нью-Йорком и Москвою
звёзды спят одни и те же,
Северное полушарье
украшая, как и прежде.
Пролетая, их смешал я
над Нью-Йорком и Москвою.
Над двумя материками
в направлении вращенья,
убегая от рассвета,
ночь готовит превращенье
снов в ответы в тусклом свете
над двумя материками.
Прогулка по Нью-Йорку
Моим друзьям - Маше и Сереже
Мы катались на машине
по Нью-Йорку в выходные.
Небоскрёбы и вопросы
возникали тут и там:
кто живет там на вершине?
Стерегут ли проходные?
Воду гнать легко ль насосам?
Есть ли место там котам?
Мы катались по Нью-Йорку
в час вечерний, в день субботний,
и снести хотели крышу
у машины - просто так.
Без дождя нет в крыше проку,
без неё сидеть вольготней
и увидеть много выше
можно - даже и чердак.
Влажность
По Бродвею бродит старость из России
и авоськи тащит из последней силы.
Как всегда, друг друга подперев плечами,
тащутся супруги, как – не знают сами.
Что же будет дальше - радостней иль горше?
Радуют продукты в сумочке из Польши,
купленной когда-то в магазине Ванда...
Беспокоят раны... Мучают – и ладно.
Вырвали их с корнем, уезжая, дети.
Что им, старым, делать в этом Новом Свете?
А куда им деться? Принимают муки.
Силы, чтоб вертеться, прибавляют внуки.
Путая словечки: “Здравствуй, мой granddaddy,”
эти человечки, под ноги не глядя,
носятся на палках - чем они не кони?
Веселятся галки над скамейкой в кроне.
В магазине русском - русские газеты.
На площадке узкой - долгие приветы.
Как учить английский, чтоб ходить в больницу...
Как звонить со скидкой в бывшую столицу...
Вовремя ль начнутся завтра сериалы...
Пошутить бы в адрес Пугачёвой Аллы...
Но пропало слово в суете дорожной:
русского не вспомнить, по-английски – сложно.
Улетают ноты, улетают в небо.
И не разобраться - быль то или небыль.
С кем всё было это, с тем того не будет.
Может этим летом попрохладней будет.
Клинтон - Джулиани, SSI и велфер...
Отплывает память от последней верфи.
Но зато гуляют под окном внучата,
вдоволь получая свеженькой клетчатки.
Вот и снова вечер радует закатом.
Щеголяет ветер англо-русским матом.
Так же, как и прежде, “отдыхают” уши.
Той страны надежда здесь отводит душу.
Это - только сказка. Присказка - в том мире,
где, хоть и не сладко, жили - не тужили.
Вкалывали дружно, чувствовали важность,
что-то было нужно. Здесь - одна лишь влажность.
Бортовые огни
Тане и Жене
Уезжают друзья,
оставляют лишь спетые песни.
Бортовые огни
напоследок в глаза мне взглянут.
Уезжают друзья...
Ну, а новых не встретишь, хоть тресни.
И оракул поник,
ему жалко меня обмануть.
Нас поймало в силки
обнаглевшее грубое время.
И шлагбаум закрыл
к отступленью возможному путь.
Я закончил стихи.
Я стряхнул ненасытное бремя.
Я уже все решил.
Не важна мне банальная суть.
Что когда-то и мне
расставаться придётся однажды.
И поставлен мной крест
вместо подписи в книге разлук.
Я уже всё решил -
и не надо терзать себя дважды.
Только что-то опять
не дает мне спокойно уснуть.
Провожальная
Ты опять уезжаешь.
Я опять провожаю.
Эта ночь разлучит
нас с тобой навсегда.
Затаился рассвет,
словно вор, в полумраке.
Скоро лайнер умчит
часть мою без следа.
Ты меня позабудь,
не держи в сердце камень.
Это всё для меня -
мой удел, моя грусть.
Пусть уносит тебя
свежий ветер надежды.
Ветер с солью морской
мне достанется пусть.
Новый день наступил.
Наступил час расплаты.
Догорела свеча
и допито вино.
Вспоминать о былом -
это глупая слабость,
вспоминать о былом -
это, право, смешно.
Разлука
Я не могу простить,
но я могу понять.
Не надо лишних слов,
и мне не надо знать...
Причины не важны -
уже заглох мотор,
и мы у той сосны
закончим разговор.
Развилка двух дорог -
и нам не по пути.
Я карту потерял -
мне некуда идти.
Погасли две звезды,
за облаком - луна,
от бешеной езды
состарилась она.
Вот солнце уж взошло.
Бежит дорога вдаль.
На пол-шага вперёд
бежит моя печаль.
Осенним воробьём
нахохлилась она.
А мы костер зальём
остатками вина.
Диптих с поездом. Ночные поезда Счастье - это не цель, счастье - это само путешествие. (Кто-то из великих)
Люблю ночные поезда.
Под стук колес приходят мысли,
и вспоминаются друзья,
ушедшие и те, кто близко.
Вдоль горизонта огоньки
опять куда-то убегают.
И лес опять вперегонки
с звездой полярною играет.
Люблю ночные поезда.
Мне нравится их чувство ритма.
В окно купе глядит луна,
она подсказывает рифмы.
Чай выпит и звенит стакан.
Мелькают тихо полустанки.
На верхней полке сна дурман
выходит, словно джин из банки.
Диптих с поездом. В житейской суете…
В житейской суете,
поймав мгновенье счастья,
неудержимо мчим
сквозь ночь и холода
через потоки звёзд,
предавшись дикой страсти.
Мелькают за окном
леса и города.
Листая жизнь свою,
как стопку фотографий,
и зная наперёд,
что можно, что нельзя,
мы держим путь туда,
где строчки эпитафий
затеряны среди
ненужного тряпья.
Но если по пути
шагает рядом кто-то
и дышит в унисон
и мысли льются в такт,
от счастья - сердце вон.
И пусть трудна дорога
и снегом занесён
таежный дикий тракт.
Ты, к ночи дописав
ещё две-три страницы
и миг передохнув,
опять стремишься в путь.
Пока спокойно спят
Великие столицы,
ты можешь шар земной
один перевернуть.
Карельский триптих. Дорожная
Не печалься, милый друг - всё пройдёт.
Набирает поезд пусть быстрый ход.
Раньше времени грустить не спеши.
Ты успеешь ещё всё совершить.
Бледно светит над дорогой луна.
На пути встает лесная стена.
Страхи только ты в душе не буди.
У тебя ведь всё ещё впереди.
Пусть тревогу и печаль смоет дождь.
Сокровенного в душе лишь не трожь.
Ты гитару свою лучше настрой
И про дружбу и любовь песню спой.
Птицей пусть она взлетит над костром.
Белым голубем отправится в дом.
Кому надо сообщит, что любовь
Не умрет, покуда есть в жилах кровь.
Карельский триптих. Карельский пейзаж
На холме в Карелии над озером
распласталась белой песней ночь.
Тёплый дождь полночной тихой прозою
гонит от костра в палатки прочь.
Вдалеке над сопкой блещут молнии.
Поднял ветер легкую волну.
Я спешу запомнить ту гармонию
прежде, чем щекой к тебе прильну.
На холме в Карелии над озером
спят в палатках добрые друзья.
Не мешают им раскаты грозные.
Тихо сочиняю песню я.
Песню про тебя и про скитания,
шумные пороги и леса.
Тишина одна внимает втайне мне,
распахнув озёрные глаза.
Карельский триптих. Обратная дорога из Карелии
Прощальный гудок паровоза.
Косой быстрый росчерк дождя.
Как в сердце вонзилась заноза,
но боль ощутишь погодя.
А поезд всё ход набирает
и скоро уж въедет он в ночь.
Да небо всё ниже свисает,
озёра проносятся прочь.
Как сон, незаметно промчались
недели в Карельской глуши.
На память на зиму остались
грибы, что успел засушить.
Остался оборванным эхом
простор для полёта мечты
и лег в душу радостным смехом,
тоску вытесняя в кусты.
Прощание с маршрутом
Олегу Митяеву
Вагон качнулся и лица поплыли
назад. Прощанье и взмах рукой.
И вместо “будем” споём мы – “были”.
Пойдут рассказы потом рекой.
А лес желтеет, не облетая,
но улетает назад - назад.
Ты смотришь в небо, и небо тает,
ползет заката с него слеза...
И лишь гитара осталась с нами,
всегда готовая рассказать
о том, как стихло заката пламя,
о том, что было - чего не взять.
Незнакомка
Открой свою мне тайну, незнакомка.
О чём грустишь ты в полутьме вагона,
пока под стук, незримый и негромкий,
назад уходят в сумерки перроны?
Быть может, ты пугаешься рассвета,
который притаился за стеною,
склонившихся деревьев, иль колёса
страшат тебя пустою болтовнею?
Твой взгляд поверх меня струится мимо,
как отблеск фонарей над верхней полкой.
И молча целый день уже сидим мы,
затерянные в стоге две иголки.
Сменяются на кипарисы ели,
выходят, как солдаты, из рассвета.
Уже цветут каштаны. Неужели
весна в разгаре? Скоро будет лето...
И к мысли я пришёл такой банальной:
мы думаем с тобой одно и тоже, -
что встреча наша не была случайной.
и на пути твоём я – не прохожий.
Доедет поезд, быстро разойдёмся
по сторонам - ну, что ж, - дорожный случай.
Друзьям расскажем, даже посмеемся,
что от судьбы такой был шанс получен,
На пороге
Я в город вернулся
родной и знакомый.
Давно я здесь не был -
три долгих сезона:
сезон пробуждений,
сезон воздержаний,
и целый сезон
исполненья желаний.
Я долго тут не был -
похоже три века.
По свету скитаясь,
искал человека,
кого потерял я
в сезон зарожденья.
А позже, что было -
одно наважденье.
С тех пор я скитался.
Я думал, что с целью.
Но внутренний мир свой
не смог сделать целым.
Века пролетали,
как мчатся секунды.
И рифмы слагались
коряво и скудно.
Я был не согласен.
Я бился - но тщетно.
Порой наполнялся
не тем, правда, чем-то.
И всё же я шёл,
не теряя надежды,
но песни слагались
иные, чем прежде.
Однажды зимою
я сбился с дороги,
почти отморозил
и душу и ноги,
Не помню, как выбрался
я к полустанку.
Запомнил лишь ложки
в гранёных стаканах.
Я утром проснулся
от солнца в окошке
и я потянулся
спросонок немножко.
За многие годы,
возможно, впервые
вскочил я с постели
в безумном порыве.
Сошел я с вагона
и чиркнула спичка.
Дымок папиросы,
гудок электрички,
И люди, и звуки,
и запахи даже -
мне всё говорило:
я был здесь однажды.
Узда Пилёж - любимое слово байдарочника.
Я тебя провожал.
Я встречал поезда.
Я б и сам убежал,
только держит узда.
Только в доме моём
всё в тоске и в пыли.
Жаль, что снова вдвоём
нам с тобой не пилить.
Не “пилите” меня -
я и так сам не свой.
Дождик гонит, звеня,
пожелтевшей листвой.
Покрывает ледком
лужи утром мороз.
И под ложечкой - ком.
А в душе - море роз.
Розовеют снега.
Прилетает апрель.
Догорает слега -
закрывается дверь.
И опять поезда
улетают в полёт.
Но всё та же узда
мне взлететь не даёт.
Весенняя ночная прогулка
Весна врывается в окно
ночною тишиной.
Не то луна, не то фонарь
свисают надо мной.
Я вышел из дому пройтись
без цели, наугад.
Брожу, бубня под нос стихи,
уж два часа подряд.
А ты сидишь себе и пьёшь
на кухне кофеек
и о моей любви тебе,
наверно, невдомёк.
С тобой мы встретимся ещё
чрез сотню лет иль две,
и я прочту тебе стихи,
а может, не тебе.
А коли будешь и не ты,
то ты, наверняка,
тогда же встретишь где-нибудь
ну, скажем, моряка.
И время вместе полетит
с весенним ветерком
и мне окно посеребрит
подлунным вечерком.
Случайный билет
Вике и Алеше
Вечер, полумрак, Москва, на дворе - капель.
Выходной, весна, тоска - март или апрель.
Касса, переход, метро, спекулянт, билет.
Что сегодня там дают: фарс или балет?
Неожиданный звонок, суета сует.
Что сегодня нам дадут: фарс или балет?
Постепенно гаснет свет, затихает скрип.
Зала взгляд в один момент к сцене вдруг прилип.
Концерт
Шелест программок,
скрип половиц,
разные люди
с минами лиц,
гомон буфета,
мерный шумок,
фарс остановит
третий звонок.
Скоро затихнет
шорох одежд,
снова возникнет
ворох надежд.
Вот занимает
пульт дирижер,
и возникает
старый мажор.
Зала дыханье
слилось в одно,
мрачные мысли
сели на дно.
Вечные звуки
будут звучать,
о сказках добрых
можно мечтать.
Но всё разрушил
шумный антракт,
каждый нарушил
личный контакт,
заколыхалось
море в фойе
и возвратилась
проза вдвойне.
Но нас спасает
новый виток -
радостно крякнет
старый знаток,
снова оркестр,
снова минор,
горько заплачет
синий простор.
Размышления в метро
Угрюмый гражданин на станции метро,
тебе я улыбнусь, обоим станет легче.
А если ты в ответ мигнешь шутливо мне,
то дальше я пойду, расправив шире плечи.
Мы все всю жизнь спешим, порою позабыв
наличие друзей и старые привычки.
Наш день - сплошной час пик, пик нашей суеты,
оборванный гудком последней электрички.
Проносятся опять потухшие глаза
полуночных окон последнего трамвая.
Ехидно смотрит ночь, пока не осознав,
что мы отчуждены, того не сознавая.
Осенний мотив
Слышится тихая музыка.
В небе - дыхание осени.
Ветер забрёл опять в волосы,
схваченные легкой проседью.
Вечер упал к ногам замертво,
дождичком, видимо, скошенный.
А я иду молча, кутаюсь
в пиджачок свой старенький, ношеный.
Может быть мне это кажется,
может быть делать мне нечего,
только смеяться мне хочется
мокрым странным хмельным вечером.
Всё, о чём я сейчас думаю,
в сорок строчек вряд ли уместится.
Фонари лишь свои головы
тянут через туман к месяцу.
Вдоль аллеи иду, брошенной
одиночеством в ночь темную.
С бодуна головой дёргаю,
отгоняю тоску томную.
Летят брызги от луж в стороны,
шуршат шины такси позднего,
спешат люди в постель теплую,
гаснут окна в домах гроздьями.
И какой-то старик тронутый
заиграл вдруг мотив осени.
Из окна, что одно светится,
дождем льется мотив простенький.
Замелькали слова строфами
под аккорды старенькой скрипочки.
И парят мысли те мокрые,
что связали надежд ниточки.
Полночь
Город вырос из тени средь ночных облаков.
Два десятка сомнений начали свой отлов.
И случайный прохожий, не успевший опять
на троллейбус последний, начинает мечтать.
Ярко вспыхнула спичка. Потянулся дымок.
Над витриной табличка. Под витриной замок.
Магазин, перекрёсток, и опять магазин.
На заборе набросок. В лужу пролит бензин.
Свадьба
… Саше О.
Племя молодое (Унывать нельзя).
Замужем подруги, женятся друзья.
И опять на свадьбу скоро мне идти,
снова убедиться в сложности пути.
Подарить подарки, угоститься всласть,
и в квартире жаркой от тоски пропасть.
Пожеланья счастья и веселый смех,
порожденный страстью первородный грех.
Гости и родные в двери семенят.
В эти выходные все - одна семья.
Тостов извороты: “Долгие года”,
Поздравлений флотом правит тамада.
Быстро пронесутся первые часы,
Всех соединяют радости мосты.
Пусть слегка я пьяный что-то буду врать,
три блатных аккорда буду, может, брать.
На балконе с кем-то буду я курить,
о проблемах вечных буду говорить.
Пусть стоит на кухне коромыслом дым,
бьется пусть посуда: “Счастья вам двоим!”
Музыка играет самый лучший вальс.
“Пригласить на танец мне позвольте вас”.
“Здрасьте, - до свиданья,” - сожжены мосты.
Пробили двенадцать на стене часы.
И большой гурьбою мы домой идём.
Ночь нас поливает снегом иль дождём.
Иногда пугаем редких москвичей.
Фонари играют пламенем свечей.
Поборов желанье на асфальт упасть,
я такси поймаю, умирая спать.
Ночные страхи
Чего ты боишься, случайный прохожий?
Похоже, страшимся с тобой одного...
Ты косо взглянул, проходя, мне на рожу,
я - камень (случайно) придвинул ногой.
О, где вы, о, где вы, открытые лица?
Где ваши улыбки, сверкание глаз?..
Как только спускается ночь на столицу,
я знаю - не встретить на улице вас.
Лужи
Лужи лежат и глядят на меня.
Я мимо них спешу.
Нити дождя обгоняют, звеня,
в лужи воткнувши иглу.
Лужи лежат у меня на пути.
Чёрт бы их всех побрал.
Солнце прошу я: “Браток, посвети,
чтоб лужи канули в пар”.
А чуть в сторонке играет малыш.
В луже блестит бензин
радугой - маленький мир среди крыш,
средь магазинных витрин.
Лужи встают на пути - коробки
смело в них он кладёт
и, начерпавши воды в башмаки,
к пристани дальней ведёт.
Кончился дождик, и сохнет асфальт.
Радуга вместо крыш.
Где-то в душе просыпается альт,
где-то играет малыш.
Лужи лежат и глядят в облака.
Я мимо них спешу.
Ярко сверкают тех луж зеркала,
только я в них не гляжу.
От... и до…
Пора, пора, пора. Зовёт в дорогу утро.
Издав прощальный скрип, задумалась кровать.
А под кроватью пыль и томик Кама-Сутры.
И хочется ещё, но некогда зевать.
Давай, давай, давай. Скрипят о снег подошвы.
Стремглав несётся он, порой сбивая с ног.
И незнакомый слог, озябший и продрогший,
в момент к усам примёрз и улететь не смог.
Вперёд, вперёд, вперёд. Сквозь непогоду к свету.
К весне, к теплу, к метро. И даже к очагу.
И снова на бегу я шлю всем вам приветы
и, может быть, тот слог для вас я сберегу.
Ода Интернету
Друзья, товарищи, собратья,
гуляки в нитях Интернета,
в паучьи(1) кто попал объятья
на всех материках планеты.
Я призываю вас к общенью,
и шлю вам всем свои приветы.
Оставьте только сообщенье
или спросите вы совета.
И кто-нибудь тогда ответит,
и кто-нибудь тогда сошлётся.(2)
С обратной стороны планеты,
быть может, кто-то улыбнётся.
А кто-то пожелает счастья,
а кто-то вашу page(3) покинет,
а кто-то новый в одночасье
в guestbook(4) свой message(5)
вдруг закинет...
Мышиная возня
Взошла звезда. В квартиры вторглась тьма.
Ушли все спать, кому вставать с рассветом.
А у тебя опять желаний тьма
и снова манят сети Интернета.
И ты встаешь. Вновь прорезает свет
от монитора угол кабинета.
И ты опять в чём был выходишь в свет
и пред тобою снова вся планета.
Ты проверяешь собственный свой дом, (9)
идёшь потом путем знакомым в гости.
и дело, в общем, собственно, не в том,
что ни о чем тебя никто не просит.
Путей - дорог тут более чем сто.
А, если честно, более чем двести.
Мышиною возней качая стол,
последние прочтёшь затем ты вести.
Антиностальгическое поздравление сквозь Интернет
Диме
Мой старый друг, не верь пустым словам.
Всё это просто глупые наветы.
Я точно так же близок снова к вам,
хоть между нами много километров.
С тобой мы оба выйдем на балкон
и сигареты мы закурим молча
напротив гаснущих полуночных окон
среди безмолвных млечнозвездных полчищ.
И выпущенный в ночь колечком дым
тотчас же облаком помчится светло-серым.
И часть души умчится вслед за ним:
твоей - на юг, моей к тебе - на север.
А дальше воротимся мы за стол.
К закускам. За твое здоровье выпьют.
Надеюсь в пожеланьях будет толк...
Подарков ты получишь сразу кипу.
А я, в бокал налив чуть-чуть вина,
присяду у экрана монитора.
И так начну: “Здорово, старина!”
И поздравленье теплое пристрою.
И ты услышишь сразу мой привет
и улыбнешься, может быть, ты после.
И сразу сотни разных “да” и “нет”
закружатся тихонько где-то возле.
Мой старый друг, не верь пустым словам
Всё это просто глупые наветы.
Я точно так же близок снова к вам,
благодаря страничкам Интернета.
Блуждание
Троллейбус прошуршал
по мокрому асфальту,
искрой закат пронзил
и скрылся за углом.
Стихали не спеша
в умытых окнах-смальтах
лучи, что отразил
стоглазый блочный дом.
А запахи весны
меня из дома гнали.
И вышел я пройтись
сквозь сумерки и двор.
Решил я прояснить
вопросы, что смущали,
а мысли разбрелись,
почуяв разговор.
Вот так я и бродил,
бессмысленно шатаясь,
от дома до угла,
я шёл - куда влекло,
огонь гася в груди,
да рифмам улыбаясь,
я снова убегал
куда-то далеко.
Темнело не спеша.
Я не спеша вернулся.
На лавочку присел
и вынул свой блокнот.
Соседке, что прошла,
я молча улыбнулся,
а в воздухе висел
аккорд из звёздных нот.
Ещё немного о пользе чая
Слово за слово цепляю -
крутится мотив.
Я сижу и сочиняю,
время позабыв.
Как далёкий отголосок
некой кутерьмы,
череда цветных полосок,
белого и тьмы.
Слово за слово ложится,
за мазком мазок,
но не вечно будет длиться
этот вечерок.
Выльет нам он ночи флягу -
что ж, пусть будет так.
Значит дольше спать не лягу -
это же пустяк.
Правильное решение
Что может высказать по данному вопросу
тупой, но образованный философ?
Он может, в общем, высказать два мненья,
имеющих конечные решенья.
Но, даже если теоретик будет умный
и знаний обладать он будет суммой,
ответ его навряд ли будет проще,
хотя ученый и не доморощен.
О чтении
Когда мне нечего сказать -
читаю я стихи.
Случается - читаю вслух
(надеюсь - не глухим).
Когда я знаю, что сказать -
читаю снова их.
Про то, как я люблю читать,
слагаю новый стих.
Книжная полка
Там, где леший бродит по дорожкам
и русалка на ветвях сидит,
подожди меня ещё немножко
на лесной извилистой дорожке
в темноте, за дубом впереди.
Золотая цепь страницы свяжет,
призрачные горны протрубят.
Там дракон стоит века на страже,
но лазейку нам с тобой укажет
кот ученый, ус свой теребя.
Алым парусом надуются закаты
и умчатся к ночи облака.
Дорогой читатель, где ты? Как ты?
Бродишь вместе с нами ты по картам,
ищешь клад в старинных сундуках.
Что прекрасней ожиданья встречи?
Мы меняем страны и века.
За окошком вьюга. Зимний вечер.
На камине догорают свечи.
Карту чертит верная рука.
Посвящение Остеру
Мы начнем повествованье
пионерам в назиданье,
но не скажем им про школу,
про уроки и уколы.
Ведь про тех, кто бестолков,
рассказал нам Михалков.
Мы же вам расскажем, братцы,
как неправильно питаться.
Надо тихо до обеда
скушать полбуханки хлеба,
но не просто в чистом виде -
маслом душу не обидеть.
Чтоб потом вам захотелось
выпить Пепси, чтоб вертелась
ложка в баночке с вареньем
(Для намазанья печенья)..
Вечер с томиком Пушкина
То - ли ветер воет,
то - ли кто-то плачет,
не печалься, детка,
будет всё иначе.
Будет всё как прежде,
будет даже лучше.
Это всё рулетка -
глупый грубый случай.
Всё изменит время.
Это только ветер,
это только дождик
хлещет в окна плетью.
Сказка возвратится
присказки чудесней.
Медленно ложатся
строчки новой песни.
Напутствие
Д. Р. Р. Толкиену.
Забудь свои тревоги
сегодня в час ночной.
Дорога от порога
сверкает под луной.
В траве поёт кузнечик,
за печкою сверчок
настроил свою скрипку -
смелее будь, дружок.
Скорее, ждёт удача
и дальние края,
покуда на востоке
не теплится заря,
покуда предрассветная
не выпала роса
и к тайнам нас зовущие
не смолкли голоса.
Тебя пугает ветер?
Но он всегда ревёт.
Эльфийский колокольчик
нас к подвигам зовёт.
Поверь, что не собьёшься
в глухих лесах с пути.
И с верой и надеждой
сквозь ночь и страх иди.
Не трусь, когда в засаду
сумеет враг завлечь.
Поверь, в руке не дрогнет
волшебный острый меч.
Он голубым сияньем
разгонит тьму вокруг.
И мы тогда плотнее
с тобой сомкнёмся в круг.
Плечом к плечу прижавшись,
сквозь тысячи преград
пройдёт к заветной цели
сплотившийся отряд.
А после, на привале,
за чаркою вина
польётся дым из трубок
и зазвенит струна.
Польётся тихо песня
про славные дела,
про огненные взоры,
высокие чела,
сокровища и тайны,
про шорох древних рун
и серебристый отблеск
давно прошедших лун.
Сказки Андерсена
Гуляют сумерки. На скалах голубых
всё стихло в ожидании покоя.
Двенадцать лебедей в коронах золотых
проносятся над кромкою прибоя.
Гуляют сумерки. Шумит девятый вал,
подтачивая каменную стену.
Вот солнце село. Луч взметнулся и упал,
в последний раз позолотил он пену.
Мерцают звёздочки. Витает сна дурман.
Выходят из расщелин сказки строем.
Уж полночь близится. Спускается туман,
и песня тихо слышится из моря.
А в старом замке засыпает юный принц
и вспоминает песенку русалки.
Лишь слышен шорох недописанных страниц
и скрип деревьев в королевском парке.
Он вспоминает всё один и тот же день,
когда, волною сброшен как снарядом,
за борт упал. Пучины вмиг сомкнулась тень,
и никого не оказалось рядом.
И никого не оказалось, чтоб помочь.
А после начались уже виденья.
Он помнил девушку средь волн, и помнил ночь,
и смутно помнил ангельское пенье.
Был во дворце потом роскошный шумный бал
по случаю чудесного спасенья.
И принц русалочку, конечно, не узнал
в немой красавице - печальной и весенней.
Потом он смог свои виденья осознать.
Но не расторгнуть ей уж злые чары:
на ноги голос согласилась променять,
чтоб день любить, а после - пеной стала.
Всё как всегда. Любовь жестока и слепа
и требует опять кровавой жертвы.
И розовеют вечерами облака,
и песенку разносит легким ветром.
И море смолкнет, новой песней прозвенит.
Двенадцать птиц вдруг в братьев превратятся.
Добро, конечно, злые козни победит -
всё в сказках хорошо должно кончаться.
Маленький Принц ... ты мне не нужен. ... я тебе не нужен. ... Но, если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственным в целом свете ... А. Сент-Экзюпери.
Когда мой дом наполнит грусть,
я в полумраке, словно вор,
к окошку тихо подкрадусь,
в ночной вживаясь разговор.
И мириады видя звёзд,
я вслушаюсь в их плач и смех.
Блеск добрых взглядов, полных слёз,
пробудит веру вдруг в успех.
Друзей я вспомню: тех, кто был,
и тех, кто есть, но отдалён,
кого давно я приручил,
и тех, кем сам я приручён.
Я знаю: в чёрной глубине
средь бесконечности и тьмы
есть тот, кто помнит обо мне,
есть тот, с кем в мыслях вместе мы.
Томас Глан Я попытался ... представить что-то вроде культа природы, чувствительности, точнее, сверхчувствительности души Кнут Гамсун
Вновь холодно и вновь метёт метель
над брошенным в лесной глуши чертогом.
А я иду, иду сквозь сон и хмель,
как зверь во тьму несусь я из берлоги.
Со мной ружье и верный старый пёс.
Есть женщины: у моря... и в долине.
Но ветер чувство новое принёс,
и я ушёл - и вот один я ныне.
Я - Пан, я - бог лесов, полей и рек,
я - блудный сын волшебницы-природы.
И в девственном лесу свой кончить век
мечтаю я, а срок укажут годы.
Могу я выйти из любой глуши,
но не найду я сам к себе дороги.
Переплелись течения души:
они ревут как горные отроги.
Приглашение
Я приглашаю вас в свой мир,
вчера рождённый сном.
Там иногда бывает пир
и бродит мудрый гном.
Цари там дружат с пастухом,
там плачут и поют.
Там на валун, поросший мхом,
сменяют свой уют.
Я приглашаю вас в свой мир.
Сегодня. Нет, сейчас.
Смотрите, видите трактир?
Он ждёт меня и вас.
Уже искрится пенный эль
и льется лунный свет.
Уже поднялся с кружкой эльф
и тает слово “НЕТ”.
Битва с тьмой
В темных коридорах слышатся шаги,
в мрачных подземельях прячутся враги.
Затаилось нечто в бледном свете свеч,
и зловещим блеском вспыхивает меч.
Нечто неземное возникает вдруг,
ужасы и страхи замыкают круг,
раздается душу леденящий звук,
кто-то тянет сзади сотню мокрых рук.
И под низким сводом нависает тень.
“Боже, дай мне встретить следующий день!”
Лишь заклятье древних остается мне,
меч и колдовские стрелы в колчане.
“Тени славных предков, становитесь в ряд!”
В этот час зловещий - поведу отряд.
Доблестным заслоном против полчищ тьмы
в этот миг кровавый будем только мы.
Огненные руны высекает меч,
темноту пронзает пламенная речь,
мужество и гордость наполняют грудь,
и с истошным воплем отступает жуть.
Хоровод
Когда кричит удлоконов(*)
и воет зиреблог(*),
тогда двенадцать колдунов
выходят из берлог.
И в круг сложив свои мечи,
вновь держат свой совет.
Двенадцать посохов в ночи
волшебный сеют свет.
Из года в год сто тысяч лет
в зловещий этот час
от посохов волшебный свет
сверканьем режет глаз.
Из года в год из стёртых уст
заклятий льется дождь,
и раздается пальцев хруст,
и продирает дрожь.
В тот час, когда встает луна
из плесневелых вод,
вокруг большого валуна
ведут свой хоровод
двенадцать древних колдунов
с начала наших дней.
Кричит тогда удлоконов
сквозь заросли ветвей.
Двенадцать страшных стариков
садятся и молчат,
и шпили острых колпаков
над спинами торчат,
и губы стёртые в ночи
заклятия жуют.
Но, оперевшись о мечи,
они опять встают.
(*) зиреблог и удлоконов – выдуманные сказочные животные
Фэнтази
Я шел за нею по пятам
три ночи и три дня
по самым сумрачным местам,
не разводя огня.
Из родников я воду брал
и ягоды лишь ел.
За что купил - за то продал:
кто смел был, тот и съел.
И ночь опять взяла меня
под чёрное крыло.
И тишиной опять звеня,
вновь воспарило зло.
И страх дрожащим ветерком
опять под кожу лез
и застывал, как в горле ком,
и с холодом, и без.
Но древний поборов инстинкт,
я лег на плед из мхов
и погрузился в лабиринт
приснившихся стихов.
И снова видел я её
в предутренних лучах,
но вновь видение моё
распалось в пух и прах.
Ночь бродячих огней
Я опять посетил
мир больших фонарей
в день рожденья светил,
в ночь бродячих огней.
Я, наверно, забыл,
что очаг и уют
я давно уж пропил
и меня тут не ждут.
Я забыл, что сто лет,
как ушел я в леса
наблюдать, как в рассвет
переходит роса,
как стекает дурман
в чаши древних озёр,
вытесняя туман,
застилающий взор.
И тревожно маня,
становясь всё сильней,
охраняла меня
ночь бродячих огней.
А когда в звёздный час
выпадал млечный дождь,
я мечтал, и не раз,
утолить свою дрожь.
И при свете костра
среди чёрных теней
колыхалась, искря,
ночь бродячих огней.
Словно бешеный зверь
среди сотен берлог,
я искал твою дверь,
но найти я не мог.
Я метался в тоске
среди брошенных дней
и стучалась в висках
ночь бродячих огней.
Эрганет
Когда приходит Эрганет,
встает из-за камней
магический узор планет
тенями древних дней.
И непрерывно клонит в сон
спустившийся туман,
но чей-то отдаленный стон
вновь выдает обман.
Когда приходит Эрганет
и хочется так спать,
прошедших лун тревожный свет
безумствует опять.
И копошатся в глубине
доверчивой души
миры, пришедшие извне
из призрачной глуши.
Возвращение. Галактическая баллада
... Киру Булычёву
Мы стали взрослее на тысячу лет,
нам звёзды открыли свой призрачный свет.
Нам сотни галактик махали рукой,
И мы позабыли дорогу домой.
И мы открывали иные миры,
порою не зная, что были там мы.
А где-то крутилась, легенды храня,
синея морями, старушка-Земля.
И как и когда-то на млечном пути
нам звёздная полночь сказала: “Лети!”
И вдаль устремились ракет поезда -
нас снова манила надежды звезда.
Узоры чертя в галактической тьме,
не зная конкретно: когда, что и где,
дары и награды незримо суля,
манила к себе нас старушка-Земля.
И долго была в мониторах лишь ночь.
Решил капитан поворачивать прочь.
И в это мгновенье меж мной и тобой
заполнил экраны рассвет голубой.
Песня морского путешественника
Вставай скорей, приятель,
за мысом ждёт корвет.
Бродяга и мечтатель,
зовёт уже рассвет.
Натянуты канаты,
Готовы мачты петь,
а паруса и ванты
пытаются взлететь.
Рассвет ничком свалился
в траву, пронзив туман.
Под солнцем заискрился
мираж далёких стран.
Настал момент прощанья.
Сомнений больше нет,
но всё звучит в сознаньи
привычное: “Привет!”
Привет, морские дали
и новые края.
По картам, что нам дали,
пройдём, перекроя.
Прорежем воды сетью
невидимых борозд,
где с неба гроздья светят
нам незнакомых звёзд.
А там, за тишиною,
припряталась гроза.
Страх, брошенный волною,
взглянёт в твои глаза.
Со дна вопрос поднимет:
“Придём ли мы домой?”
И души опрокинет
в пучину за кормой.
Но ты не смей пугаться,
не смей бросать штурвал.
Ведь стоит попытаться
пробить девятый вал
И, рассекая тучи
концами гордых мачт,
сыграть как самый лучший
неравный этот матч.
Песня старого пирата
Когда-то, когда я был бравым пиратом
и вспарывал днища пузатым корветам,
когда умывался лишь ромом и златом,
когда не внимал я никчемным советам,
тогда я был счастлив, спокоен и весел,
беспечен, доволен самим я собою,
в глазах экипажа я в золоте весил
и часто в орлянку играл я с судьбою.
А волны вставали
и справа, и слева,
но я разрубал их
как сумки с деньгами.
А ветры нас гнали
как падшую деву,
и флаги на мачтах
чернели над нами.
Теперь я - обычный владелец трактира
и пьяным матросам я эль подливаю.
Нужду отправляю в уютном сортире
и прошлое вместе с тоской пропиваю.
Матрос иль цыган, сухопутная крыса ль -
никто не посмеет подать мне совета.
И ночью, и днём одичавшие мысли
стремглав убегают с гнилого корвета.
А волны бушуют
внизу под скалою,
и чайки опять
надо мною хохочут.
А где-то фехтуют
за чёрною мглою.
И кто-то отдать
кошелёк свой не хочет.
Продам нажитое, построю я шхуну,
команду найму из лихого отродья,
и рома глотну, и сквозь зубы я сплюну,
и в море умчусь я, сорвавши поводья.
И пусть мою шхуну тогда же потопят,
но в том абордаже расправлю я плечи.
Хоть я не поклонник романов-утопий,
но верю, что будет прекрасным тот вечер.
Ночная Вахта
Навеяно песнями А. Городницкого
Волна ударилась о борт,
швырнула мне в лицо
три дюжины холодных брызг
солёною пыльцой.
И ветер крикнул: “Чёрт возьми!
Опять ты медлишь, брат!”
И звёзды в небе вдруг зажглись
мне вместо старых карт.
Я отыскал средь них одну,
что мне укажет путь.
А ветер в спину все кричал:
“Забудь, забудь. Забудь...”
Зачем и что? И почему?
И есть ли в том резон?
Вокруг меня - сплошная ночь,
а дальше - горизонт.
Всегда в пути. Всегда один.
Всегда я жгу мосты.
Всегда потом наполнен трюм,
а я иду пустым.
Всегда я слушаю один
лишь ветер за кормой.
И никогда он не кричит:
“Домой, домой, домой!”
Корабль мчится прямо в ночь.
Я слышу ветра стон.
“Задуть, задуть, задуть, задуть!” -
Кричит мне в спину он.
И улыбаюсь я тогда
как раньше... много лет.
А на востоке, как всегда,
горит костром рассвет.
О моём внутреннем мире 1/2 +1/3+ 1/6 = 1
Я мир свой поделил на пять частей
и сразу дружбе отдал половину.
Включил в нее десятка два страстей
и чувства запустил туда лавину.
Рассказам и стихам я отдал треть:
прочитанным и созданным в дороге,
добавив то, на что люблю смотреть:
Моря и горы, реки и пороги.
Ржавчина
Словно парус занавеска
трепыхается от ветра.
Только вот на занавесках
далеко не улетишь.
Ты сидишь: глаза без блеска,
в полосатых теплых гетрах,
в сорока квадратных метрах,
тих и скучен словно мышь.
За оконной рамой в небе
звезды ссыпаны узором.
А тебе опять не спится,
что ж, приятель, поделом!
Если думать лишь о хлебе
и зевать с потухшим взором,
остается или спиться,
или слечь в металлолом.
Где же выход? Что же делать?
Где найти мне столько смазки?
Как мне с ржавчиной бороться?
Как противно не скрипеть?
Кто-то скажет: “Утром бегать,
строить дамам хитро глазки,
биться с тем, что не дается,
перед сном немножко петь.”
Настроение
Мне немного взгрустнулось -
наяву и во сне.
Что-то, видно, замкнулось:
дело, видно, к весне.
Дело, видно, в апреле,
в талом снеге вокруг.
Я чему-то не верю
и, похоже, - не вдруг.
Диптих с холодным ветром. О теплоте
Когда поверишь снам, что ты согрел,
то самому становится теплее...
Обидно, что костёр мой догорел
и ветер злой золу давно развеял.
Погасли краски. Ночь хранит секрет.
Рябины куст не гаснет понапрасну.
Луна сама рисует свой портрет.
В нём свет прошедших дней сверкает ясно.
Прости меня, коль было что не так,
коль недодал, надеюсь, что не отнял.
Прости меня за то, что был чудак,
что до конца я снов своих не понял.
Диптих с холодным ветром. Это-точно Павлины, говоришь... Павлины... Это - точно... (Красноармеец Ф. Сухов. “Белое солнце пустыни”)
Я так хочу согреть весь белый свет,
но знаю, что на весь меня не хватит.
Я говорю, задумавшись: “Привет...”
Мне больно тебя видеть в теплом платье.
А ты в ответ: “Да, в платье. Ну и что?
Сегодня дует северо-восточный...”
И вторит благоверный твой в пальто
как в фильме знаменитом: “Это - точно.”
Я сознаю, что вид мой в пиджаке
в любых глазах способен вызвать ужас.
Я улыбнусь, кивну, скажу: “Okay!”
И невзначай вступлю кроссовкой в лужу.
Доброжелательность
Есть люди, которых люблю я давно.
Есть люди, которых - недавно.
Есть те, для которых я просто гавно.
Есть те, для которых - подавно.
Нас учат добру, говорят: “Не суди”,
Что значит - не делай сравненья.
Обидно, когда тебе скажут: “Иди”,
Сославшись на дядино мненье.
Согласен. Так проще и крепче так сон,
и к чёрту душевные муки,
и сам ты спокоен себе в унисон,
и вымыты тщательно руки...
Всё возможно
Если что-то не так,
значит, надо кому-то ответить.
Можно рожу набить,
можно тихо, но четко послать.
Если что-то не так,
можно новое “что-то” наметить.
Можно тихо запить
или просто отправиться спать.
Когда твой друг становится отцом
Когда твой друг становится отцом,
Не спрашивай его: “А что с лицом?”
Когда-нибудь, быть может, станешь сам.
Тогда поймешь всю цену словесам.
Когда твой друг становится отцом,
ты можешь стать последним подлецом
в том случае, коль спросишь даже раз:
“Ну что? Распишем пульку? В преферанс...”
Когда твой друг становится отцом,
забудешь ты про музыку с винцом.
Узнаешь ты, где в кухне свет и газ,
и за куренье там получишь в глаз.
Когда твой друг становится отцом,
ты поддержи его заботливым словцом
и не мечтай увидеть сытый стол,
а то опять поможешь вымыть пол.
Когда твой друг становится отцом,
учти, имеешь дело ты с птенцом.
Порхает он везде без задних ног
и заплетается его невнятный слог.
Банальный этюд
Тот отпечаток, что оставляет в нас плотский страх,
в картинах прячет своих художник, поэт - в стихах.
И то, что тайно тревожит сердце, выходит в свет
частично через творенья наши сквозь призму лет.
Немного о зрительной памяти
Лица тех, кого встречал ты раньше,
ночью молча выстроились в ряд.
И опять терзает, память раня,
незнакомо-близкий странный взгляд.
Города и страны канут в лету
в веренице расставаний – встреч...
В чёрном небе крутятся планеты.
Век бы не снимал я руки с плеч.
Утро, в подсознание проникнув,
день погонит снова наугад.
Может где-то посреди возникнет
беспредельно-близкий чей-то взгляд.
Отражениев окне
Мне опять улыбнулось
отраженье в окне.
Что-то вдруг всколыхнулось -
то, что было на дне.
Тишину чёрной ночи
Разогрев как угли,
двадцать пять новых строчек
на бумагу легли.
И как будто дохнуло
приближеньем весны,
и окно распахнулось,
чтоб надежду впустить.
И вздохнув полной грудью,
сдунув чёлку со лба,
затаилась средь буден
в ожиданьи судьба.
Сонет удивлению
Давайте жить в любви. Давайте восклицать.
Давайте обновим свои черты лица.
Давайте привнесём в них радость и добро,
над глазом нанесём приподнятую бровь.
Давайте делать жизнь прекрасней с каждым днём,
смеяться, и дружить, и чувствовать подъём.
Подъём душевных сил, опять - подъём бровей,
уметь произносить друг другу слово - “Верь”.
Давайте понимать и удивляться вновь.
Давайте принимать и отдавать любовь.
Давайте просто быть и просто быть людьми.
Поверь, противно жить, когда ты нелюдим.
Пасмурный день
Я лежал под рассветом -
непонятный и глупый,
до противного трезвый
и спокойный, как слон.
А гонимые ветром
плыли в небе тулупы
облаков, плыли резво,
забегая за склон.
Я лежал под рассветом -
самозванно открытый,
однозначно прозрачный
и дождям, и умам.
Уходящее лето
было дымкой покрыто,
и немного невзрачно
копошился туман.
Ветра и облака Стану озером. Буду лежать и отражать облака. Ю. Визбор
Облака, отражаясь во мне,
проплывают по срочным делам.
Я лежу на зелёном холме
и лицо подставляю ветрам.
Запах моря и бронзовых скал,
запах рыбы и северных звёзд
мне на облаке сером прислал
седовласый скиталец Норд-ост.
А чуть позже ко мне подбежал
озорной и весёлый Зюйд-вест.
Он на облаке белом прислал
запах сена и пенье невест.
Облака, повинуясь ветрам,
разбежались по свету опять:
по морям, по степям, по горам -
им всего всё равно не объять.
Невыпущенное
Мне снилась музыка опять,
а я не знаю нот.
Пружины жалобно скрипят.
Беспомощен блокнот.
И я, вздохнул слегка во сне,
но снова упустил.
Растаяла она в весне
мне не сказав: “Прости.”
Мне снилась музыка опять
еще прекрасней той,
но не на кого мне пенять,
что вновь я встал пустой.
Она ушла под скрип колёс
с октябрьским дождём.
Хотя рассвет не всё унёс.
Я в этом убеждён
Мечты-мигранты или “ударник пятилетки”
Я не знаю, куда
зимовать улетают мечты.
Может, просто на юг,
может, дальше... к Килиманджаро.
За окном, у пруда,
пожелтели трава и кусты.
В ожидании вьюг
загораются в небе пожары.
Я не знаю, к кому
возвращаются новые... в срок.
Где настигнут меня?..
Поезд соло выводит устало.
Если что-то пойму,
то отмечу гармонией строк,
рифмой новой звеня
в суматохе ночного вокзала.
Улетают грачи,
журавли, соловьи и слова.
Прилетают опять
снегири и морозные ночи.
Лишь тихонько стучит,
опадая, об окна листва,
и уносится вспять
вместе с нею взбесившийся почерк.
Мечта
Когда по улице ты шла
вечернею порой,
земля снимала свой бушлат,
промерзший и сырой.
Потупила печальный лик
всходящая луна,
и песней новой под кадык
нахлынула волна.
Когда по улице шла ты,
неся свой гордый стан,
тянули головы цветы
к встревоженным устам,
и разносился аромат
дурманящих духов,
непостижимый для ума
и спящих петухов.
По улице ты шла тогда.
Катил девятый вал.
Вставала первая звезда.
Тихонько кто-то звал.
Я в мыслях раздевал тебя,
чертя твой силуэт.
И занавеску теребя,
страдал во мне поэт.
Полуночное сукно
Как только месяц постучит в мое окно,
и полночь вышьет звездами сукно,
я быстро докурю и лягу спать,
чтоб попусту мечты не воскрешать.
Кому они бесплодные нужны?
И что с того, что в них слова нежны?
На сотню слов - две сотни лет. Один ответ.
Средь звезд навечно спрятался рассвет.
Не пробуй забиваться под матрас,
тебе не спрятаться от этих зорких глаз.
Хоть под кроватью можешь ты лежать,
ты знаешь, что тебе не убежать.
Не убежать - вот в этом весь вопрос...
И лоб к стеклу холодному прирос.
И пепел будет падать на ковер.
И звезды заведут свой разговор.
И этот вечный, легкий перезвон
погонит из пустой квартиры вон.
И по надежды шаткому мостку
мечты сорвутся словно по свистку.
На концерте
Ты помнишь этот взгляд?
Как он тогда менялся...
Как наполнял салон
прозрачной глубиной.
Как с музыкою в лад
огонь в нём разгорался.
Откуда этот звон?
Творится что со мной?
Встреча Это стихотворение-игра - перевертыш. Сперва прочтите стихотворение, как оно написано. Затем переставьте последнее слово в каждой строке в начало этой строки и прочтите опять. А потом прочтите его ещё раз совсем без этого последнего слова.
Колышет занавески ветер.
Играет с нами в прятки вечер.
Рождает много версий фраза.
Содержит миг лишь краткий правду.
Момент настанет встречи скоро.
Займется звёздным звоном небо.
Возьму тебя за плечи молча.
Вопрос возникнет: - “Кто мы?” - снова.
Девчонка на балконе
... Тане Блиновой
На балконе девчонка
на гитаре играла.
На балконе девчонка
о дороге мечтала.
Пела песню девчонка
о любви и скитаньях.
Голос чистый и звонкий
пел о вечных желаньях.
О желании счастья,
и любви, и удачи.
О желании быть частью,
но никак не в придачу.
И гитара звучала
над уснувшей рекою...
Кораблю у причала
помахал я рукою.
О проплывающем по реке, и о двух, стоящих на берегах, один из которых не прочь поплавать “Стой, кто плывет, не притворяйтесь рыбой. Здесь даже рыбе плыть запрещено.” (из популярной в конце 80-х песни) Валерий Шаповалов.
Зачем течёт река?
Откуда и куда?
И кто сквозь перекат
плывет сюда? - Чудак.
Заметьте, как рука
впивается в весло.
Минуло дурака...
Кому-то повезло.
Наверное, не вам.
И, видимо, не мне.
Когда найдём слова,
уже начнет темнеть.
По разным берегам
мы тащимся пешком.
И напускной наш шарм
уже пропах душком.
Вы можете сказать:
“Подумаешь – пловец.
Гребёт... Ядрена мать,
у рек ведь есть конец.
Так стоит прозябать
оттуда и туда?
Ну, как их разобрать,
какие-то суда.
Другое дело мы.
Мы шествуем пешком.
На волны от кормы
мы смотрим со смешком.
Куда укажет мысль -
мы можем сделать шаг.
Нас хлебом не корми...”
А я - пловцам не враг.
Пускай туда-сюда.
Пускай промокший зад.
Но водная среда
нежнее, чем кирза...
* * *
Серпастая серьга
надкусанной луны
глядит на берега
под шорохи волны.
Болотные сапоги
Зачем тебе мечта?
Куда ты с ней идёшь?
Ты правила читал?
Ты громко тут поёшь!
Ты рушишь наш покой!
Ты против большинства!
Откуда ты такой -
поклонник волшебства?
Не знал я, что живут
на свете чудаки,
которые не чтут
течения реки,
которые поют
там, где привыкли спать,
которых часто бьют...
Они - своё опять.
Ты что, один из них?
А ну, иди сюда!
Прочти мне это... стих!
Голодный? Не беда...
Тебя я угощу
коврижкой и вином.
Я тоже ведь ищу...
То самое “оно”.
Скажи мне, каково
бродить среди лугов,
как выглядит ковёр
вновь выпавших снегов.
Признайся, в чём секрет
твоих гитарных струн.
Пропой мне свой куплет
для тех, кто сердцем юн.
Вечный след
Я жил, как жил. Я был самим собой.
И пел, как пел. И пил единым залпом.
Бывал я мил, заигрывал с судьбой,
слегка бледнел, рискуя глупым скальпом.
Я плыл сквозь шторм и с бурей я играл,
настроив лад под сердца пиццикато.
“Ну, рыбий корм!” - мне пел девятый вал,
а райский сад манил, как и когда-то.
Я видел бури, битвы, города,
я видел пораженья и победы.
Но дружба и любовь за мной всегда
тянулись тонким чуть заметным следом.
Всё кануло, развеялось всё в прах,
всё уничтожено простым июльским градом.
Остались поцелуи на губах
и плечи тех, кто был и будет рядом.
Встает заря неведомого дня,
и снова манит новая дорога.
Ты не сердись, что я тебе не внял.
Ты не сердись и не гляди так строго.
Счастье и грусть
Где-то прячется счастье,
где-то - легкая грусть.
За окошком - ненастье.
Сердце бьется: “Не трусь”.
И пугает не ветер,
и не дождь, и не снег:
в третье тысячелетье
убегающий век.
Где ты прячешься, счастье?
Где ты ждешь меня, грусть?
Продолжает ненастье
подгонять меня в путь.
И дорога от двери
убегает во тьму,
если я вдруг поверю
неизвестно кому.
И на звёзды взирая,
свой вопрос углубя,
я тебя собираю,
разбирая себя.
Радость поиска в этом.
Беспокоит ответ.
Надоели советы.
Да и времени нет.
О розовых очках
Бывает нам то радостно, то грустно.
Порой вокруг не хочется глядеть.
И для того чтоб скрасить наши чувства,
спешим очки на нос себе одеть.
А я хочу естественного цвета.
Пусть не всегда и радует он глаз.
И потому я странствую по свету
и не боюсь ронять банальных фраз.
Всё будет хорошо
Мне некогда грустить.
Мне некогда ворчать.
Пытаюсь я вместить.
Пытаюсь я мечтать.
Мечты уже в пути.
Мечты велят искать.
Придётся мне идти,
но мне не привыкать.
И вот он - поворот.
Стучит в висок вопрос.
В душе - водоворот
и дым от папирос.
Осталось сделать шаг.
Мне слышен некий звук:
не то биенье шпаг,
не то призывный стук.
Удача
Как хорошо, когда тепло,
светло и рядом друг.
И знаешь ты, что будет так
и не исчезнет вдруг.
С женою хорошо сидеть
у жаркого огня.
О подвигах ей песни петь,
гитарою звеня.
Совсем не так всё может быть:
кругом мороз и мрак.
И ты один в краю чужом,
и бродит рядом враг.
Один неверный только шаг,
один неверный ход, -
и не споёшь ты у огня
про этот свой поход.
Бывает всякое, друзья,
да, всяко может быть
Давайте выпьем мы за тех,
кому сегодня плыть.
Давайте пожелаем им
удачи и любви,
чтоб возвратились ровно в срок
домой их корабли.
Лирическая
Зажигаются звёзды и млечным путем
от меня убегают шепча.
Зажигаются звёзды над сонной тайгой,
так касается полночь плеча.
Вот костёр прогорел, чай весь выпит давно,
и уже больше нечего петь.
Вот прижавшись к палатке небритой щекой,
я пытаюсь к тебе улететь.
Баллада о песке
Сегодня я в пути опять, - который день.
Который раз вокруг меня обходит тень.
Который встретил я восход, меся песок,
и чувствовал, как в такт шагам стучит висок.
И надо мною чехардой то снег, то дождь.
Но не от снега и дождя по коже дрожь.
Далёк мой дом и за спиною много дней.
А путь один, и цель одна - стремиться к ней.
Но где она и кто она, - не знаю сам.
И я ищу её опять, теперь в лесах.
Пески остались позади, вдали моря.
Роняет осень вслед листы календаря.
К весне я море переплыл и стал у скал.
Я так устал, но не нашел, чего искал.
И вот я лезу на хребет, вперёд, за ней.
А ветер воет и зовёт с родных полей.
Диптих о клише. Мокрый "happy end"
Давай закурим, грустно на душе.
Налей вина, зальём печаль мы красным.
Красивый миг не может быть напрасным,
останется он тенью на клише.
Всё кончено. Последнее прости.
И масла дождь в огонь подлил по стёклам.
Разложены картины по котомкам.
Нас ожидают разные пути.
Возможность дай, прошу, напиться всласть,
запечатлеть, что больше не увижу.
Я боль воспоминаний ненавижу...
Но и её пытаюсь я украсть.
Там было всё наивно и всерьёз
среди бескрайних северных просторов,
среди озер лесных, вода в которых
прозрачна, словно капли наших грёз.
Скажи, зачем берём мы этот груз?
Нам было так легко в плену порогов
окутываться пеною восторгов
и слушать вместе белой ночи блюз.
А дождь стучит по крышам поездов,
стоящих по краям одной платформы.
И человек в промокшей униформе
взмахнул флажком в дуэте двух гудков.
И всё вокруг смешалось в этот миг.
И поезда умчали наши вещи,
а дождь сильнее всё по лицам хлещет
и заглушить не может счастья вскрик.
Диптих о клише. Без слов ... Красивый миг не может быть напрасным, Останется он тенью на клише.
Всё, что можно было выпить, -
выпито давно.
За окном ночное небо.
В комнате - темно.
Тишина в ушах играет
музыкой любви.
Я всегда с тобою буду -
только позови.
Рассвет “ ... Пора в дорогу, старина, подъем пропет.” Владимир Ланцберг
Ты всё время другая,
но всё время одна.
Наполняю до края,
выпиваю до дна.
Сколько было вопросов.
Скоро ль будет ответ?
Как обычно всё просто.
Бьет прибой в парапет.
И с луною играя,
приливная волна
наполняет до края,
отдаваясь сполна.
Предложение дружбы
кто-то напрочь отверг.
То что было не нужно,
не случилось в четверг.
Ремарки к действиям пьесы
Звучит тихая нежная музыка.
В комнате стол, на нём в беспорядке бумаги.
Откуда-то слышен лай соседского тузика.
За окнами солнечный день, всё украшено флагами.
Около года спустя в той же квартире.
Вечер на кухне и двое напротив друг друга.
Только шуршит вода в неисправном сортире.
За окном ночь вокруг освещенного ярко круга.
Утро другого дня и рюкзак у двери.
Слышны голоса двух людей сквозь стену из спальни.
Один звучит твердо и нежно, другой - с недоверьем.
Пробили в гостиной часы шесть раз, печально.
Прощание у камина
Я разорву напополам
ту боль, что мучает тебя,
и завладею тобой... сам,
и обогрею у огня.
Я подарю тебе мечты,
их блеск в камине, сучьев треск...
Я подарю, но только ты
не осуши мой алчный всплеск.
За 45 дней до… по примете зима приходит через 40/45дней после выпадения первого снега
Это было вчера.
Это было со мной.
Это было во сне.
А всю ночь напролёт,
в белом вальсе кружа,
шёл и шёл первый снег.
Он принёс чистоту.
Он принёс пустоту
И намёк на обман.
Словно все за окном,
словно все за одно
посходили с ума.
Я проснулся другим.
Я проснулся нагим.
Я был виден насквозь.
В свете нового дня
обняла ты меня,
чтоб воткнуть в сердце гвоздь.
Ты сказала: “Прощай”.
Я и раньше прощал.
Сам порой уходил.
Почему же сейчас
каждый миг, словно час,
и в висках так гудит?
Тает снег, вьётся пар.
Под окном - старый парк.
До зимы далеко.
Будет слякоть и грязь.
Будут множество фраз
биться с ветром в стекло.
Сон бродяги-геолога
Я ввалюсь к тебе в дом, как на голову снег,
весь пропахший рекою, костром и дорогой.
Остановим на время мы времени бег,
я порядком устал беспокоить пороги.
И в прокуренной кухне один полумрак
будет нашей беседы невольный свидетель.
Да звезда лишь осветит под окнами парк,
где гуляет в ночи лишь одна добродетель.
Будет тихая ночь на пороге зимы
нам играть тот мотив, что забыть невозможно.
За стеною сопеть будет дочка, и мы
будем тихо болтать в полутьме, осторожно.
Ты, родная, бродягу лесного прости,
этот сон мне в далёких краях часто снится.
Должен я на рассвете за солнцем брести,
чтобы снова зимою к тебе возвратиться.
Колчедан
Ю. Кукину и М. Ульянову
Ты оставь всё, как есть:
не чини, не ломай.
Не идёт тебе спесь.
Будь собою сама.
Я, конечно, не прав,
что брожу далеко.
Лучше чёлку поправь,
как обычно, легко.
Если можешь – прости.
А не можешь - прощай.
Я немножко простыл.
Дай, пожалуйста, чай.
Я допью и уйду,
если скажешь мне: “Нет”.
В общем, этого жду
я уже много лет.
Приходя каждый раз,
жду закрытую дверь.
Я с сапог сыплю грязь
и давлюсь своим: “Верь...”
Повторяю: “Люблю,”
Плащ бросаю на стол.
Всё о долге мелю,
всё стою словно столб.
На едином дыхании
… Тане Блиновой
Вернусь я к тебе после долгой разлуки.
Сожму так до боли знакомые руки.
Прижмусь я к тебе, обнимая за плечи.
Наполнит до края сегодня нас вечер.
Дыханье к дыханью - так полночь настанет.
Луна над домами уснувшими встанет.
Но я не устану тобой любоваться.
Ты спросишь тревожно, смогу ль я остаться.
А я улыбнусь и скажу: - “Не волнуйся.
Родная, поверь, насовсем я вернулся.
Теперь я с тобою, и к чёрту разлуки...”
И я поцелую любимые руки.
И я поцелую любимые глазки
Мы вместе с тобою отправимся в сказку.
Одну на двоих. Нам с тобою приснится
залитая лунным сияньем столица.
Уходя, гасите свет
Мороз висит на проводах,
а так - всё то же.
Мороз в душе, мороз в глазах,
мороз на коже.
И просыпаюсь я опять
один в постели.
И музу нужно мне черпать
под вой метели.
А я хочу опять на юг,
где солнце светит.
Где снега нет и нету вьюг,
где теплый ветер...
Но и на юге одному
не слишком сладко:
ни в санатории в Крыму,
ни с псом в палатке.
Ночная беседа
Ю.И. Визбору
Алло... Кто говорит?.. Вы не туда попали.
Да... Вроде это я... Да был... Уже давно.
Нет, не слыхал... Нет, ничего не знаю.
Конечно, будем... Как?.. Не всё ль теперь равно.
А ночь легла во мглу,
и тонут в ней трамваи.
Звоночек на углу -
ты только не зевай.
Кто песню сочинит,
а кто-то прозевает,
а кто-то пробежит
сквозь страх домой стремглав.
Да что вы, ерунда, причем тут наши планы.
Когда последний рейс? Успеем сотню раз.
Ну, ладно... я пойду, а то с утра не встану.
Не надо лишних слов, не надо глупых фраз.
Шуршит магнитофон,
до боли старой пленкой
и сходит на перрон
с тобою и со мной
с гитарой за спиной,
и с песней новой звонкой
тот, с кем мы всё начнём,
той давнею весной.
Так, в среду? В три часа? На нашем старом месте?..
Ребятам позвоню... До скорого. Пока...
Спасибо, что сказал... Теперь решим совместно,
хотя слова - вода. Надёжна лишь - рука.
Воспоминание о студенческих годах после просмотра фильма “Триумфальная арка”
... Диме Зубареву
Падает мокрый снег.
Подымается пар от луж вверх.
Что за странная штука жизнь...
Постоянно слышу твой смех.
Триумфальная арка, Париж.
Ни зги не видать - туман.
Холодает, слегка дрожишь.
А в тумане таится обман.
Звуки вязнут в белёсой мгле.
Застревают, как в вате пыль.
Лишь клаксоны сигналят всё злей.
И смешалось все: сказка и быль.
Падает мокрый снег.
Подымается пар от луж вверх.
На распутьи весь век стоишь
и не знаешь, свершишь ли грех.
Словно нету иных забот,
парижане - народ такой:
кальвадоса бокал: “Салют!”
по дороге с работы домой.
И опять из бистро во мрак,
где витают обрывки снов...
Пессимисту приснится - страх.
Оптимисту - роза ветров.
* * *
Сквозь окно вытекает дым
от твоих и моих сигарет.
Как туман исчезает с теплом,
растворяется весь этот бред.
Поздний вечер. Москва. Входит ночь.
Догорает последний “Казбек”.
Стайка звёзд из окна смылась прочь.
В девяностые... движется век.
Над Москвой пролетел летний дождь.
Дым окутал корабль на стене,
переполнен окурками “Ёж”,
а слова, почему-то, ясней.
Любовь по вторникам
Я зайду к тебе во вторник.
Поломаю табуретку.
Опрокину пару чашек
и тихонечко зевну.
Под окном промчится дворник.
Кошка слопает котлетку.
Сядет тихо стайка пташек
на ближайшую сосну.
Я зайду к тебе во вторник.
Ты меня радушно встретишь.
Обольёшь меня улыбкой
и водой из котелка.
Под окном промчится дворник.
Ты в руках топор повертишь.
Угостишь меня бутылкой
из прозрачного стекла.
Я зайду к тебе во вторник
потрепаться о насущном:
о событиях в ЮАРе
иль другой какой стране.
Под окном промчится дворник.
Я прикрою свою сущность.
И не в пьяном, не в угаре
не полезу по стене.
Идеал
Мне очень хочется найти
свой идеал,
чтоб озарял он
теплом и светом
наш ареал.
И уходя из дома снова
в далёкий путь,
я б уносил тайком с собою
самую суть.
И в путешествиях,
как прежде,
я б видел смысл.
И (всё возможно)
я повстречал бы
в дороге мысль.
И, значит,
у костра ночами
не зря бы бдел:
я б занимался тогда
решеньем
различных дел.
Устав под утро,
писал бы песни
на радость всем....
Нечто туманное
Я был не я,
а ты была не ты.
Самим собою был
лишь некто - пьяный.
Стояли в ряд
на тумбочках цветы.
Дым сигаретный плыл
средь них туманом.
Молоко за вредность ...Это бяка- закаляка кусачая Я её боюсь К. И. Чуковский
Вспоминая дедушку Корнея,
пред тобою я не оробею.
Мне не надо свыше видеть знака:
всё до боли ясно... Забияка.
Мною водки на сегодня столько съедено,
чтобы закрыть глаза на факт, что ты есть вредина.
Что же делать, если, право, очень хочется.
Не забыть бы, правда, после своё отчество...
Твоего лица опять смотрю картинку я.
Ты-то, в общем, девка не противная.
Ну, а то, что забияка - малость вредная...
Молоко же неспроста дают к обеду мне.
Как певала Алла в годы лучшие,
если долго... может, что-то и получится.
Может быть умелым воспитанием
превращу тебя в прелестное создание.
Колыбельная песня о счастье
Я вышел на крыльцо.
Луна в ночи сверкала.
Я выдумал тебя,
но ты - не исчезала.
Я быстро докурил,
и принял я ноль восемь.
А где-то за углом
пилила август осень.
И быстро захмелев,
я принялся сначала
в уме перебирать
вселенские начала.
А ты, как никогда,
за мной с луны следила.
И сдерживать свой пыл
я был уже не в силах.
Поднявшись на балкон,
вполголоса запел я.
Нельзя тревожить сон...
Но что же было делать.
Рвалась моя душа
наружу и на части.
И, глядя на луну,
высматривал я счастье.
Что нам нужно?
Человеку хочется,
чтоб его читали.
Человеку хочется,
чтоб ему писали.
Человеку хочется,
чтоб его хвалили.
Человеку нравится,
чтоб его любили.
Это только кажется,
будто всё так сложно.
Это только кажется,
будто невозможно.
Это только кажется,
будто всё продажно
Главное – отважиться:
это - очень важно.
А когда решился -
дальше будет проще.
Ночью завершится
вечер в тихой роще.
Мысль течёт по строчкам:
и от фразы к фразе
после каждой точки
радостнее глазу.
Радостнее сердцу -
веселее бьётся.
Ты откроешь дверцу
(ключ теперь найдётся)
и шагнешь навстречу
ты из зазеркалья,
и нырнешь сквозь вечер
в мир, что так искал я.
Многоголосье чувств
Голоса приходят по ночам,
возникают будто ниоткуда.
Промелькнёт свет фар по кирпичам.
Зазвенит трамваю вслед посуда.
Голоса приходят под дождём
и стучат опять они по стёклам.
Мы до трех ударов подождём.
На четвертый - распахнём мы окна.
Голоса приходят каждый день
иль, вернее, будят каждый вечер.
На стене танцует чья-то тень.
Чьи-то руки обнимают плечи.
Голоса приходят за тобой
в тот момент, когда смежаем веки,
и зовут призывною трубой
за собой в любви страну навеки.
Ночное рукопожатие
... Тане Блиновой
Тебе нужна моя рука?..
Что ж, подойди к окну.
Взгляни в ночные облака,
на полную луну.
К стеклу ладошку приложи
холодному, как лёд.
Но ты не бойся, не тужи,
забудь, что дождик льёт.
Часы пробьют двенадцать раз.
Погаснет в окнах свет.
Открой свое... В обрывках фраз
услышишь ты: “Привет!...”
И в тот же миг твоя рука
согреется сама.
И разбегутся облака...
Засеребрится тьма.
Из мокрых луж сверкнёт луна
и станет вмиг светло.
И ты ощутишь от окна,
от рук моих - тепло.
Я, точно так же, как и ты,
у своего стою
и в лужах вижу я цветы
и молча я курю.
Разговор
... Оле Шишкиной
- Послушай!
Я знаю, за морем,
немного за горизонтом,
есть остров…
- Я знаю. Возможно,
туда улетают птицы
и на ночь садится солнце…
- Послушай, ты только послушай!
Бывает такое на свете:
там небо всегда голубое
и дует попутный ветер.
Там утро свежо и прохладно,
и нежен, и тёпел там вечер…
Махнуть бы туда
нам с тобою.
Мы счастливы будем
и дети…
- Что будет, когда мы вернёмся?
- А стоит ли нам возвращаться…
- Придется.
Нельзя же на месте,
всё время на месте вращаться.
Ведь ехать
всегда веселее,
чтоб лица облизывал ветер…
- Послушай, за морем есть остров…
- Но он не один же на свете.
С него тоже видно море.
И в море, за горизонтом
есть город…
В нем счастливы двое:
что утром встречают солнце,
что жизнь не кружится на месте,
и вновь поворот дороги…
- А ноги?
- Ну что же, ноги…
Шагают в такт ритму песни.
- О чём же поведает песня?
- О многом:
о счастье быть вместе,
о том, что за морем есть остров,
что жизнь не проходит на месте…
- Послушай!..
Я знаю, за морем,
немного за горизонтом,
есть остров…
- Я знаю. Возможно,
туда улетают птицы
и на ночь садится солнце…
- Послушай, ты только послушай!
Бывает такое на свете:
там небо всегда голубое
и дует попутный ветер.
Там утро свежо и прохладно,
и нежен, и тёпел там вечер…
Махнуть бы туда
нам с тобою.
Мы счастливы будем
и дети…
- Что будет, когда мы вернёмся?
- А стоит ли нам возвращаться…
- Придется.
Нельзя же на месте,
всё время на месте вращаться.
Ведь ехать
всегда веселее,
чтоб лица облизывал ветер…
Морская прогулка
Вечером под шум прибоя
дует ветер, гнутся мачты.
Я возьму тебя с собою -
ты уснёшь от мерной качки.
Тьма туманом скроет берег -
поплывём дорогой звёздной.
От прохлады нас согреет
фляга рома ночью поздней.
На заре тебя разбудит
резкий возглас глупой чайки.
Вздох свободы приподнимет
грудь красивую под майкой.
Мы на палубу взберёмся.
Ветер - паруса надует.
Крепко за руки возьмёмся:
встретим утро поцелуем.
Дальше, встану я к штурвалу,
закусив зубами трубку.
На меня взглянув лукаво,
ты пойдёшь за чем-то в рубку.
А потом, подкравшись сзади,
развернув меня за плечи,
угостишь меня оладьей,
потому что больше нечем.
Я - нахмурю грозно брови.
Ты - надуешь грустно губки
и с сознаньем тяжкой доли
приготовишь нам закуски.
А потом мы якорь бросим
возле голубой лагуны
и дельфинов мы попросим
станцевать у нашей шхуны.
Снегопад
Снег метёт и метёт
и уже на перилах балкона
вырос маленький холм
толщиною в четыре часа.
Что-то новое ждёт,
нечто движется к нам - непреклонно,
наугад, напролом,
пыль пуская в лицо и в глаза.
Ночь крадётся опять,
фонари посыпая крупою.
Видно, кашу решил
заварить сумасброд-великан.
Было б что с него взять,
но сегодня он, точно, в запое.
Кто из нас не грешил,
кто не пел, опрокинув стакан.
Весенняя песенка
Вот так бы шёл и пел, плюя на всех,
кто смотрит косо, просто... я весёлый.
Ведь в городе давно уж стаял снег,
и посевная развернулась в сёлах.
Весна
Наступила весна.
Я про осень стихи сочиняю.
Не могу я найти
отраженье в разбитом окне.
И разносит сквозняк
вместе с пылью моё – “Осязаю!”
На обрывках листков
утопает надежда в вине.
Наступила весна
и природа проснулась от спячки.
Разлетелся, упав,
на фрамуге осколок дождя.
Воробьи во дворе
суетятся, порхая от счастья,
а транзистор бубнит,
вспоминая опять про вождя.
Наступила весна
и поэтому всё встрепенулось.
Пробуждение чувств,
словно сольный концерт соловья.
Хоть не верил я снам,
но мечта вновь ко мне повернулась
и пробрались в стихи
“ты” и “я”, за собою зовя.
Растворился туман -
раскуроченный призрак былого.
И упал из окна
горсткой пепла исписанный лист.
Счастье ходит вокруг
и не надо нам счастья другого,
кроме песни любви,
что нам дарит с тобой гитарист.
Десятый класс. Март
Подсыхает асфальт,
а сугробы лежат лишь местами.
Сотни радужных смальт
отражаются в юных глазах.
“Часовые любви”,
как всегда, не следят за часами.
И играет им гимн
март, стекающий с крыш весь в слезах.
Вдоль линеек дорог
тихо бродят в Измайловском парке
тени прошлых тревог
и предчувствие новых атак.
В школе - пятый урок.
Лужи - плоские, словно тетрадки.
И вопрос между строк
Затаился: “Откуда и как?”
Как банален сюжет:
двое снова урок прогуляли.
Положеньем планет
им не надо весну объяснять.
Класс десятый бежит
и его остановишь едва ли.
Неизвестность лежит
и уроком её не объять.
Нестыковка
Когда по комнате витает
предчувствие внезапной встречи
и пахнут тихо батареи
нахлынувшей опять весной,
тогда пластинку заедает
на фразе той: “Ещё не вечер!..”
И ночью поздней солнце греет,
как в полдень, на тропе лесной.
И не стыкуются в сознаньи
мечты и явь, желанья с делом.
И говорят опять поющим:
“Ну что, ребята, по одной?!”
И только лунное сиянье
над ждущим нег и страсти телом
напоминает о насущном,
несущим новый выходной.
И скоро, очень скоро тает,
как снег апрельский, то виденье,
(быть может это ты предвидел?)
из проспиртованной души.
А за окном уже светает.
И мимо чешет провиденье.
А ты уже пять лет не видел
“Спокойной ночи малыши”.
Весеннее настроение
... Диме Зубареву
Пью пиво я на кухне по весне,
вполголоса беседуя о жизни.
Мне просто хорошо, как в полусне.
Не ставлю в разговор я афоризмы.
В окно опять приносит ветерок
чуть сладковатый запах свежих листьев.
И сигаретный тоненький дымок
сплетается, как строчки старых писем.
Не нужно мне сегодня лишних слов.
Пусть ненадолго - сгинули сомненья.
И в сокровенных тайнах новых снов
впоследствии не будет сожаленья.
А на столе гитарою звенит
твой старенький транзисторный приёмник.
И в песне барда вновь и вновь не спит
веселый и беспечный добрый гномик.
Старинный друг, признаюсь я тебе:
от пива я немного сентиментен,
и чушь нести позволю я себе,
но только без злорадства и без сплетен.
А завтра я отправлюсь снова в путь.
Не знаю, приведёт куда дорога.
И в те часы, когда мне не уснуть,
знакомый профиль вспомню у порога.
Осень
Осень снова пришла,
заметает дороги листвою.
И по ним я брожу
сам с собою, один на один.
Осень снова пришла,
а тебя нету рядом со мною.
Я на речку смотрю,
на оковы из тоненьких льдин.
Ты ушла от меня
по увядшим цветам мимо дома,
мимо старого леса
и грустно стоящих осин.
И по зеркалу неба,
в то время ещё голубому,
пролетел, клокоча,
журавлей растревоженный клин.
Ты ушла от меня,
не сказав ничего на прощанье.
Я пытался догнать,
но свернул с полдороги назад.
Я запомнил тебя,
завершая обряд созерцанья.
Было пусто вокруг,
лишь шептался запущенный сад.
Время дальше пойдет:
всё покроется снегом и пылью.
Буду тихо грустить,
зажимая тревожно лады.
Ну, а может весна
снова песенку сделает былью.
С треском вскроется лед
под ударами талой воды.
Последняя гроза в начале осени
Не ищите меня в этом городе,
им по горло давно уже сыт.
Я почти утонул в этом омуте,
что у вас называется быт.
И по тропкам, листвою заброшенным,
я уйду утром ранним сырым.
И не буду я гостем непрошеным,
и сомнений рассеется дым.
И надеждой со мною поделятся
сентября голубые глаза,
и мотив незнакомый навеют мне,
а слова мне подскажет гроза.
Перебором гитарным раскатистым
пронесется над лесом хмельным,
словно хочет с бродягой мечтателем
попрощаться до новой весны.
Из полей донесет ветер шорохи,
принесет холода перемен.
И листва, что лежит в куче ворохом,
вдруг ощутит, что ждет её тлен,
и закружится в вальсе сконфуженно,
в окруженьи невидимых стен.
Баритон саксофона простуженный
разразится обилием тем.
И внезапно отчетливо, трепетно
зажурчит под пригорком река.
В ней веками сомнение лепетом,
но река всё течёт сквозь века.
И никто не нарушит гармонии
улетающих осенью стай,
как финальные звуки симфонии,
наполняя, текут через край.
В осеннем лесу
Пожилой и угрюмый
он идет по тропинкам:
под ногами болотце,
за спиной карабин.
Не спеша “Риголетто”
он свистит без запинки,
и взлетают синицы
с покрасневших рябин.
Он выходит из леса
молчалив и печален.
(Не идёт новый очерк
вот уже третий день.)
Листья скромно желтеют.
Осень только в начале.
И длиннее, чем раньше
впереди бежит тень.
Он садится на камень,
он дымит старой трубкой,
и, прищурившись, смотрит
на поля за рекой.
Он задумчиво крутит
тонкой веточкой хрупкой
и седеющий ёжик
поправляет рукой.
Первый зимний понедельник
Сегодня понедельник -
четвертый день зимы.
Сегодня я - бездельник,
ко мне приходят сны.
Вчера я предавался
науке страстных нег,
а утром распластался
по миру белый снег.
Сегодня, в понедельник,
я сделал выходной.
Пускай вахтёр-бездельник
меня ждёт в проходной.
Пускай начальник скажет
мне завтра : “Ты - не прав”.
Пусть снег покрепче свяжет
ковёр из жухлых трав.
Времена года
Я люблю летний дождь,
на асфальт он смывает
желтизну фонарей.
Я люблю летний дождь,
когда он помогает
мне стучать в твою дверь.
Я люблю летний дождь,
даже если бывает -
безответно я жду.
Я люблю летний дождь,
он меня провожает,
когда я ухожу.
Я люблю листопад.
Лето нас покидает
и сжигает мосты.
Я люблю листопад,
пусть в лицо он кидает
мне охапки листвы.
Я люблю листопад,
когда листья разносит
по холодной воде.
Я люблю листопад,
даже если заносит
он дороги к тебе.
Я люблю первый снег,
когда он повисает
над уснувшей Москвой.
Я люблю первый снег.
Он на нас опускает
свой пуховый покой.
Я люблю первый снег.
Белой краской покроет
он дома и кусты.
Я люблю первый снег.
Он на сказку настроит:
только я - только ты...
Новогодний триптих. Новогодний сонет
Люблю, когда, спускаясь, белый снег
сквозь фонари ложится, как перина.
Люблю, когда струится лунный свет,
танцуя, словно прима-балерина.
Люблю, когда приходит полумрак
и думы ожиданьем навевает.
Люблю, когда в шуршащей тишине
свечой дрожащей время пролетает.
Люблю, когда над праздничным столом
вдруг поплывёт всё сказочным эфиром.
Люблю, когда над праведным умом
на эту ночь безумства правят миром.
Люблю, когда искристый фейерверк
шипит струей шампанского в бокалах.
Люблю, когда звучит задорный смех
в полууснувших полуночных залах.
Люблю, когда далёкая звезда
через века путь озаряет светом.
Люблю, когда любимые глаза
сияют ожидаемым ответом.
Люблю, когда я знаю, что душа
открыта восприятию сонета.
Люблю, когда зеркальная стена
волшебным отражением согрета.
Новогодний триптих. Новогоднее утро
Утро настало.
Фея достала
сказку рассвета
из чрева небес.
Песню устало
скрипка сыграла,
будто на свете
много чудес.
Утро настало.
Радостно встало
зимнее солнце,
потупив свой лик.
Что-то напало...
И застучало
доброе сердце.
Сладостный миг.
Утро настало.
Ночи не стало.
Что убежало,
того не вернуть.
Стрелку устало
вкруг замотало.
Год молчаливо
отправился в путь.
Новогодние мгновения
...Косте и Алеше
Мой друг, попробуй отключиться
от повседневной суеты,
от грусти, что порой струится
к тебе в окно, пока спишь ты.
Мой друг, попробуй насладиться,
пока мгновения снуют,
пока шампанское струится,
пока часы двенадцать бьют.
Успеть вместить в одну минуту
так много нужно, всё – нельзя.
Затягивают мысли - путы:
работа, милая, друзья...
Всего одно желанье может
исполнить раз в году судьба.
И на весы ложатся, гложат:
я, мне, хочу, возьми и для...
И снова время переходит
из льда и камня в пар и дым.
И старики опять кивают,
советы дарят молодым.
И снова сердце замирает.
И снова вместе все друзья.
А то, что мысли вытворяют,
словами описать нельзя.
И это всё в одну минуту,
пока приходит Новый Год.
Надежды возникают смутно,
(а, может быть, наоборот),
пока уходит бесконечность
из данной точки в долгий путь:
вперёд - во что-то воплотиться,
назад - на прошлое взглянуть.
Приближение Нового Года
Чем ближе Новый Год,
тем чаще грусть и радость
друг дружку превзойти
пытаются во всём.
А мыслей пьяный сброд,
подпитывая слабость,
исследует пути
в души дверной проём.
Чем ближе Новый Год,
тем чаще возникают
смятение и бред,
и ускользает смысл.
И этот хоровод
быстрее всё мелькает.
Не вереницей лет:
минутами зимы.
Диптих с первым снегом. Бурная встреча Нового Года
Четвёртый день мела метель
над нашим чердаком
и улетучивался хмель,
гонимый сквозняком.
Четвёртый день трещал камин
и куралесил бес.
В шкафу ряды редели вин
и пел за полем лес.
Новогодний галоп
Когда шампанское вскипит в твоем бокале
и скажет кто-то: “Друг, счастливым будь!”,
ты ощутишь, наверное, едва ли,
как Новый Год начнет свой трудный путь.
Летящий снег летящие мгновенья
закружит в вихре вновь рожденных дней.
Одним непостижимым мановеньем
сорвет табун гарцующих коней.
Прислушайся, раскрой скорей все окна.
Пускай мороз встряхнёт тебя не вдруг.
Ведь, право, нету никакого проку
в тепле, которое тебе отдал не друг.
Смотри скорей, не упусти мгновенье,
встряхнись, возьми и поделись теплом.
Табун коней, сомненье и смятенье
сквозь снег и ночь несутся напролом.
Лунный диптих. Лунатики
Мерцание светил безликих
зловещей ночью торжествует
и, прорываясь сквозь столетья,
всё наше существо волнует.
Проделав щёлку в занавесках,
фильтруя сон в горшке герани,
луны двуликий Янус злобно
с орбиты смотрит утром ранним.
Традиционно - ритуальный,
поросший мхом веков и пылью,
влекущий волчий голос-ужас
напомнит нам о тех, что жили...
Что жили прежде и творили,
не понимая, как подвластны
подобно водам океана,
приливам белой лунной страсти.
Художники и музыканты,
поэты, воры и пираты,
влюбленные и дуэлянты -
луны послушные солдаты.
Сошедшие с картин Куинджи
под звук Бетховенской сонаты,
куда стремитесь вы карнизом -
лунатики своих талантов.
Лунный диптих. Лунная пыль
Как с неба дождинкою миг,
слетает с забытых книг
не то - вековая пыль,
не то – шуршанье страниц.
И так вот из года в год,
под плеск океанских вод.
В потоке дат и идей.
В потоке чисел и лиц.
Друг с другом наперебой
надежду, внушив нам с тобой,
смывая с фантазии быль,
болтают о чём-то дожди.
Им чуждо влияние лун,
служенье добру или злу.
Они поливают людей,
твердящих друг-другу: “Жди!..”
И верим... И любим... И ждём.
И каждый в своём убежден.
А кто-то напишет про нас,
возможно, что даже поэт.
А после, в таком-то году
на пыльных страницах найдут
сюжет, что, увы, так избит,
извечен, как лунный свет
Да. Может быть кто-то потом,
ломая наш старый дом,
возьмет, так, прикинув на глаз,
случайную стопку книг.
И после их бросит в огонь
и попросту выйдет вон...
А, может, будет любить.
А. Может, уловит миг.
Пробуждение
Снегом выпали звёзды.
Улетает луна.
Вновь играется соло
нерождённого дня.
Сны попрятались в щели,
и сифонит окно.
От симфоний мы млели...
Их сыграли давно.
Белой пеной поднялся
самозванец - туман.
Он как шпик затаился,
он задумал обман.
А уставший шарманщик
всё сулит светлый край.
Вам достанет билетик
на плече попугай.
Но мотив незнакомый
заструится опять.
И как будто из комы
день воротится вспять.
Вновь предпримет попытку
растревожить меня.
Как секунды, копыта
устремятся, смеясь.
Дозор
День уходящий спет.
Ночь проникает в дом.
Выключив всюду свет,
грусть затаилась сном.
Только экран включён.
Молча дрожит узор.
Кто-то всегда причём.
Мысли ведут дозор.
Сумрак сочится. “Верь!”
К горлу подходит даль.
Только не скрипнет дверь.
Только не скажет: “Жаль...”
Комната вновь пуста.
Пуст под экраном лист.
Может, опять устал?..
Может, не надо лиц?..
Разуму чувство – враг.
Выпустите!... “Пароль?!.”
Сказано. “Сделай шаг!”
Чая глоток... Изволь.
Только зачем бежать?..
Снова перо в руке.
В сердце не удержать...
Вдруг сберегу в строке.
Старик ...Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены Ю.И.Визбор.
Дует восточный ветер.
Чуть приоткрыто окно.
Плед покрывает плечи...
Как это было давно.
Сказка не ставшая былью,
да седина на виске...
Рамку покрытую пылью
держишь в дрожащей руке.
Танго Оскара Строка
воспроизводит игла.
Вспомнились старые строки.
Кто там глядит из угла?
Долгие зимние ночи,
сколько ещё впереди?
Память что-то бормочет.
Выдан последний кредит.
Кто там в тени у двери?
Чьи это там голоса?
Надо подняться проверить.
(Слабыми стали глаза).
Снова о ком-то плачет,
рвется со звоном струна...
Да о чем-то судачит
вместе с пургою стерня.
Время “ Мы ехали шагом...” М. Светлов
Мы ехали ночью. О чем говорить?
А время навстречу неслось во всю прыть.
И месяц растущий рубил облака.
И стрелки вселенной считали века.
Мы ехали молча и слушали ночь.
И звезды мерцали, как раньше, точь в точь.
Серебряным цветом сверкала река,
неся свои воды вперёд сквозь века.
Мы ехали молча, уздою к узде,
и путь свой сверяли по нашей звезде.
И руку легонько сжимала рука,
чтоб это мгновенье продлить на века.
В заброшенном саду “Двум призракам напомнил старый сад О том, что было много лет назад. “ П. Верлен
Два призрака в заброшенном саду
следили за влюблённой юной парой.
Кувшинки плавали в сиреневом пруду,
и молча возвышался замок старый.
На камне девушка сидела. В камышах
плескалась рыба. Было очень жарко.
И двое думали, что ни одна душа
не видит их в ночи у старой арки.
Взошла луна, разбрызгав слабый свет,
и двое слились в набежавшей тени,
и прочитав в глазах один ответ,
отбросили последние сомненья.
- Смотри, - сказала девушка, - Скорей!
Какие милые два облака, за аркой,
над башней, где погибли Ро и Рэй...
Я до сих пор грущу над этой сказкой.
Мгновения
Было славное время
мы писали стихи
и с наивной улыбкой
совершали грехи.
Не боялись мы ветра
и на все был ответ.
Он мерцал как надежда
в огоньках сигарет.
Проходили мгновенья,
как столетья в кино.
Мы меняли пристрастья,
попивая вино.
И оборванным эхом
отзывались в ночи
хором спетые песни
над мерцаньем свечи.
Понимая значенье
наспех сказанных фраз
про любовь и сомненье
мы вплетались в рассказ,
где душой, а где телом,
где с надеждой в глазах,
позабыв отраженья
глубоко в зеркалах.
Мы играли в наивность
и беспечность порой,
хорошо понимая,
что играли лишь роль.
И, оставив сомненья
для возможных идей,
начинали попытки
воспитанья детей.
Ночь после приема гостей " Человек вечером. Сколько нового прожил за день. Сидит в темноте на диване. Думает о том же, Что и вчера В то же время." Виктор Райкин.
Я непрошеный гость в своём ночном доме,
который воспроизводит голоса
недавно ушедших друзей.
Я сижу и перебираю четки капель крана.
И в этих звуках -
надежды грядущих дней.
Я сижу в полумраке и мне немного грустно
смотреть на мерцающий экран телевизора,
безмолвный, как несбывшаяся мечта.
Но я благодарен прошедшему дню
за то, что смогу его вспоминать.
Я непрошеный гость в своём ночном доме,
который воспроизводит голоса
недавно ушедших друзей.
Я сижу и перебираю четки капель крана.
И в этих звуках -
надежды грядущих дней.
Я сижу в полумраке и мне немного грустно
смотреть на мерцающий экран телевизора,
безмолвный, как несбывшаяся мечта.
Петушиное перо
В далекие страны уходит дорога
в ночи от порога
сквозь белый туман.
Услышу ли песню в преддверьи рассвета?
Дождусь ли ответа,
обнявши твой стан?
Подглядывание
когда являлась снова ты ко мне
мечтой красивой, но весьма порочной...
Могу ли я забыться в сладком сне?
Вопрос не в том - имею ли я право.
Вопрос не в том - кто прав, кто виноват...
Все дело в том, что мне идти направо,
а я в сомненьях - нужен ли был старт.
Стремясь вперед, придумав в оправданье
своим поступкам призрачную цель,
в делах, в любви, в вопросах мирозданья
мы вечно ищем маленькую щель.
На кончике свечи
Желаю всем вам счастья я в ночи.
Ночь дышит пламенем на кончике свечи.
Окончен день: он полон был забот.
Никто не знает, что нас завтра ждёт.
Но стихнут звуки города, и сон
тревоги будней гонит снова вон.
И только легкий тихий ветерок
по комнате колышет нити строк.
Из них сплетается причудливый узор,
преобразуется то в славу, то в позор,
то в озарённый лунным светом трон.
И слышится вдруг пение иль стон.
И в свете звёзд рождается мораль.
Её не выстудят ни вьюга, ни февраль,
ни страх, что так опасен для души.
А сердце всё вперёд, вперёд спешит:
который час, который день, который год.
Зимой и летом и, наоборот.
Из слога в слог, из ночи в ночь, из раза в раз.
А что в ответ: обрывки снов, обрывки фраз.
Сметая на пути печаль и грусть
и за собой оставив млечный путь,
в дороге от весны и до весны,
реальность отставляем на ночь мы.
Что такое ночь
Какой бывает ночь?
Бывает ночь нежна,
бывает с неким “но”,
бывает – как жена.
Бывает ночь без слов,
без ласок, без любви.
Как и стихи без слов,
такие - я забыл
Ночь – это новый день,
который не настал,
а также это тень
другого, что устал.
А так же – тишина.
А так же – лунный свет.
И та же всё жена.
И я – чудак-поэт.
Поймет меня лишь тот,
кто сам не спит порой:
соседский рыжий кот,
случайный спутник мой.
Поймут меня стихи
рожденные среди
витрин всегда глухих,
бубнящих вслед: “Иди...”
Поймет меня луна
и лунный человек,
звенящая струна
и дрожь прикрытых век.
Какой бывает ночь
расскажет Млечный путь.
Но те, кто спать не прочь
уловят вряд ли суть.
А суть таится в нас,
а, может, и нигде.
А ночь – возможный шанс
Пойти к своей звезде.
И “что такое ночь”
не спрашивай – иди,
а тех, кто спать не прочь,
пожалуй, не буди.
Чужое Самосожжение
Так хочется открыться и принять.
Приняв - мечтать, творить и растворяться.
Возникшие желания поняв,
часть претворив, суметь не притворяться.
Не пробуя делить на тех и тех
в согласии с каким-то тем и этим,
дарующих печаль, сомненья, смех, -
стремиться сохранить или заметить.
Я не пытаюсь здраво рассуждать.
Не знаю ни течений, ни движений.
По улицам люблю потом блуждать,
поджаренный чужим самосожженьем.
Слова на бумаге
… А. Макаревичу
Кто мне скажет, откуда берутся
в нашей жизни слова в те моменты,
что печалью и грустью зовутся?..
Кто потом расставляет акценты?
Строчки рвутся из сердца беззвучно.
Чаще просто лежат на бумаге.
Ждут их те, кто был нами приручен...
Шепчут, бредя, незримые маги.
Эти маги являются снами.
В темноте мы дыханье их слышим.
И проходят мгновенья часами,
иногда торжеством наивысшим.
Утром чувства вновь прячутся в сердце
в пожеланьях добра адресатам.
Но закрыты незримые дверцы.
И опять мы сродни арестантам.
И опять впереди две дороги.
И опять нам стоять на распутье.
У игры всегда правила строги.
У решеток - как правило, прутья.
И приходится снова бороться
и решать: - “Ну а что тебе надо?”
А в груди – сердце глупое бьется
в ожидании нежного взгляда.
К 65-ти летию Юрия Визбора. Канун тысячелетья И будет это так - заплачет ночь дискантом, И ржавый ломкий лист зацепит за луну, И белый-белый снег падет с небес десантом, Чтоб черным городам придать голубизну. Ю. И. Визбор
Ребята, завтра будет первый снег.
Вы можете, конечно, мне не верить,
но в полночь распахните ваши двери,
и пригласите сказку на ночлег.
Ребята, скоро будет Новый Год.
Мы встретимся, конечно, и напьемся,
а после дружно за руки возьмемся
и с песнею закружим хоровод.
Ребята, скоро грянет новый век.
Он подошел как - будто незаметно,
но за спиною нашей километры,
и не один хороший человек.
Мы с ними приближали этот миг,
и вот настал канун тысячелетья.
Пусть те, кому достанутся билеты,
напишут после много новых книг.
Ребята, не забудьте захватить
с собою в путь родные сердцу песни.
Поверьте, ни один волшебный перстень
не сможет нас обратно возвратить.
Ребята, я прошу вас об одном:
давайте сохраним любовь и дружбу.
Да будет с кем поднять на кухне кружку!
Да будет веком век и домом дом!
К 65-ти летию Юрия Визбора. Капли на плаще Друзья мои, друзья, начать бы все сначала, На влажных берегах разбить свои шатры. Валяться б на досках нагретого причала И видеть, как дымят далекие костры. Ю. И. Визбор
Мне есть что рассказать: я видел лес
и реку, по которой плыл к озёрам.
Луны в воде ночной я видел блеск
и огоньки костров в горящих взорах.
Мне есть что вспоминать: грозу и дождь,
и капли на плаще, палатке, листьях.
И пробежавшую стремглав по спинам дрожь.
И тайну неразгаданную в лицах.
Мне есть о чём грустить: мы снова врозь,
как корабли, расходятся дороги.
Краснеет за окном рябины гроздь
и меньше видно в небе птичьих оргий.
Мне есть о чём мечтать, мечтать и петь,
как Визбор пел: “Начать бы всё сначала...”
Сначала всё, конечно, не суметь...
К 65-ти летию Юрия Визбора. Карты на столе Ещё придет зима в созвездии удачи, И легкая лыжня помчится от дверей, И, может быть, тогда удастся нам иначе, Иначе, чем теперь, прожить остаток дней. Ю. И. Визбор
Мой друг, я знаю, время против нас.
Мы слишком долго плыли против ветра.
Мы слишком доверяли вещим снам,
и потому полжизни Землю вертим.
С тобой немало вместе мы прошли
пока что не свершив и половины.
На склонах гор мы жгли свои костры
и слушали, как сходят вниз лавины.
Мой друг, как мы хотели всё успеть,
умели мы мечтать и заблуждаться.
А песни, что с тобой любили петь,
как белый снег на чёрный лес ложатся.
Да, завтра снова будет первый снег.
Как акты пьесы, вертятся сезоны.
Мы включены сюжетом в этот бег,
и унывать пока что нет резона.
Мой друг, не верь, что время против нас.
Нам не впервой встречать в дороге утро.
Морозно и хрустит задорно наст,
присыпанный, как пончик, белой пудрой.
Памяти В. Канера Порою, песни теряют автора и становятся народными. К таким песням относится написанная в 1968 году "А всё кончается, кончается, кончается..."
А всё кончается, действительно, кончается:
ушёл в туман ещё один поэт,
но песня в волнах памяти качается,
и в окна бьёт луны печальный свет.
Да, всё кончается, действительно, кончается.
Так неужели в этом жизни суть?..
И истины в душе опять сличаются.
И песни не дают опять уснуть.
И имена опять черпая из бессонницы,
мы вспоминаем тех, кто покорил,
и видим смутный профиль в свете солнца,
и слышим: "До свидания, докурил."(*)
И мы проходим с ними строчки нашей памяти.
И мы назад листаем книгу лет.
И с каждым слогом громче слышим маятник,
и не всегда находим нужный след.
(*) В тексте песни В. Канера есть строчка
"... прощайте, до Курил". Много лет я (да и все мои знакомые), не
предполагали, что в песне говорится о географическом месте, считая, что
речь идет именно о "докурил".
Распахнутые шторы стихотворение написано по дороге на концерт А. М. Городницкого в автобусе номер 5 на 5-й авеню.
Строка набежала на строки,
как волны на борт корабля.
Когда бы в том не было проку,
тогда б не вращалась Земля.
Не падали б полночью звёзды,
не билась в тревоге струна...
Родная, ещё ведь не поздно.
Тревога – не наша вина.
Волна набежала на берег.
Мы слышим опять голоса.
И значит, что снова мы верим.
Последнее дело – бросать,
Следы заполняет водою
опять нас догнавший рассвет,
и шепчет: - “Ребята, вас двое.
Вам выпал счастливый билет."
Билет?.. Это значит дорога.
Дорога – ветров новизна.
Пусть песен сегодня не много,
но те, что поются – из сна.
Из синих бездонных просторов.
Из тёплых московских берлог.
Нам снова распахнуты шторы,
и кем-то приподнят полог.
Синий вагон метро Опустите, пожалуйста, синие шторы... Булат Окуджава
Булату Шалвовичу Окуджаве
Закрываются медленно синие двери вагона.
Я в составе один, и я буду кататься всю ночь.
И, быть может, дорога печаль
и сомненья прогонит.
А, быть может, и сам я смогу хоть кому-то помочь.
Буду думать о тех, кто не спит, обнимая колени,
кто пока не нашёл ни ответа, ни друга, ни дом.
И пускай вдруг запляшет огонь,
застрекочут поленья
на холсте, нарисованном странным,
но мудрым шутом.
Поезд едет и едет
по гулким подземкам московским.
Надо мной сладко спят те, кого беззаветно люблю.
И ложатся на музыку сердца желаний наброски.
И для тех, кто ушёл, я у Б-га прощенья молю.
Раз в году в день, когда над Москвой
пролетает Комета
из созвездия Веры, Надежды и вечной Любви,
я в московском метро путешествую
с песней неспетой,
и за тех, кто устал, я подарков прошу у Земли.
Тривиальный диптих.Доброжелательность (стр. 84) Тривиальный диптих. Заблуждение
Как сложно никого не обижать,
не быть надменным, строгим и жестоким,
и за глаза друзей не обсуждать,
и доброты в себе искать истоки.
Как сложно удержаться на плаву
в воде непониманья и презренья,
не принимать за истину молву,
не путать осознанье и прозренье.
Как сложно добрым быть и не кричать
об этом всем соседям и прохожим,
сомнения всегда носить печать,
казаться не таким и не похожим.
Как сложно принимать в ответ упрёк
и понимать, насколько он заслужен,
и помогать другим - себе не впрок,
и сознавать, что многим ты не нужен.
Ожидание Упала звезда – загадай желание
Босиком по паркету,
наготою к окну.
Одичавшего лета
подгоняющий кнут.
Чернотой южной ночи
в тонких бусинках звёзд
встречи новые прочит
нововыпавших гроздь.
Тела жар не остудишь,
не остыло окно.
Океан - словно студень.
Чёрным профилем склон.
Сердце гулко стучится.
Бьётся глухо прибой.
Что-то может случиться.
Может, - даже любовь.
Разочарование
Согласно древнему закону
всё перемелется однажды.
Ручей, сбегающий по склону,
не утолит душевной жажды.
Ты не найдёшь дороги к дому,
как не нашёл подходов к сердцу.
Ты наизусть заучишь догмы,
и никуда тебе не деться.
Всё перемелется, и люди
покажутся опять волками.
Одни других кормили грудью,
а нить бежала меж валками,
и маховик волчком крутился,
ты пропадал... от махи к махе:
ещё с одною не простился,
но льнул к другой, срывая страхи.
Слова в багаж ложатся грудой
ненужных символов и строчек,
реальностью слепой и грубой.
В графе любовь - поставлен прочерк.
Бежит вода, колёса крутит.
Скрипят последние и мелят.
Ты в механизме жалкий прутик.
Тебя сотрут, коль будешь медлить.
Остывание
Я вышел из себя
и позабыл вернуться.
С тех пор шатаюсь
порознь сам с собой.
Теперь наверняка
клубочком не свернуться,
и в полночь не трубить
на кухне мне отбой.
Лермонтовская грустинка
Я снова и снова смотрюсь в облака,
в их белую, странную, пенную гриву,
и вижу движенье. Меняя бока,
они покидают печальные нивы.
Им вслед я шепчу, ощущая твой взгляд,
пока он не брошен мне грузом на плечи...
Пока... Потому не смотрю я назад,
с тревогою жду накатившийся вечер.
Сон-дождь И просыпаюсь вновь… стихами Над душным городом - грозой… АлексАндр
Пытаюсь вырваться из сна,
а он меня в объятьях держит,
как держит давняя весна...
А новый день в окно уж брезжит.
Дрожит осенний лист, и дождь
шуршит мне о своей печали.
Я в настроении с ним схож.
Его, как брата, я встречаю.
Я, как и он, стучусь в стекло,
в хрустальную глухую стену.
А там за ней часов циклоп
свою отстукивает тему.
“Тик-так, тик-так,” – ответ дождю.
“Не та, не так!” – прощальный возглас.
Я сна-дождя совсем не жду,
но знаю, что он бродит возле.
Дети песен Окуджавы Ты наша сестра, что ж так долго мы были в разлуке... * * * ...И друзей созову, на любовь свое сердце настрою. А иначе зачем на земле этой вечной живу. Булат Окуджава
Мы дети иного прошедшего века,
что в прошлое канул,
но, нас покидая, успел он оставить
нам в душах следы.
И кто научился над чем-то кумекать
не только в стаканах,
стремится по нужному руслу направить
событий лады.
Мы блудные дети стихов Окуджавы,
как дети эпохи.
Нас время торопит, нас старые песни
встречают в пути.
И многое сказано этим… Пожалуй,
нам было не плохо
синхронно на ясный огонь ехать вместе.
Мерцает фитиль…
А время летит и уносит нас дальше
от точки возврата.
Куда же нам ехать с тобою, ведь ночь
подступает к глазам?..
Туда, где не ведают злобы и фальши,
потерь и разврата?..
Ответ дать конкретней я был бы не прочь,
если б знал его сам.
Окно на асфальте
Окно на асфальте, ведущее в осень,
и желтые крапинки листьев вокруг.
И нет никого, кто внезапно вдруг спросит:
“Откуда, мой друг, твой внезапный испуг?”
Не то чтоб испуг... Нерешительность...
робость
открыть и шагнуть... А реальность проста:
окно на асфальте, ведущее в плоскость
иного, забытого летом листа.
Окно на асфальте. Рубеж? Полустанок?
Иль прошлого сны, отраженные днём?
Наверное, всё ж открывать я не стану,
и вряд ли ответ отыщу и на нём.
Старый повар - Cлушайте, - сказал незнакомец - Слушайте и смотрите…
К. Г. Паустовскому.
В старом парке осенний ветер
разбросал, растревожил листья,
и в окно, что огарком светит,
запустил с сатанинским свистом.
В графском парке до боли пусто,
лишь гнилые повсюду ветки
провожают прохожих хрустом.
Только ходят тут очень редко.
Скоро полночь, и очень скоро
белым снегом укроет землю.
Стихли звуки повозок, споры.
Спят давно в старой Вене семьи.
Только в ветхой сторожке в парке
не смыкает глаза Мария
у постели отца. Ему жарко...
Бьются в стены ветра порывы.
Старый повар семьи фон Штаде
умирает, забытый всеми.
Так давно он не видел сада.
Дочь не видел... Сгустилось время.
Жил он честно, и что осталось?
Заработал - слепую старость.
Лишь однажды, не денег ради,
согрешил он самую малость.
На лекарства любимой Марте
он украл золотое блюдо,
зная, что никто не заметит,
никому ничего не будет.
Исповедаться нужно срочно...
"Не дожить до утра мне похоже.
Не люблю я монахов, дочка.
Может сжалится кто-то прохожий...."
Вдоль ограды крадутся тени.
Ветер воет меж прутьев гулко.
Страх до дрожи. Сплошная темень.
Ни души в этот час в проулке.
Кто-то движется. Кто же? "Кто здесь?"
"Мой отец умирает, сударь..."
Никого не видать, только голос.
"Не могли б Вы его послушать?"
Он вошёл. Молодой, опрятный.
Небогат, но одет со вкусом.
"Грех с души постараюсь снять я
властью, данною мне искусством."
Вторя каждому шагу гостя,
клавесин прозвенел печально.
Повар начал рассказ. Как просто
жизнь промчалась за час с начала.
"Вы честны пред людьми и богом
и не грех Ваш любовный подвиг," -
Гость промолвил, склонившись подле -
"Если чем-то помочь я мог бы?.."
Старый повар вздохнул чуть слышно:
"Мне хотелось увидеть Марту.
Как тогда... Расцветали вишни...
Не вернуть Вам меня обратно…"
В тот же миг, издавая стоны,
ветер снова ударил в стены.
Клавесин ему вторил звоном.
От свечи заплясали тени.
"Вам помочь я смогу,.. пожалуй," -
Гость промолвил, коснувшись клавиш.
Из печей вновь пахнуло жаром.
Все исчезло, горя и плавясь.
Но сквозь адское это пламя
повар четко услышал звуки.
Он увидел заката знамя.
Задыхаясь, поднял он руки.
Незнакомец воскликнул: "Ближе,
неужель Вам не виден вечер!"
Звук пьянил. Повар плакал: "Вижу!"
Сад расцвел. Марта шла навстречу.
Звуки стихли и чудо с ними,
сердце где-то в гортани бьётся.
Стон прощальный: - "Молю Вас, имя!"
Гость промолвил негромко: - "Моцарт."
Ночное шоу Вся жизнь театр, а мы в нём актеры
Я летел мимо окон.
Я летел мимо судеб.
Телевизоров море:
в каждом шоу любви.
Мы - сценарные строчки
пьес для камерных студий.
Всё про радость да горе.
Да... Сюжетец избит.
Ушедшим актёрам На церемонии вручения “Оскаров” есть мемориальная страничка, когда показывают кадры из фильмов с ушедшими в течении прошедшего с предыдущей церемонии года актерами, часто выбирая кадры, на которых актеры снимают шляпу, докуривают сигару или выходят в дверь...
Они снимают шляпы и уходят,
не докурив последнюю сигару.
Экран потух. В проходе – эхо бродит
и свечки тает медленно огарок.
Что остаётся? Шорох киноплёнок.
Подмостков скрип в пустом театре ночью.
Взмах кисти... И знакомые с пелёнок
уже забытых старых песен строчки.
Они уходят, нас оставив в зале.
Заметим ли? Что скажем на прощанье?
Как письма, быстро роли пролистаем,
подаренные нам без завещанья.
Не все поймут, я знаю, эти строчки.
В волшебников мы верить разучились.
Я многоточие поставлю вместо точки,
чтоб имена подольше не забылись...
Спасибо, что вас встретить выпал случай.
Спасибо, за подаренное детство.
Спасибо, что вы сделали нас лучше.
Спасибо вам за ваше лицедейство.
Летящая корова
По мотивам сцены из фильма
Корова по небу летела, мычала.
Корова об этом с рожденья мечтала.
Смотрела телёнком на маленьких птичек,
а люди считали мечту её кичем.
Корова ночами смотрела на звёзды,
и капали в стойло из глаз её слёзы.
Жевала корова казённое сено
и грустно вздыхала о времени бренном.
Шли годы. Хозяйка коровы решила
отправить корову на мясо и мыло.
И встала проблема: из горной деревни
спуститься в посёлок с коровою древней.
Чирикают птички. День будет отличный.
Летит вертолёт, как автобус привычный.
В посёлок доставит всех, будьте здоровы,
но нету в нём места для старой коровы!..
* * *
Огромная птица на землю спустилась.
"Ко мне? Неужели!.." - корова смутилась.
Она, как обычно, жвачку жевала.
О чуде, конечно, она не гадала.
Когда привязали её к вертолёту,
корова мычала, готовясь к полёту.
Болтаясь под брюхом огромной машины,
прощалась с деревней глазами большими.
Распродажа
Всё продаётся: молодость, старость...
Даже одежду последнюю взяли.
Что-то осталось - похоже, усталость.
Что-то случилось ... похоже, что с нами.
Кто там смеётся, в тени схоронившись,
словно мираж, улыбаясь украдкой?
Может быть, кто-то из комиков бывших?
Может быть, мысль, что
"всё будет в порядке"!?
Осознанье
Т. Б.
Я получил письмо от юной и красивой,
наивной и смешной девчонки из России.
Но с первых слов волна до боли сжала сердце.
Писала мне она, что некуда ей деться.
Куда исчезли все присущие ей шутки?
Вздохнул я и присел. Мне даже стало жутко.
Мы знаем “что почём”, читаем, видим, слышим.
Ругаем, как прочтём, чинов российских высших.
А что мне ей сказать и что мне ей ответить?
Надменно указать, что никому не светит?
Сказать, что с этих строк (а может, даже раньше)
пришёл девчонке срок взрослее стать и старше.
Звук
Как хочется сказать: - "Ну,
здравствуй!" -
сквозь дверь, распахнутую настежь.
Как хочется предаться страсти...
А жизнь тебе: - "Просил? Так нате ж!
Ты хочешь страсти? Что ж - имею!"
И мне разлуку вместо встречи...
Я не люблю, когда темнеет,
и входит одинокий вечер.
Кто не страдал, тот не поверит,
как много страсти только в звуке.
И, слушая шаги за дверью,
ко лбу прикладываешь руки.
Утренние часы ...со звоном рассыпались минуты и часы, и острые секунды без конца. Их не собрать На пыльном тротуаре. Петр Давыдов
Разбилось время об асфальт,
и потекло дождями утро,
и прозвучал далёкий альт
забытой радостной минуты.
Я соберу в мешок часы:
часы тоски и ожиданья,
и положу их на весы,
где в чашке - бренные желанья.
Кларнетистка
А девушка играла на кларнете...
А я чесал чуть ниже этажом
сквозь шорохи загадочные лета.
Так просто шёл: не фраер, не пижон.
Так просто шёл обычною походкой
без дела, без эмоций, в никуда.
Как вдруг разбужен трелью был короткой.
И пустота исчезла без следа.
Я стал другим, хоть с виду был всё тот же,
лишь головой ворочал, как шальной.
Я просто любопытствовал: - "Так кто же?.."
А звук пьянил, негромкий, но хмельной...
Второй этаж. Раскрытое окошко.
Лицо. Рука. Кларнет. Копна волос.
И я решил: - Ну, постою немножко...
А если честно – попросту прирос.
Дурацкие слова
А мне сказали, что любовь жива.
А я - дурак, вдруг взял да и поверил.
Раскрыл я настежь душу, окна, двери,
и стал бурчать дурацкие слова.
Всё повторял "...я помню" и "...прости",
и нервно дергал струны на гитаре.
Чего-то нёс о красоте и паре
и рифмовал: стихи, грустить, пусти...
Мокрый диптих. Аллея любви Когда у моего дома в Москве строили очередную станцию метро, то выдрали с корнем старую тополиную аллею. Много лет спустя, возвращаясь ночью домой, я представлял, что иду по этой аллее.
"Расставаться всегда тяжело... Даже если с надеждой на чудо. Даже зная, что новое будет, А былое - не вспомнит никто. Расставаться всегда тяжело..." Из стихотворения С.
Над Москвою - обложной дождь.
И ознобом по спине - дрожь.
В темноту осенних луж - с рук.
Следом дробью по щекам - стук.
И коснулась пустота плеч.
Непонятна мне дождя речь.
Лишь вчера он о любви пел,
А сегодня бьёт пучком стрел.
По аллее не пройдет свет:
дождь стеной и даже пней нет.
Здесь посажена трава вновь.
Перепахано... Чешу бровь.
Помню, в детстве как-то шёл здесь.
Ветер с веток тополей слез
и спросил меня: "О чём, друг,
ты мечтаешь, проходя тут?"
Я ответ тогда не знал сам.
Но мечтать я в тех местах стал.
Не один прошёл уже год...
Нужен людям ведь в метро вход.
Не о том совсем идёт речь,
что любви корабль дал течь,
что из рваных ран души льёт,
что холодный дождь в лицо бьёт…
Летний романс
Мы встречались с тобою
на безлюдных тропинках
старых песенных строчек
под шуршанье дождя.
Небо вновь голубое,
только лужицы в льдинках.
Кружит жёлтый листочек.
Красный - чуть погодя.
Мы не знали тоски.
Мы мечтали о чуде.
Мы встречали рассветы
песней слившихся тел...
Сам стираю носки.
Сам не мою посуду.
Сам не внемлю советам
и не делаю дел.
Не могу я забыть
шёпот пьяного лета,
нежность трепетных губ
и манящую грудь.
Нет, не начал я пить,
не купил пистолета,
только мерить стал вглубь,
уходя песней в грусть.
Триптих об осколках естества. Бриз каприз
Сегодня дует лёгкий бриз.
Он, уцепившись за карниз,
на ветках дерева повис,
качая их и вверх и вниз...
А я кричу ему: - "Держись...
Приятель... вновь не улетай...
Прошу, стихи мне почитай
про незнакомый дальний край,
что спит за линией песка
и морем, съевшим облака."
А вечер близится уже.
Он застаёт нас в неглиже.
Но возражения и "же"
он оставляет для ханжей,
не признающих виражей.
Мы, взявшись за руки, сидим,
за горизонтом мы следим,
но сон в твои глаза глядит,
и линия твоей груди
как - будто просит: - "Не буди…"
Сегодня тихо и тепло,
и нашей комнаты дупло
тот легкий бриз застал врасплох:
он в рифмы внёс переполох,
заимствуя твой сонный вздох.
Всё отдыхает. Мир затих.
Дорожкой лунной льётся стих
на море, пляж и на настил...
А кто-то шепчет: - "Отпусти... "
И вторю я ему: - "Прости...
Прости, что рвусь за ветром вслед.
На самом деле – это бред.
Прошу – меня не отпускай.
Ты рядом. Что еще искать
мне вновь за линией песка?.. "
Триптих об осколках естества. Дырки над “i”
Проколоты все дырочки над “i”,
и на просвет сквозь эти многоточья
уходят телеграфные столбы
за облака, разорванные в клочья.
И, кажется, дорогой навсегда
к закату пригвождён момент вращенья.
Хотя, в глобальном плане - ерунда,
что это лишь текущее решенье.
Да, всё течет... Откуда и куда?..
Наверное, кому-то это нужно.
Но облака растают без следа
и что останется? Любовь одна и дружба.
Диптих об идущих навстречу. Неразделенное
Во мне проснулась вдруг любовь
однажды вечером московским.
Разбужен мог бы быть любой
тем чувством ангельско – бесовским.
Она нахлынула волной.
Она душила и пьянила.
Я, понимая, что со мной,
сопротивляться был не в силах.
И я хотел её дарить:
мне одному не надо столько...
Дождь в небе облаком парил
и солнце отражалось в стёклах.
Я шёл по улицам и пел.
Я улыбался всем прохожим
и в зеркала их лиц глядел
(хоть чаще – к девушкам пригожим).
И на бульваре я присел.
Болтал ногой, расправив плечи.
Дождь в небе облаком висел,
а я курил себе беспечно.
Любовь кипела. Я – сидел.
А солнце пряталось за крыши.
За кем-то – вновь недоглядел.
Навстречу вовремя не вышел.
Жернова
Без ошибок прожить
не дано никому.
Что... быльё ворошить,
проклиная суму.
Я с собой уношу
запах, боль и блокнот,
да слова, что я шут
и фальшивый банкнот.
Я себя потерял,
и теперь я не тот.
Я гнилой материал:
состою из пустот.
Для меня каждый день
равен тысяче лет.
Не моя это тень...
Я – никчёмный обед.
На желаньях - засов
и на сердце - печать.
Но уже я просох,
чтоб надежду встречать.
Пусть не верю теперь
ни себе, ни друзьям.
Пусть... копилка потерь,
но я так же упрям.
Водоворот любви По мотивам песни группы "Queen" "Too much love will kill you"
Я часть того, кем я пытался быть.
Дождь горьких слёз меня стремится смыть.
Я так давно безумно одинок,
и дом мой далеко, и путь далёк.
Мне кажется, никто и никогда
не объяснял мне, как взрослеть и что тогда.
Распутать бы сознания клубок:
причина в нём ошибок и тревог.
Любви водоворот тебя убьёт,
когда твой разум выход не найдёт.
Разорван ты меж тем, кого любил,
и чувством, что когда-то подарил.
Приметам ты не веришь, бог с тобой.
Спешишь ты прямо к бездне голубой.
Стремительно твоя мелькает тень
в водовороте этом каждый день.
Я тень того, кем я пытался быть.
Я знаю, что тебя мне не забыть.
Я каждый день дарил тебе рассвет.
Но прошлых дней, увы, потерян след.
И я б поверил вновь любви земной,
Но это невозможно, бог со мной.
И где мне сил найти, чтоб осознать,
что обречен был всё я потерять.
Затянутый смертельною игрой,
я знаю это, как никто другой.
И я отдам любви остаток сил.
Ползти и умолять - теперь мой стиль.
И боль совсем с ума меня сведет.
Но сам я создал тот водоворот.
Стремительно моя мелькает тень
в водовороте этом каждый день.
Адажио Альбинони навеяно одноименным музыкальным произведением, одним из самых проникновенных за историю музыки.
Я снова вижу горы.
Я снова слышу голос.
Я снова рядом с тобой.
Я словно не был собой.
Я слышу снизу прибой.
Нет. Стук сердца.
Я знаю - сверху небо.
Я знаю быль и небыль.
Я помню запах волос.
Я камнем к полу прирос.
Жизнь наша - поле полос:
чёрных и белых.
Что я знаю
Анне М-ской
Возможно, просто хочется любви.
По-видимому, это и не странно.
А за окном застыл знакомый вид.
Прозрачный. Близкий.
Предрассветно-ранний.
Возможно, через час всё вновь пройдет,
но если схлынет - очень ненадолго.
Я знаю только то, что тает лёд
и знаю, что "Любовь" не просто слоган.
Fiducia:
на итальянском – вера, доверие
на латыни – надежда, гарантия
Октябрь. Дождь
Анне М-ской
Люблю заканчивать началом,
когда неясно, что потом...
Когда ветра листву качают.
Когда внезапно вдруг встречают
друг - друга в суете и спешке
два одиночества, две пешки
своей судьбы... А что потом
ложится чистым вновь листом.
Люблю заканчивать началом.
Всё потому, что знаю я:
печаль с печалью не сличать,
как ни была б близка... Печать...
Она уходит, если верить.
Надежду ночью не измерить,
и потому при свете дня
её примите от меня.
Да, что-то кончилось, как титры.
Одолевают боль и грусть.
Я не волшебник, уж простите.
Чудес вы от меня не ждите:
я носом вновь к стеклу приник.
Одни мечты лишь напрямик...
Где ты к окну со словом “пусть”
сейчас свою прижала грусть.
Метамарфозы с лестницами
Новая песенка кажется старой.
Чья-то улыбка, не ставшая славной,
грустно мерцает в конце коридора
странного дома, застрявши в котором
новою песней не ставшая строчка
эхом средь лестниц разносится ночью.
Эхом разносятся ржавые трели
капель, что с крыши проникнуть сумели
в здание это печали и грусти.
После дождя снова будет тут пусто,
правда, просторней для мыслей тревожных,
что притаились в щелях...
Осторожно
пальцем сниму с полотна паутину,
перепишу по-другому картину.
Красок весёлых жалеть я не стану,
не побоюсь показаться вам странным,
изображу я в начале улыбку
девушки ранней задумчивой гибкой.
Сброшу я на пол кусок одеяла.
Сделаю так, чтобы солнце ласкало
груди и бёдер изгибы, тревожа
меч самурайский на столике в ножнах:
призрак сидящего рядом Сигала(*)...
(Только его мне в стихах не хватало).
Меч осторожно сниму вместе с краской.
Перепишу погрустневшие глазки.
Блеск им придам от окошка напротив.
Утро, мерцанье на кожу отбросив,
в щели проникнет холодным рассветом
не по нью-йоркски московского лета...
После... Колени прикрою листочком.
Чей-то размашистый будет там почерк
виден неровными волнами линий...
Дерево ближе к окну пододвину.
Облако вставлю над серою крышей
дома напротив. Летящий неслышно
авиалайнер взметну за высоткой.
Странный узор, что невольно мной соткан,
сетью антенн довершу и верёвок.
Всё это в рамках оконных двух створок
старой квартиры в моём подсознаньи...
Стивен Сигал:
Голливудский актёр.
Мастер восточных единоборств.
След "На улицах тьма Уже столько лет И ветер забыл свой путь..." (из песни Кати N)
Вера у нас одна.
Нету у нас другой.
Тьма - это ночь без дна.
Каждый во тьме - изгой.
Карты легли - врут.
Стоит ли их брать?
Может, твой друг - Брут?
Может, ты сам - враг?
Вера у нас одна.
Шаг в темноту - путь.
Тьма - это ночь без дна.
Где-то внутри - суть.
Стоит ли ждать свет?
Эхом в ушах: "Пусть
скроет песок след,
скроют часы грусть".
Вера у нас одна.
Песни другой - нет.
Где-то во тьме - знак.
Сверху - минут снег.
Нам не дано знать.
Значит, опять в путь.
Верить нельзя снам,
что в темноте жуть.
Восковая табличка Я живу на стихах, как сердечники на валидоле,.. ...И душа превратилась в живое подобье свечи. Иммануил Глейзер
А душа растеклась по бумаге
растопленным воском.
Я разгладил её и достал заостренный стилет.
И я начал писать. Воздух вздрогнул.
И как-то неброско
я собрал снова душу,
но часть - упорхнула на свет.
Я бездомный юнец.
Обладатель заветной таблички
и заточенной палочки - что ещё можно желать?
Растекаться любовью? Дело странной
нелепой привычки.
Растекаться стихами?
Неведомой страстью пылать?
Где ты, юноша пылкий
с горящим закатом во взоре?
Где витает твоя незнакомая с болью душа?
Может быть, над волной
пролетает, течениям вторя?
Может, тенью твоей
над свечою кружит неспеша?
Фотогалатея
Михаилу Эзра
Сказал Роден: - "Беру и отсекаю!"
Всё очень просто: камень и рука.
Душа, в холодный мрамор проникая,
сверкает в нём декады и века.
Стоит фотограф рядом, в галерее.
Потом присядет молча, как Роден...
В раздумьях о созданьи Галатеи,
как Фауст, зафиксировав момент...
Но как отсечь? Ведь негатив - не мрамор,
хотя и тот ошибок не прощал.
Одна, другая, третья... нету шарма.
Лишь птичек отдаленное прощай.
Два несерьёзных стихотворения о процессе стихосложения Кошачья логика
Говорила кошка кошке:
"Я пишу стихи немножко,
В день погожий и в ненастье
Ваське - серому на счастье."
(*) На поэтическом вебсайте
прочитал следующее двустишие первая
строка которого принадлежит Анне Андреевне
Ахматовой, а вторая одному из участников сайта,
под псевдонимом...
Как-то само собою возникло продолжение.
Неизвестному (мне) поэту
П. Д-ву
Здравствуй, поэт неизвестный
мне (до текущей минуты).
Азбуку Морзе услышав,
я прилетел к "многоточьям."
Я прилетел на разведку,
вслушался, глянул, остался.
Но констатирую факт сей:
"Стало нас с Азбукой трое,
Логическое стихотворение Скептики, пожалуйста, не требуйте от поэта логики
Я написал логичный сей стишок.
В нём сердце - только часть от организма.
В нем молнии удар - электрошок,
а мысли о любви - от онанизма.
В нем мысль - биохимический процесс.
Любовь - трамплин в зачатии потомства,
причина, вызывающая стресс,
последствие случайного знакомства.
Цвет неба - преломление лучей
над нижними слоями атмосферы.
Ручей, журчащий звонко - там ручей,
а лес там предпосылка для фанеры.
Аксиома
Я сделал открытье
"О силе упрямства".
Упрямость упрямца
зависит от роста.
Оно равномерно струится
в пространстве.
Воистину, всё гениальное
просто.
Писака или я глазами недоброжелателей
Моим недоброжелателям…
Цветочки да листочки?!. Ерунда!
Подумаешь, трава... туриста стиль.
Была бы еще рифма хоть куда,
а тут фигня: рифмует с килем штиль.
Мы это проходили сотню раз,
мы не желаем Визборов плодить.
Да... автор явно в лирике погряз.
Наверняка любитель побродить.
Зачем писать опять про этот лес?!
Там холодно и сыро и клещи.
Писал бы про технический прогресс,
про то, что не журчит и не пищит.
Диптих с риторическими ответами и вопросами. Кто в ответе Куда нас всех несет и кто за всё в ответе?… Владимир Степанцов
Дорога пыльная да небо,
и тишина, и мы при ней.
Надежды воздух не колеблют
дрожанием ночных огней.
Но тот один, что ярче светит
и дарит путеводный луч,
как будто протыкает ветер
и лес непроходимых туч.
И вот уже немного легче
(была бы пореальней цель).
И не болят как будто плечи.
И виден свет в твоём лице.
Ты чувствуешь себя в ответе,
не сознавая, перед кем.
А рядом бродит тот же ветер
в смешном (из листьев) парике.
Диптих с риторическими ответами и вопросами. Ответ не прозвучит Куда сквозь тьму летит и кружится Земля? Владимир Степанцов
Куда летит Земля?
Куда, и для чего?
Зачем на ней поля,
и рощи, и любовь?..
Зачем мы ищем путь?
Откуда мы идём?
Чего нам не вернуть?
Чего уже не ждём?
И есть ли в чём-то смысл?
И если есть, - то в чём?
В доходчивости чисел?
В вопросах: что почём?
Ну а Земля – летит.
Неведомы пути.
Ответ – не прозвучит.
И, значит, нам идти.
Оранжевый проспект мелодия, как дождь случайный, гремит и бродит меж людьми Булат Окуджава
Люблю я Ленинский проспект
в тот странный поздний час,
когда оранжевым дождём
стекает он на нас.
С его волшебных фонарей,
умывшихся дождем,
cтекает время… У дверей
закрытых молча ждём.
Мы молча ждём. Настанет час.
Придёт заветный день.
И в точности как в прошлый раз
мелькнёт в проёме тень.
И тень твоя метнётся прочь,
к троллейбусу спеша.
И будет мокнуть эта ночь,
поэзией дыша.
Троллейбус свистнет, и потом
секунд ворвется стук,
и Окуджава… Песней он
заполнит пустоту.
И на оранжевый проспект,
умывшийся дождем,
шагнешь… Надежда и успех,
И сам - непобеждён.
Непобеждён и не забыт
вновь возрождённый слог.
Его давно ты сочинил,
но спеть пока не смог.
Школьный диптих. Десятый класс. Март (стр. 146) Школьный диптих. Последний звонок
Мы улетаем всё дальше и дальше.
Улицей лица. Столица. Пыльца
нам не досталась. Не чувствуем фальши.
Ветер уносит нас прямо с крыльца.
Не опылённые. Первые ласточки.
Та же картина мгновенье спустя.
Всё то же самое: битые лампочки.
Только упущен какой-то пустяк.
Мальчики. Девочки. Бантики белые.
Девушки. Запахи. Косы и смех.
Звон колокольчиков. Выводы смелые.
Кисточки взмах… Будто сдуло нас всех.
Снова кружимся в весенних метелях мы.
Пух тополиный и усиков пух.
Выросли девичьи груди… Как смели?
Смехом колышутся, радуя слух.
Прибалтика
Солнце в небе голубом светит,
и на встречу к нам летит ветер.
Он по берегу волну гонит,
и волна сама в себе тонет.
Далеко вперёд бежит берег,
расстоянье мы до мыса мерим.
Может быть, ещё идти с милю,
а следы, что позади - смылись.
Ветра в соснах дребезжат струны.
Это чудо бог назвал - дюны.
Там, за ними, даже в шторм тихо.
Ну а мне милее пляж дикий.
Опьяняет аромат моря.
Чайка с чайкой в вышине спорят.
И я верю, что Земля - сфера.
Горизонт - дугой. Дугой - берег.
* * *
Небо только миг назад было чистым.
А теперь состав из туч мчится.
Море было голубым. Стало - серым.
За волной идет волна злее первой.
И в резиновых штанах вышли люди.
Это значит, что бросать щепку будет,
что черпать её они будут сеткой,
и янтарь в ней находить глазом метким.
Побережье
Я бываю здесь реже.
Воздух прозрачностью режет.
Чайки кричат: -"Где же?"
А что я? Я тут - заезжий.
Одетый слегка небрежно.
На тебя смотрю нежно.
Я как будто стал прежний.
А дюны - они всё те же.
Рассвет сквозь иголки брезжит.
Ветер шумит прилежно.
Море - безбрежно,
но вокруг - побережье.
Другой снег
Сегодня падал снег.
Он раньше был другим:
мгновений светлых бег,
рисующих круги.
Он падал за окном.
Он был белей всего.
И всё казалось сном,
что было до него.
Что было не вчера -
забудется потом.
Растают вечера.
Спою я вам не то.
И будет падать снег,
такой же, как сейчас,
чертя приставку "не",
быть может, сгоряча.
Мне вспомнится - другой.
Не то чтобы белей...
Не станет он пургой.
Не буду я смелей...
Все та же чехарда
снежинок и секунд.
Сначала будет - "да"...
и соли после фунт.
Почти ностальгическое
Гари Лайту
Он пишет о знакомых городах.
Ныряю в буквы, словно в наважденье.
Переживаю снова я рожденье
созвучий, уцелевших в холодах.
Он пишет о далёких городах,
что с каждой строчкой
станут много ближе.
Друзей улыбки прежние увижу
и улицы, плывущие в садах.
Он пишет о любимых городах,
и расстоянья стягивает чувством.
И строфами его опять лечусь я...
Рука выводит что-то о следах.
Киевские осколки Я ездил в Киев много раз. Обычно, в мае и июле, несколько лет подряд. Я очень люблю этот город, с которым связан не только корнями. Там жили и живут мои родные, там живёт мой друг. Я провёл в нем много прекрасных дней и написал один из любимых циклов "Ночные поезда"
Я не писал о Киеве стихов,
и вдруг - он встал своей красою древней.
И этот сон: немой, чудной и нервный,
меня пронял до самых потрохов.
Не помню дней и улиц имена,
но купола сквозь океан сияют златом.
Я по Крещатику опять иду к Арбату,
и тополя роняют семена.
Он жив во мне и вновь зовёт туда,
где запахи весны и лето скоро.
Владимир наблюдает с косогора,
как я пишу "Ночные поезда".
Как некогда сменяет никогда,
так витражи слагают из кусочков:
осколков стёклышек,..
а я из этих строчек...
В Нью-Йорке тоже плещется вода.
Я, плавать не умея, переплыл
однажды Днепр, правда, в узкой части.
Я был тогда совсем не этим счастлив,
а тем, что Чичибабина купил.
Осколки ненаписанных стихов,
каштанов, улиц, мостиков и парков
на слайде старом (выцветшем, но ярком,
как заросли московских лопухов).
Всё вновь сплелось, что дикий виноград
на стенах и балконах в доме дяди.
(Ещё один осколок мною найден,
и я ему, как рифме новой, рад.)
Осколки мозаичного панно
я не могу сложить в одну картину,
и стих рождается
нескладный, странный, длинный.
Двенадцать лет... Недавно и давно.
Картинок мало. Есть один лишь стих
и ощущенье радости и лета,
свободы, дачи, друга, и рассвета,
и мира, что на миг всего притих.
Пора закончить этот перекур...
без сигарет. Уж десять лет, как бросил.
Дела не ждут, стихи писать не просят...
Но это всё из области фигур.
Триптих о Нью-Йорке. Влажность (стр. 22) Триптих о Нью-Йорке. Бродвей (стр. 23) Триптих о Нью-Йорке. Кафе Any Way
В полутьме Нью-Йоркского кафе
мы сидели, слушая певицу.
Незнакомой песенной строфой
Any Way мерцали наши лица.
Наш на час заслуженный причал,
блюдо необычного десерта.
Фрукты, кофе, соус на свечах,
тихая нехитрая беседа.
Две ступеньки вниз от суеты.
Зеркала. Семь столиков и стойка.
У певицы с текстами листы,
у меня свои возникли строки.
Убежать от этого нельзя,
как не убежать от провиденья.
Исчезают новые друзья,
возникают старые виденья.
Дом, работа, творчество, судьба…
Круг, прямая или треугольник?!
Может, ты и выдавил раба,
только ты пожизненный невольник.
Так невольно вызванная дрожь
перебором струн коснулась тела.
Из души умчались грусть и ложь.
Почему… она так опустела?
Я тебя не вижу в темноте.
Лишь знакомый профиль очертаньем.
Час, нам данный, мигом пролетел
незнакомым словосочетаньем.
(1) Имеется в виду – английский язык
(2) В Манхеттене много скальных выходов
Предчувствие “Я вернусь в этот город...” из стихотворения Елены Ч.
Ты вернёшься в мой город
суровой и снежной зимой.
Я узнаю об этом,
хотя мы ещё не знакомы.
Ты вернёшься домой,
впустишь в комнату слёзы и холод,
и прошедшее лето
закроешь осипшим замком.
Ты вернёшься в свой город,
не зная, что в нём есть любовь -
одинокая, словно
в подъезде замёрзшая кошка.
Приподнимется бровь.
Удивление… это не повод.
Но родилось вновь слово
и колет под сердцем, как нож.
Между нами стена -
расстоянье не толще руки.
Мы не знаем ещё,
что столкнемся случайно в подъезде,
что вдруг станет другим
этот город, воспрянув из сна,
и начнётся отсчёт…
Плод запретен отчасти, чтоб грезить.
Кресло
Она ходит ко мне иногда просто так поболтать
и, болтая ногою, пьёт кофе,
расслабившись в кресле.
Её голос заходит в меня в полусне... Благодать.
Тот же кофе я пью, не вкушая –
мгновенье прелестней.
Мы знакомы два года.
Живём по соседству. Друзья...
Иногда посещаем театры, кино и музеи.
Дни проходят щелчками, по линии года скользя,
словно бусы на тонкой и белой, влекущей так
шее.
Эта шея влечет поднимать
и спускать грустный взгляд,
огибая лекалом манящее нежное тело...
Всё, чего я боюсь: - независимых трогать нельзя
даже словом,
хотя,
если честно: -
я просто не смелый.
Яснее лишь… звёзды Люблю людей, собак и свободу Ася Анистратенко
Она любит людей, собак и свободу.
Она любит смотреть на воду.
Вечерами - она читает,
глядя в окошко
на снега окрошку,
что сыплет уже неделю...
Мечтает.
А я что-то медлю.
Не то, чтобы был не уверен.
Я знаю, что буду ей верен.
Мы знаем друг друга два года...
Люблю я такую погоду, и легкое снега круженье.
Рождается жизнь в движении.
Я знаю, что буду ей верен...
Но стоя опять у двери,
Боюсь, что за гранью дружбы
Я попросту ей не нужен.
Себя подбодряю: "Ну же!.."
Сейчас позвоню два раза.
Привычная будет фраза:
"Привет, ты немного раньше..."
А я ей отвечу: "Знаешь..."
Но губы мне сдвинет пальчик
и это одно лишь значит,
что надо идти на кухню
и снова надежды плюхнуть,
как тело дурацкое, в кресло...
Сравненье моё неуместно.
На улице снова снежит,
а я буду прятать нежность,
опять говоря о чем-то,
что нравится той девчонке,
что ловко готовит ужин,
который мне вовсе не нужен...
Как сложно в простейшем признаться...
Ей завтра уже девятнадцать.
А мне уже двадцать восемь...
Я даже имею проседь...
Куплю ей завтра собаку,
а после - я буду плакать
беззвучно,
никем не распознан...
Простимся мы ночью поздней.
Я вновь не смогу решиться.
А нужно ли мне раскрыться?
Уже вторую неделю
над городом, без идеи
кружатся и падают снеги.
Я счастлив лишь только с нею.
Я счастлив сей полночью поздней.
Яснее лишь только звёзды.
Трактат о наивности
Увы, я уже не наивен:
уже и чётче линии
выводит рука спонтанно.
На паспорте морда странная.
Что делать - уже не шестнадцать,
пришлось мне по новой сняться.
О различие между кофейным и чайным сервизами - Сэр, Вы давно курите? - 60 лет... - А Вы знаете, что за эти годы Вы потратили на сигары сумму, на которую могли бы купить, скажем, вот этот небоскрёб! - Простите, а сами Вы курите? - Конечно, нет! - А небоскрёб у Вас есть? - Нет - у... - А этот... как раз мой! Из старого анекдота
В кофейные чашки
сложно разлить дым от сигарет,
особенно если ты бросил курить.
На сумму,
сэкономленную на зажигалках,
можно купить чайный сервиз
хотя без виз
не удастся пригласить
друзей на чай.
Невзначай....
Ведь Москва не там, где Нью-Йорк...
Тогда какой с него прок,
если ты сам пьёшь из глиняной кружки,
а твоя подружка
пьёт кофе.
Её профиль
сводит тебя с ума,
но сумма
несказанных слов
ускользает
весьма ловко.
Она - не хочет быть золовкой
твоему брату.
Она не прочь пройтись по Арбату...
Сервиз передаришь позднее,
а пока
вдвоём по Бродвею
спешите к тебе в апартмент.
Весна бросается мартом.
Ты далеко не противен...
Пирог заполняет противень.
Она сидит напротив,
уставшая после работы..
В отличие от тебя - курит.
А ты её слегка журишь,
что она обещала бросить...
А она - потреплет твою проседь,
затерянную у виска справа,
улыбнется, и скажет, что не права,
и подставит для поцелуя головку,
несмотря на то, что не хочет
быть золовкой
твоему брату...
И далеко до Арбата.
Но зато близко профиль.
И остыл кофе.
И беседа уносит
от сигарет и от чая,
и ты встречаешь
и речной всплеск, и крики чайки.
Отчаянно, без утайки
ищешь слово
и, не найдя, снова
пьешь чай из любимой кружки,
наслаждаясь глазами подружки.
О любви к преферансу Как в старом немом черно-белом кино... ... Мой Гамлет, Мой Мастер, Мой Граф Монте-Кристо, Ты только мне вслух признаваться не смей. Марина Гарбер
Я пулю давно не пишу в преферанс.
Увы.
На вистах я уже не блефую.
И с грустью в глазах констатирую:
"Пас..."
Себя за любовь отлученьем штрафую.
Разлука привязана к луке седла,
седана сиденью, обивке из кожи.
Вращаюсь в ночи вопреки или для...
Вослед Окуджаве промолвлю: "Мой Боже..."
Ты смотришь мне вслед, повторяя: "Прости,
я, право, пыталась..." - что дальше - не слышно.
Из лука стрела попадает в сти
хи
в строку всередине
"... что вышло -
то вышло".
Каблук выдает неуверенный шаг.
Глаза зеленеют сквозь хлопья тумана.
Е2 - Е4. Осечка и шах...
И я не герой ни кино, ни романа.
Разлука привязана к луке седла.
Стянули все жилы из старого лука.
А сказки начало: "Жила да была…"
А с новой страницы: "Была лишь разлука".
В чёрной дыре А ты по-прежнему всё ждешь писем, Тебе по-прежнему не те пишут... Ася Анистратенко
Почтовый ящик пуст, как чёрный дыр.
До дыр протёрты джинсы на коленях.
Ты куришь и жуёшь швейцарский сыр.
В усы искусно прячешь ты сомненья.
Читаешь ты потрепанный журнал:
стихи, в которых слишком много боли.
А автора ты так и не узнал.
(Обложки нет. Оборвана...)
А стоит?
Ну, повезёт, и номер ты найдёшь.
Заштопаешь дыру в своем незнании.
Но это ведь не то, чего ты ждёшь,
а только отвлечение сознанья.
Это просто девчонка
Две косички, две бровки,
что собрались в полёт.
Это просто девчонка,
если кто-то поймёт.
Это просто надежда.
Это просто глаза.
Две косички, как прежде.
И никто не узнал.
Это просто соседка.
Это просто мечта.
Строчки песни… беседа.
Но никто не читал.
Две косички. Косынка.
Двух озёр синева.
Кто-то звёзды просыпал.
Кто-то имя назвал.
Это просто девчонка.
Девятнадцатый год.
Две косички, юбчонка.
Счастье мимо идёт.
Кто его остановит?
Кто утонет в морях?
Оси вновь наготове.
Звёзды в небе горят.
Школьная арифметика (или течение без подлежащего)
Как будто ни о чём.
Вполголоса, несмело.
Саврасовским грачом.
Банальным школьным мелом.
Меж пунктов "А" и "Б"
из небыли в былое.
К несозданной тебе.
Непознанной тропою.
Как будто в никуда
вдоль улицы обратно
весенняя вода
течёт - и то приятно.
Ненайденный ответ
к незаданным вопросам.
Весной тумана нет.
Так где же истин россыпь?
Спросонья - не взлететь.
Душа зимой устала
на прошлое глядеть...
Из "А" беря начало,
мечтой одной живя,
шагаю в "Б" – беспечен.
Пою, слова жуя...
Два и двое Всего два дня, насыщенные счастьем... Казалось, годы уместились в них. Яфа
Всё очень просто: "Жили-были двое".
Всё так банально - встретились однажды.
Как будто не хватало им покоя.
Как будто не боялись этой жажды.
И были две неповторимых ночи.
И были два волшебных, чудных утра...
Дождём воспоминаний льются строки
и снег ложиться подле, память пудря.
Всё это было в прошлом, в старой сказке,
предельно устремляющейся в точку.
Идёт на стенах фар машинных пляска.
Весны грядущей набухают почки.
Маячок Мы с тобою не знакомы пока В. Третьяков
барду Виктору Третьякову
Я тебя называю звёздочкой.
Я с твоим засыпаю именем.
Этой ночью опять морозило.
Значит, будут деревья в инее.
Всё покажется снова сказочным,
и откликнется, как аукалось.
Нет, не сон показался красочным,
не сомненья меня баюкают.
Нам разлуку не мерить милями.
ведь я знаю, мы снова встретимся.
Я ввалюсь со словами: - "Милая... "
Как метель, мои мысли вертятся.
Роса и пыль
Возникнуть силуэтом в Вашей двери:
усталым, в запыленных сапогах...
Хочу не просто быть, не только верить,
росу сбивая в девственных лугах.
Верить в сказку
Когда завершается сказка,
когда остаётся лишь иней,
всегда вспоминается фраза,
которую в детстве ты вывел.
Но солнце садится за крыши,
и люди вдвигают засовы,
и где-то за стенкою слышен
мотивчик приятный попсовый.
Хотеть не вредно А хочешь, с тобой поделюсь я Любовью, похожей на птицу Алёна N.
Хочу, чтобы ты поделилась
с рассветом той нашей любовью.
Хочу, чтоб надежда искрилась
закатом в разлившемся море.
Мечтою хочу воплотиться,
вернее - занять её место
(напившись студёной водицы,
подставив сомненья норд-весту).
Хочу!.. Это слово нескромно.
Но всё-таки, всё же... хочу я
своим поделиться огромным,
в меня не вместившимся чувством.
Красавица с портрета Модильяни
Ко мне явилась девушка из сна,
сошедшая с портрета Модильяни.
Спустилась тихо, как сама весна,
и молча села рядом на диване.
Пустой портрет смотрел на старый двор
и на полоску света из-под двери.
Я был готов нести какой-то вздор,
и глупым снам своим опять поверить.
В углу напротив тикали часы,
а я сквозь шум ловил её дыханье,
и тихо выпускал себе в усы
надежду вперемешку со стихами.
Я слишком часто сам себе внушал
придуманные мною идеалы.
И засыпал, мечтая, не спеша,
закрывшись с головою одеялом.
Шаманство
Дине Баймухаметовой
В этой области пространства
происходит всё иначе.
Там не стоит удивляться
никогда и ничему:
ни любви, ни постоянству,
ни предательству тем паче...
В этой области пространства:
и в длину, и в ширину.
Но в отличие от многих,
нам с тобой давно известных,
в этой области пространства
происходят чудеса:
не стираются там ноги,
не звучат фальшиво песни,
и о чувствах очень страстно
там ты сможешь написать.
В этой области пространства
мы с тобой шагаем рядом.
И для нас там краше ночи,
и для нас там – ярче дни.
По дорогам наших странствий,
где навстречу ложь и правда.
По дорогам наших строчек,
что для нас звучат одних.
Хлебец с мёдом Вот льется мед из глиняного кувшина, а рядом лежит преломленный хлебец. Тень - пролетела птица. За окном расцветающий сад. А если пойти дальше, за ручьем, за большим камнем будет оливковая роща. И все это - прямо сейчас. Радость от обычного существования, возможность жизни. Прямо сейчас пронизывает вечность и остается неколебимым. Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
Вот льётся мёд на хлебец - из кувшина.
Вот старый лес за тихою рекой.
Чуть дальше – в небо тянутся вершины.
Вот крепче я обнял тебя рукой.
Вот ты вздохнула, сладко потянувшись.
По саду прошмыгнула птицы тень.
О, как прекрасна ты, едва проснувшись...
... Но, не спросясь, рванул куда-то день.
А мы за ним зачем-то... В самом деле
нам в той минуте жить бы... Но нельзя.
И мы идём. И путь нам не постелен.
И рядом, и не в ногу - не друзья.
И сон – не сон. Реальность – не реальность.
Естественно – мелькание минут.
Критерий расстояния – не дальность.
А только ждут нас - или же не ждут.
* * *
Увы, наш путь не сахар и не мёд.
Да, в общем, мы не ждём такой поблажки,
пытаясь растопить зимою лёд
и не глотком из горла мёрзлой фляжки.
Не спится
Дине Баймухаметовой
Приколотая бабочка-луна.
Листок тетрадный в мокрую линейку.
Звенящая не в такт слегка струна.
К дну ящика прилипшая копейка.
Возможный город
Дине Баймухаметовой
Когда ты приедешь (пусть это и будет не скоро)
украсим стихами безумный наш, суетный город,
и, за руки взявшись,
пройдём по притихшим аллеям
в предутренний час,
когда небо на крышах алеет.
С тобой нас связали
не книги, не песни, не дружба...
Да, в общем, названье предметов
не так уж и нужно.
Мы жили с тобою в одном не знакомом нам мире.
И вдруг осознали, как просто он сделался шире.
Когда ты приедешь?..
Я знаю – вопрос неуместен.
Ведь дело не в дате, когда мы окажемся вместе,
а в том, что случайностей в жизни,
увы, не бывает...
Лишь крыши над городом
молча призывно пылают.
Звучащие условности “клавиатура, монитор, время стекает строчками цифр” Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
Капают звуки, как буквы с экрана.
Вечер уходит и ночь на подходе.
Что это?.. Видимость?.. Всё это странно…
Может, реальность?.. Забавно, но вроде…
Всё это так и всё это случалось.
С нами ли?.. С кем-то из ближнего круга?..
Капают строчки… Почти не осталось
слов, что сказать мы хотели друг – другу.
Вот уже ночь воцарилась в квартире:
новые звуки и новые мысли
азбукой Морзе, неясным пунктиром.
Буквы исчезли – нахлынули числа.
Скоро утихнет и это журчанье.
Сны за спиною столпились безмолвно.
Снова запуталось наше сознанье…
Что не случится - всё будет условно.
Озвученная пантомима Не искать упреков, не искать сомнений. Поверять секреты тихим странным теням. Позабыв мгновенно, что все в мире бренно, Позабыв на вечность, что бывают стены. Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
День усталый быстро скрылся за домами
и на миг внезапно стен раскрылся камень.
Набежали чувства, налетели мысли,
еле видной тенью в воздухе повисли,
выпали дождями, облепили снегом,
окружили: быстро опускаясь с неба
легкими шагами, поступью незримой,
шлёпая навстречу в звёздной пантомиме.
Едем, едем, едем. Снова, снова, снова.
Будет путь не близкий. Будет биться слово.
Ночь устало глянет, нам лаская спины.
И напев польется вдоль дороги длинной.
Перекрёсток веков Где-то поезд пронзает ночь, Но неспешен его разбег. ...Не окликнуть и не помочь. И уходит последний век. Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
А поезда уходят и уходят
туда, где писем нет и нет стихов,
туда, где век ушедший переходит
через пригорок в царство вечных мхов.
Мы вслед глядим печально и с надеждой.
Мы новый ждём, идущий поперёк.
Ведь что-то повторится, будто прежде.
А что-то нет... Нам прошлое не впрок.
Нас нет нигде. Не там мы и не вместе.
Из века в век не ходят просто так.
Пока не женихи и не невесты,
а лишь прохожие: чудачка и чудак...
Но поезда уходят и уходят,
так просто мчат, а не из века в век...
Там что-то за пригорком происходит.
То снег идёт, то слышен детский смех.
Полустанок ноября
Дине Баймухаметовой
Я знал, что ты живёшь в моём дворе...
Не во дворе - на улице... В районе...
Я знал, что мы столкнемся в ноябре.
Не знал лишь где:
в кино иль на перроне...
Я ничего практически не знал:
ни имени, ни возраста, ни роста.
Я просто верил с детства глупым снам,
и не спешил разумным стать и взрослым.
Мелькали полустанки ноябрей.
Дожди сменялись снегом и обратно.
Ты становилась краше и добрей,
а я всё ждал мою невероятность.
Ноябрь на носу, я сам не свой.
Брожу в толпе, глазея и толкаясь.
Всё бормочу: - "Найди меня - я твой..."
И нечто странное
исполнить в такт пытаюсь.
Дикие сны "Мне двадцать шесть веков навеки - Давно жива, давно мертва... Закройте золотом мне веки. Я - степь, ковыль, земля, трава..." Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
Одна казахская принцесса
живёт на севере Москвы,
недалеко совсем от леса,
меня забывшего... Увы.
Она не скачет степью дикой,
хотя порой, как в странном сне,
ей видятся батыров лики,
и прошлое встаёт ясней.
Все двадцать шесть былых столетий.
Всё "степь, ковыль, земля, трава".
Так сложно в снах найти ответы...
Вновь за окном шумит Москва.
Встает Останкинская башня.
Туман... Семнадцатый этаж...
Но взгляд бежит намного дальше,
так далеко, что страшно аж...
По каплям собранные крохи...
Вот вижу я в нью-йоркском сне
принцессу из другой эпохи
на диком гордом скакуне.
Она промчится и исчезнет.
Окутает Манхеттен ночь.
И диких лет прошедших бездна
нас обовьёт, как липкий скотч.
* * *
Я в эти странные минуты
стелюсь густой степной травой
иль вырастаю старой юртой,
чтоб хоть во сне побыть с тобой.
Но сны "проходят с интервалом"...
Когда ты спишь, - пишу стихи,
а в "тот момент, когда ты встала",
сплю я, рассудку вопреки.
Другая Москва
Дине Баймухаметовой
Я опять отнюдь не здесь - я с тобой.
Там, где снег сейчас лежит голубой.
Там, где тень от золотых фонарей
да следы у дверей.
По ночам осторожно брожу.
Никого я, не дай Б-г, не бужу,
лишь под нос я напеваю мотив,
в песню ночь превратив.
Засыпает в новом платье Москва.
Та, которую я раньше не знал.
Та, в которой поселилась любовь,
из сугробов встав вновь.
Пусть прохожим сумасшедшим кажусь.
Пусть, возможно, что опять простужусь.
Эта песня будет следом за мной
мчаться снежной волной.
Ты проснешься и увидишь следы.
Догадаешься, что я тут ходил.
И внезапно запоёшь мой мотив,
из сугробов схватив.
И тогда вдруг очнётся от сна
и вернётся в этот город Весна,
и тогда я, возвратившись в твой двор,
заведу разговор.
Уплывающий город За окном все рыжеватое, и белое кружится в воздухе, даже не кружится, отдельных хлопьев не видно, видна эта, чуть рыжеватая, ночь и дома. Очертанья домов - то ли призраки домов, то ли громадные корабли... и очень тихо, только ветер... Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
Только ветер, только ветер
за моим окошком воет.
Только вечер, только вечер
опускает рыжий свет.
В этой темени и сказке
снегопад укроет город.
В этом танце, в этой пляске
зарождается сюжет.
Твоей восточности Моя восточность и наша ближневосточность, Любимые нами книги и песни, копируя точно Друг друга, чередой по Москве и по Нью-Йорку Брели неосознанно ... И замерли: мои - в Форт Трайон парке, твои - на Красной. В этот момент ты кнопку нажал на сайте тысяч поэтов... Шел год две тысячи первый. И было лето. Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
Здравствуй, моя Восточность.
За слов опасаясь точность,
дарю я тебе лиричность
в количествах неприличных.
Дарю я тебе ежедневно
всё чистое, ясное, нежное,
что где-то во мне сокрыто...
Опять говорю избито...
Я фальши боюсь и обмана,
поэтому утром ранним,
а также полночью поздней,
срываю созвучий гроздья.
Боюсь я обыденной прозы,
боюсь не казаться серьёзным,
когда вовлекаю в рифмы
слова для восточной нимфы.
Два слова о принцессах
Дине Баймухаметовой
Как являются принцессы?
Кто-то в белом Мерседесе.
Кто-то мчит на сером волке.
Небольшая часть - в кошелке.
Будет правильным ответом
речь о призрачной планете.
Также и об Интернете.
Верьте!
Что на них одето? - Лето.
Платье из цветов и света
лунного, а звёзд вкрапленья -
главное их украшенье.
А в дневном, простите, свете
прячутся они в букете,
волосы им треплет ветер.
Где-то...
Может, все они блондинки
и приплыли к нам на льдинке
с Полюса с медведем белым?
Может, выкрасил их мелом
обормот - волшебник странный?
Может быть, блондин и сам он?
(Правда, с рыжими усами).
Срам-то…
Может быть, они брюнетки -
кареглазые кокетки
к нам приехали с Востока?
Ростом сами невысоки,
но изящны, грациозны,
как российские берёзы.
Имя им - принцессы Грёзы.
Ёрзай!
Может быть, они москвички.
Без капризов и привычек
вредных… (если - то немножко).
Где ж они? Да за окошком,
занавешенным гардиной,
с яркой сказочной картиной:
остров, яхта и дельфины…
Стильно…
Есть принцессы из былины.
Есть - из лампы Алладина.
Все они милы, прекрасны.
Все они - пришли из сказки.
Но милее мне другая.
Как ее зовут? - Не знаю…
Надо счистить паутинку…
Легенда о возвращении менестреля Ты ушел воевать Против темных, злых сил. Я тебя буду ждать у окна. Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
Она застыла и ждёт у окна
и смотрит в звёздную даль.
По небу кометой черкнула война,
и с плеч соскользнула шаль.
И сердце сжалось от стука копыт.
Любимый уехал в ночь.
Но верит она, что не будет убит,
и к солнцу подбросит дочь.
Ещё недолго под сердцем пока
чуть ощутимая жизнь,
но с каждой неделей округлей бока
и хочется - не спешить.
Время-возница торопит коней.
Копыта в висках стучат...
Нагрянула осень потоком дней,
но горы вдали молчат.
Вот звёзды замерзли и выпал снег,
и стал круглее живот.
Отчаянье смотрит сквозь времени бег,
но сердце - верит и ждёт.
Прорезал замерзшую комнату крик
и тихий прекрасный плач.
И чудо свершилось, когда в этот миг
мелькнул за окошком плащ.
И кто-то мгновенно лишился чувств,
когда отворилась дверь…
- Ты можешь промолвить: -
"Легенды все чушь!"
но было так: верь - не верь.
* * *
Гитару сними и струны настрой,
мой храбрый супруг Менестрель.
И песни старинной мотив простой
пусть тихо вольется в метель.
Ведь даже метель в ночи не страшна,
когда в доме мир и любовь,
и знаешь точно, что свет и весна
сюда возвращаются вновь.
Случайные связи (Моим виртуальным друзьям)
Дине Баймухаметовой
Обожаю случайные связи...
Не подумайте, бога ради,
что люблю я случайных женщин
или граждан, чей образ грешен.
Просто я, как поклонник WEBа(*),
где я был, но считай, что не был,
обожаю встречать внезапно
души тех, кто с тобою залпом
может выпить и эль и море,
иногда немножко поспорить,
но всегда, уловив с полуслова,
разлетевшись и встретившись снова,
улыбнуться (пускай виртуально)...
* WEB - подразумевается Интернет Если
Дине Баймухаметовой
Совпадений может быть много
и даже очень.
Ты можешь их замечать
и днем и ночью.
Заносить в книжку.
Смотреть глубже и выше.
Заблуждение или о свёрнутой шее Мне суждено стихи носить, не смея рассказать ... Ведь я забыл тебя спросить, умеешь ли читать.
Дине Баймухаметовой
Умные девушки носят очки.
Глупые девушки носят их тоже.
Как же мне, грешному, их различить.
Кто мне, несчастному, в этом поможет.
Умную девушку встретить хочу.
Чтобы стихи понимала хотя бы.
Я головой постоянно верчу.
Тридцать четвертый минует октябрь.
О хрюмзиках до дней последних донца В.В. Маяковский
Дине Баймухаметовой
Как хрюмзики становятся друзьями?
Они о том порой не знают сами.
Об этом, вроде, знают только звёзды.
Но спрашивать у звёзд сегодня поздно.
Вдвоём с тобой поём одну мы песню.
Идём мы по одной дороге вместе.
А над холмом уже сияет солнце,
И котелок своим сверкает донцем.
И я твою сжимаю крепче руку.
Нас песенка ласкает эхом гулким.
И тем, кто в ней, - всегда легко и просто:
как юным и наивным, так и взрослым.
Ёкнутый
Дине Баймухаметовой
Ты спросила - Ты, что - толкиёнкнутый?
Я ответил - Похоже, что ёкнутый.
Если хоббитом только легонечко,
в целом место осталось лишь с кончиков:
на носу и немного на пальцах...
Разъясняю в чём дело, братцы.
Я, конечно, сначала был Галичный
(началось всё с Александра Аркадиевича).
А потом я с любимой "Кометой"
продвигался, Высоцким задетый.
Я с пожаром в душе к вам пожалую,
разогретым давно Окуджавою.
Вместе с Визбором двинем мы в горы.
С Городницким проследуем в море.
С Макаревичем тихо, вполголоса
я спою про различные полосы,
что порой на пути нам встречаются.
Вскользь замечу, что пиво кончается.
Закурю я с "Дорогой" Берковского.
Отхлебну я остаток "Московского".
Над "Апрелем" слетаю с Сухановым.
И закончу тирадой престранною,
что понятна лишь людям и хоббитам
и другим представителям Родины,
тем, кто может реально (не грезя)
верить в Дружбу, Любовь и Поэзию...
Заморозки "Улетело вдохновение, До кусочка все пропало." Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
Ты не бойся прозы жизни.
Ты своей не бойся песни.
Настроение - не признак.
Изменяться - интересней.
Пусть ушло за тучи солнце.
Пусть мороз скребется в окна.
Это просто полночь бьется
и щекочет щечку локон.
Прогони свои сомнения.
Пусть струны рука коснется.
Улетело вдохновение?
Полетает и вернется.
Странная песня
Дине Баймухаметовой
Я сегодня как пьяный.
Я почти что влюблен.
Ощущенье не странно.
Странно то, что не сон.
Не бывает так в жизни.
Я чего-то боюсь:
то ли выявить признак,
то ли вызволить грусть.
Опасаюсь я фальши
и не той чистоты.
Я не знаю, что дальше.
Вновь боюсь я застыть?..
Прохожу где-то рядом,
не заметив опять
ни печального взгляда,
ни упавшую прядь.
Что за странная песня:
сей отрывистый стиль.
Слишком много в ней "если",
слишком долгим был штиль.
И смотрю я в надежде
на квадрат парусов.
...Всё такой же, как прежде,
от хвоста до усов.
Возвращение героя песни Ю. Визбора к его дорогой, несравненной леди О, моя дорогая, моя несравненная леди, Ледокол мой буксует во льдах, выбиваясь из сил. Золотая подружка моя из созвездия Лебедь, Не забудь - упади, обнадежь, догадайся, спаси. Юрий Визбор
Дине Баймухаметовой
Ты сидишь на диване, поджав сексуально колени,
а я нагло прилёг и подставил для ласок свой чуб.
Нет камина у нас, но я слышу, как шепчут поленья,
и под пляску теней познаю откровение губ.
Ветер мартовский в окна стучится, порою стихая.
Я тихонько пою, прижимаясь к колену щекой.
И упрямую чёлку твою я со лба поднимаю,
чтобы видеть в твоих океанах уют и покой.
Я тону в них и снова, и снова, и снова
я готов повторять непрерывно бессмыслиц слова.
И пускай мои песни забыты, наивны, не новы -
ты их любишь, а всё остальное на соснах смола.
"Золотая подружка моя из созвездия Лебедь."
Тополёк мой московский
среди безразличных витрин.
Ты, "моя дорогая, моя несравненная леди",
посмотри мне в глаза, улыбнись и слезинку сотри.
Я тону и всплываю, я счастлив,
как мальчик безусый.
Я тебя обниму, ты задремлешь, прижавшись ко мне.
С тонкой шеи сниму осторожно янтарные бусы.
И из сердца уйдут грусть и боль
в виде льда и камней.
Волшебная комната
Дине Баймухаметовой
Где эта комната? Право, не знаю я.
Может, в Москве, а быть может, в сознании...
Прибрано, чисто, уютно, ухожено.
Книги на полочках бережно сложены.
Столик изящный в углу у камина.
Кресла ажурные выгнули спины.
А за окошком готическим, стрельчатым
лес засыпает, окутанный вечером.
Древний, могучий, неведомый, сказочный...
Что ещё? Что в этом месте загадочном?
Там засыпает принцесса раскосая
с длинными иссиня-черными косами.
Фея восточная. Милая, добрая...
Мысли её отгадать ты не пробовал?
Много желаний, стихов нерассказанных,
с кем-то далеким, невидимым связанных...
Заветная комната
Дине Баймухаметовой
У каждого есть своя заветная комната.
У кого-то она из серебра,
а у кого-то из золота.
Третий выберет - ледяные да стеклянные.
Иной предпочитает замки песчаные.
У кого-то они из парчи,
а у кого-то из ситца.
В какую войти?
В какую попроситься?
Нет!... Мне этих комнат не надо.
Они не стоят толики твоего взгляда.
Меня интересует
иная комната.
Она из чувств и надежд
моих сколота.
Она предназначена
Прекрасной Фее,
чье имя вслух я молвить не смею.
Соло на трубе И муравья тогда покой покинул, все показалось будничным ему, и муравей создал себе богиню по образу и духу своему. Булат Шалвович Окуджава
Дине Баймухаметовой
Пока ты не пришла, я был другим.
Я плыл, ведом течением. На ощупь
я брёл один сквозь призрачные рощи,
свистя под нос любви печальный гимн.
Пока ты не пришла, я был не тем.
Не настоящим. Грустным. Одиноким.
Теряясь, уходили в полночь строки.
Им в такт моих шагов сменялся темп.
Я ждал тебя. О, как тебя я ждал,
буравя взглядом дикие созвездья,
свершающие в небе переезды,
манящие в неведомую даль.
Но вот уже неделю по ночам,
едва глаза закрою, слышу снова
звучащее трубы далёкой соло,
дарующее радость и печаль.
Всё те же сосны, звёзды и река.
Пейзаж не изменился, только сердце
колотится в неведомую дверцу,
влекущую меня издалека.
На завтра Your song - it is our flaming hearts. Don't be afraid, last of the Bards... Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
Твою мечту убили сны:
ты растворился в них вчера,
и утром встал уже другим,
и произнёс: "Пора!.. Пора!.."
Назавтра будешь ты в пути
сквозь грохот волн,
сквозь ветра вой.
Уйдёшь, меня не разбудив,
не захватив опять с собой.
И звёзды станут мне не те:
они - лишь компас для тебя,
а сто твоих дорог-путей
в мои глаза с тоской глядят.
С тобой твой Б-г - не смей робеть:
хранит тебя моя любовь.
Вчера, сегодня, завтра, впредь.
Так каждый день: как будто вновь.
Сезон копыт Копыта, копыта, дорожная пыль, Бессчетные лиги по Тракту. Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
Копыта, копыта
под звёзд перезвон.
Какой нам резон,
открывая сезон,
Сезам открывая,
не веря слезам,
с коней не слезая,
без "за" и "нельзя",
куда-то вновь мчяться,
над степью скользя?
Копыта, копыта:
попытка броска.
Великая пытка.
Фортуны оскал
сосками сверкает
на млечном пути...
Мы что-то впитали,
измазав виски.
А кто-то ласкает
любимых соски.
Копыта, копыта.
Откуда? Куда?
Идея дороги –
обмана бурда.
Зачем быть в разлуке,
коль Б-г наш л-ю-б-о-о-о?.
Зачем нам искать?
В алгоритме вновь сбой,
и ты не столкнешься
в дороге с собой.
Копыта, копыта -
попытка успеть.
И ветер устанет
однажды свистеть.
Копыта устанут...
Но станет светать,
как раньше и позже,
вчера и опять...
А каждая пядь
возвращает нас вспять.
Копыта, копыта…
Уже рассвело.
Родная, тебе
подарю я седло.
Ведь смысл в копытах
не стук и не пыль,
а память о тех,
с кем однажды ты был.
Родная, поедем…
Одной мы судьбы.
Ответственность по образу и духу своему Булат Окуджава
И мы узнаем: Бог - один, И мы - по образу, мы – живы Дина Баймухаметова
Дине Баймухаметовой
Да, мы по образу... Пусть образ тот далёк.
Непостижимы связи той дороги,
где мириадами свечей горит пирог
и мы под ним застыли – полу...
Боги
полощут ветром паруса плащей.
Уже задул он свечи. Скоро утро.
И стебельки пустых дорог - плющей
он посыпает пылью, словно пудрой.
И так вот не по картам – по стихам.
Куда? Зачем? За смыслом ли?.. За ветром?..
Долина ли? Низина ли? Ухаб?..
Мы расстоянье меряем не в метрах.
Прядь непослушная дороги
Дине Баймухаметовой
Нам иначе нельзя,
мы должны раствориться в рассвете,
ночью звёздами выпасть
и снова травой прорасти.
Где же краски мне взять?
Как запомнить всё то, что приметил?
Как твой образ украсть?
И шепчу я: - "Родная, прости..."
Нам иначе нельзя:
мы снежинки, дождинки, мы строчки.
Мы уносимся прочь.
Наш удел быть всё время в пути.
Улетаем скользя...
Мы не ищем дорог, что короче.
Нам порою невмочь,
но нельзя нам, родная, грустить.
Разбрасывающая созвездия
Диночке в день рождения
Если долго идти по дороге, ведущей на Север,
можно девушку встретить,
стоящую молча над кручей.
В её взгляде - увидеть поэзии скрытую веру
и понять, что нигде не найти
ни печальней, ни лучше.
Если долго идти по дороге из нашей деревни,
потонувшей в лесах,
позабытой и Богом и чёртом,
просто молча ступать
в окружении магии древней,
ощущая опять, как вскипают сомненья в аорте,
можно быстро забыть на минуту
о боли и скверне...
потеряться, а после, опомнившись,
с новою силой
песни снова писать, и себе
научиться быть верным,
чтобы взгляд растопить той девчонке,
далёкой, но милой.
Надо просто писать
под бурленье поющих сомнений.
Надо просто идти по дорогам.
На Север ли? Дальше?
Надо чувствам своим доверяться
безумным мгновеньем…
Пусть они прозвучат переливом
без грязи и фальши.
* * *
Та девчонка стоит и горстями бросает созвездья.
Я тихонько бреду, не решаясь опять подойти.
Может, завтра?.. Сейчас
мне опять остаётся лишь грезить…
Кофе со снегом
Зима, одиночество, чашечка кофе
и чувства приходят, как будто во сне,
как дым, застилающий замерший профиль,
как тихо слетающий с Осени снег.
Она отрясает забытые страхи.
Она надевает одежды из льна.
Добавь мне, пожалуйста, в чёрное сахар.
Не надо грустить: ты уже не одна.
Шуршание (Первый снег в осеннем парке)
Шуршат под снегом листья в такт шагам.
Сплетаются следы в слова и строчки.
Тенями облаков летят денёчки,
и птиц штрихи порхают поперек.
Стихи ложатся...
Молча убегает
загадочность, мечтательно нагая.
Ей на замену движется другая,
но мне сиё движенье невдомёк.
Лишь только птичий гам...
Да тени веток
вокруг следов не скрещивают клеток,
а, значит, и не делают предмета
в порядке, что слагается уже.
Слагается?
А, может быть, сложился...
А что-то неосознанно кружится.
И остается с этим мне ужиться...
Но однозначны только парк и снег...
Лишь только снег...
И скрип шагов...
И эти листья,
шуршащие невидимою мыслью,
которая пока едва струится,
как этот через ветви парка свет...
А парк наполнен гамом...
Повторенье?
Похоже, что повтора в гамме нет,
хотя сознанье скачет...
Что се значит?
Что кто-то птиц вспугнул
и не иначе,
как движется сейчас навстречу мне.
Отсюда этот гам?
Вполне возможно...
Следы шуршат осознанно тревожно.
Следы шуршат.
Им будто вторит эхо.
Следы шуршат...
Не верь своим ногам.
Следы шуршат, что листья снова в белом.
Я знаки вывожу опять несмело,
но, вроде бы, почти уже уверен,
что кто-то движется сейчас навстречу мне.
Я чувствую её. Её шуршанье.
Незнанье обращаю в осязанье.
Следы шуршат, и что-то я узнаю...
Кулачок на счастье или бормотание
Оле Шишкиной
Дорогая, сожми кулачок.
Всё, о чём ты мечтаешь, случится.
Притаился за печкой волчок:
караулит, кому тут не спится.
Спят давно и петух и барбос.
Даже плюшевый дремлет тигрёнок.
Спрячь скорее в подушку свой нос.
Спи медово, мой сладкий лисёнок.
Дорогая, сожми горячо.
Всё, во что ты поверишь, настанет.
Пусть усядется сон на плечо.
Пусть тревога умчится пустая.
Всё хорошее снова в пути,
приближается облаком белым.
Не проси тебя сразу будить.
Всё узнаешь наутро ты первой.
Диптих с пеликаном. Пеликан (стр. 226) Диптих с пеликаном. Вдоль кромки прибоя или полёт пеликана
Моя половинка живёт на другом берегу.
Когда бы реки... На другом берегу океана.
Вдоль кромки прибоя я снова куда-то бегу.
Безмолвным эскортом парят над водой пеликаны.
Оттенком их перьев как будто окрашен закат.
В шуршанье прибоя вливается осыпью гравий.
Я просто бегу, не мечтаю, не бьюсь об заклад
с немым великаном,
что в силах хоть что-то исправить...
И в праве спросить и опять не услышать ответ,
за солнцем закатным опять продолжаю движенье.
А там, на другом берегу, скоро встретит рассвет
моя половинка, почувствовав странное жженье.
А птицы летят, и безумно красив их полёт.
Уносят ответы опять они в сомкнутых клювах.
И зябко мне стало, как будто приснился мне лёд,
но знаю я точно, что в эти мгновенья не сплю я.
Еще не открытая мною частичка меня.
Моя половинка, с которою вместе я не был.
Да, мы в состоянии только искать – не менять,
но вечному поиску сердце открыто, как небо.
Ночное волшебство “Забери меня отсюда, забери...” Mike Etelzon, Марина Крутова
Оле Шишкиной
Я к тебе опять сегодня прилечу.
Это чудо мне, родная, по плечу.
Я сегодня окрылен и опьянен:
прилечу к тебе на облаке, как сон.
Только жди и только верь: всё ж в первый раз.
Только ты не отворяй прикрытых глаз.
И дрожание твоих больших ресниц
я озвучу тихим шелестом страниц.
Воссоздал я волшебство простым стихом.
Я, поймав, вскочил на облако верхом.
Закрутился, завертелся мир волчком,
нарушая гравитации закон.
Только ты не отворяй прикрытых глаз.
Только ты не говори ненужных фраз.
Это я… Я прилетел, как обещал…
Ты не слушай, что будильник пропищал.
И пока колье из звезд не сорвалось
я касаюсь ветерком твоих волос…
Но будильник не проникся, паразит!
И привычно вновь звонит, звонит, звонит.
Ты не верь… не открывай пока глаза.
Я тебе еще так много не сказал.
Я б забрал тебя с собой, когда б умел….
Слишком малый у чудес моих предел.
Я назавтра прилечу к тебе опять.
Только завтра ты не будешь это знать.
Но наутро на столе среди конфет
обнаружишь мной оставленный конверт.
В нём найдешь слегка измятый этот стих.
А будильник твой, стыдясь, сейчас притих…
Я, давно не веря снам и чудесам,
неожиданно их делать начал сам.
Концерт Вивальди для Фагота
Оле Шишкиной
Мы все за них в ответе:
за мысли, за мечты.
За тех, кому мы светим.
За тех, кого мы чтим.
А звезды светят ярко
как будто говорят:
“Давай, сыграем в прятки!
Да будет маскарад!”
Тебя я, маска, знаю.
Не спрятаться тебе.
Вангоговски играет
луна в ночной воде.
Из скрипок, из фагота,
сюда любовь течет
по этим вечным нотам
Вивальди, под свечой.
Печали запечатай.
Открой, открой глаза.
В вина графин початый
скользнет звезды слеза.
Нас музыка поднимет,
смывая, понесет.
Твоё промолвлю имя...
Щелчок кассеты... Всё?..
Открытка с Каналлетто.
Два слова: “Я люблю.”
Втекает в город лето.
Я, видимо, не сплю.
Кассета на серванте.
Открыт магнитофон.
В душе моей Анданте.
Трезвонит телефон.
Подсознательные страхи или кое-что о совместном дрожании
Нельзя доверяться мыслям,
входящим украдкой ночью,
протиснувшимся сквозь строчки
дождем, что идет за окном...
А время стекает точь в точно
слеза по ребру стакана,
и горечи привкус смылся
твоим любимым вином.
Стекает, смывается время....
Приходит новое следом...
Приходит и остается,
как дым сигареты и сон.
Нельзя доверятся мыслям,
снующим, как клеточки пледа,
а можно дыханью, и взгляду,
и сердцу, что бьёт в унисон....
Ты скажешь: - Садись...
Я сяду.
Нальешь мне Кагор – я выпью.
Для ужина – вроде рано...
- Послушай, похоже, дождь...
А вот дрожать-то – не стоит.
(Похоже, я снова выпал
из этой квартиры в вечность...)
- Да, дождь...
(и все дело-то в нём).
- Родная, скажи мне, ты рада?..
Я знаю уже, что не шалость
моя на твоем предплечье
ладонь…
И опять эта дрожь.
Нельзя доверяться мыслям…
Пусть временно правит беспечность,
хотя бы самую малость…
Дрожать так странно вдвоём.
Заборчик
Оле Шишкиной
Посмотри, родная, видишь тот заборчик,
от него дорогу мы с тобой начнем.
Отраженья наши снова рожи корчат,
весело танцуя в зеркале речном.
С шагом первым лето запоёт нам песню.
Со вторым надежда выпадет дождём.
И по снегу с третьим понесемся вместе,
и весну мы к чаю после подождём.
И пускай смеются в небе чёрном звёзды,
будто одержимые прыгая на нас.
Ты их меньше слушай, это – не серьёзно,
не копи желания пылью про запас.
Календарь сезоны смешивал с тревогой,
наши дни как чувства бешено листал.
Новый путь отмерив старою дорогой,
тот заборчик снова вырос неспроста.
Каждому, кто ищет, тот заборчик нужен
(чтоб шагнуть однажды нам нужна черта),
пусть еще неловко, робко, неуклюже
(каждому кто любит) - прыгнуть очертя…
Многого не зная, я взгляну украдкой
в глаз твоих бездонность с новою тоской.
В них найду заборчик под пушистой прядкой.
Ночь он нам откроет белою доской.
Как…
То ли птицы пролетают,
то ли выпала роса.
Я усы свои кусаю,
надуваю паруса.
Я бросаю в бесконечность
удивлённый долгий взгляд...
И, конечно, я беспечен,
как и век тому назад.
А стихи ложатся ровно:
почерка – куда ровней.
Я родством повязан кровным
с колокольцами огней.
Пусть тревогою отмечен
этот бесконечный взгляд...
Я по-прежнему беспечен,
как и год тому назад.
Снова дождь стучит по крышам.
Снова улица чиста.
Снова сердца стук я слышу.
Ничего, что я устал.
Мне подарит этот вечер
твой до боли нежный взгляд...
Ничего, что я беспечен,
как и день тому назад.
Я пытаюсь отпереться
и тебя скорей согреть.
Начинает вновь вертеться
Мир, готовый замереть.
Миг касанья – бесконечен.
Загораются глаза...
Хорошо, что я беспечен,
как и час тому назад.
* * *
Я тебя едва касаюсь,
но взведённее курка.
Я уже не удивляюсь,
размотавшись из клубка.
В поцелуе каждом – вечность,
в венах – мчатся поезда,
потому что я беспечен,
как и миг тому назад.
Солнечный лисёнок
Оле Шишкиной
Если в город приходит весна,
расцветают в нем новые лужи.
Если в луже себя ты узнал,
значит снова кому-то ты нужен.
Если снова приходит Апрель,
значит это, приятель, уместно.
Открывается тайная дверь,
и рождается новая песня.
Если в песне слова о любви,
значит что-то, возможно, случится.
Если, щурясь, прохожий бубнит,
значит солнышко снова лучится.
А сосульки спускаются вниз
барабанной симфонией капель...
Отправляй же надежды в круиз
и скажи, что тревоги ты запер.
Где-то там, далеко-далеко,
за углом ли, за дальней высоткой,
та, к которой тебя так влекло,
воплощается в образ, что соткан,
из фантазии выйдет твоей,
словно солнечный рыжий лисенок,
и как будто промолвит “смелей”,
и тебе улыбнется спросонок.
Если в город приходит любовь,
значит, быть в нём мечтам и улыбкам.
Там асфальт подсыхает рябой,
и на площади серые плитки,
и призывно стучат каблучки,
и лицо твое солнце ласкает…
Словно почки – вопросов крючки.
“Что случится?..” – то песня не знает.
Зажмурившись
Оле Шишкиной
Я так боюсь дотронуться до чуда.
Я так боюсь глаза от ног поднять.
Я так боюсь, что многое забуду,
и не смогу вновь главного понять.
А день проходит, как трамвай бульваром,
и тени снова падают на пыль.
Рассудок напоив любви отваром,
на лунную дорожку я ступил.
И всё еще боясь, во тьму не глядя,
зажмурившись, я сделал первый шаг...
А ветер тополя и клёны гладил
и шелестел листвой: - Тебе решать.
А я решил давно: почти с рожденья.
И, многого не зная, всё же знал...
Трамвай бульваром продолжал движенье
и за собой к неведомому звал.
Невпопад Нелепо ,смешно, безрассудно, Безумно - волшебно! Ни толку, ни проку, Не в лад, невпопад - совершенно! Юлий Ким. Песня Волшебника из к/ф “Обыкновенное чудо”
Опять тебя читаю невпопад
наперебой бубня, вздыхая, плача,
и череда смешных моих чудачеств
сменяется невнятною мольбой...
Наперебой
осеннею гурьбой,
сметаясь ветром, суетятся листья.
Им не успеть дождем уже напиться,
мне – не успеть с тобою улететь.
И остается гостем стать нежданным
на этом празднике осенней суеты...
Гербарий распустил опять цветы.
Желает знать охотник каждый...
Спросит,
надеюсь, не смутив своим вопросом,
и станет мне в глаза опять смотреть.
Ему ответом будет: - Это – осень!.. –
И снова мыслей, мыслей водопад...
Опять тебе читаю невпопад
дождливой осени на желтых листьях строки.
Пытаюсь в них найти любви истоки.
Пытаюсь, не свернув с пути назад.
Пытаюсь...
А сентябрь ответы прячет.
И сыплет в спину желтый конфетти...
Но не свернуть уже с того пути,
что выбран... там надежда и удача,
и вера – этой группы арьергард...
В те минуты когда… Зарисовка в духе импрессионизма “…Заблудись в волосах моих, львенок, ведь это так просто.” Наталия Иванова
Оле Шишкиной
В джунглях твоих волос барабанят тамтамы,
выводя неизвестный мне танец
призывный и громкий.
Аромат опьяняет, и небо играет цветами,
в те минуты, когда
прохожу я, шалея,.. у кромки
джунглей твоих волос...
В джунглях твоих волос есть невнятная тайна.
Птички Тари порхают спонтанно,
нектар собирая.
Я бы влился в их стаю, я был бы чужим им и странным,
в те минуты, когда
я бы несся безумный у края
джунглей твоих волос…
Джунгли твоих волос серебрятся как струны,
под луною, дрейфующей шхуной
по звездному небу.
Многие спят, позабыв желанья дневные и думы,
в те минуты, когда
я гадаю магический ребус
джунглей твоих волос…
Джунглям твоих волос доверяют печали
и лисенок, пожавший плечами
с невинной мордашкой,
и тигренок несносный дружок его славным рычаньем,
в те минуты, когда
сочиняю я сказку о славных дурашках
джунглей твоих волос…
В джунглях твоих волос утром выпали росы.
В каплях солнце взорвалось так просто
с улыбкой любезной.
Сотней радуг пьянила меня засверкавшая россыпь
в те минуты, когда
я губами открыл выход в бездну
джунглей твоих волос…
Танцы на фоне огня
Ещё не завершился день.
Ещё не загорелись звёзды.
Ещё не пробежала тень
и, может быть, ещё не поздно
согреть, поверить, сохранить
то, что сейчас дрожит меж нами.
И не порвётся эта нить.
И не погаснет это пламя.
Ещё не гаснут за окном
оранжевые вспышки клёнов.
Ещё расстелено сукно,
и к нам фортуна благосклонна.
И не трубят отбой в ночи...
Ещё тревожное дыханье.
Ещё в груди любовь стучит...
Уже стучит – и не стихает.
Несуществующая загадка
Мы у осени спросим:
“В чём загадка твоя?”
Не ответит нам осень,
улетит за моря
запоздалою стаей,
оставляя зиме
право после растаять
тайной новой в земле.
Вот уже и умчалась.
Мы застыли с тобой.
Грусть листвой увенчала
небосвод голубой.
А потом облетала,
по дорожкам шурша.
Ты как будто устала.
Я писал чуть дыша.
Почему мне так грустно,
но светло между тем?
Отчего так искусно
мы умеем хотеть?
Где находятся корни
у желаний и чувств?
Как рождаются формы?
Для чего я учусь?
Не ответила осень.
Не притупилась боль.
И другие вопросы
потекли в разнобой.
Вверх словами простыми
сквозь нагие кусты:
“Кто сейчас правит миром?
Осень, может быть, ты?”
И с завидным упрямством
я учусь не грустить.
Притаилось пространство
и морозцем хрустит.
А на эти вопросы
нам ответит любой…
Девушка - осень
Осень в лесу... Настроенье - не грустное.
Что-то невнятное, тёплое с золотом,
рвётся сквозь ветви ко мне и без устали
за душу трогает ласковым хоботом.
Осень в лесу, но тепло мне и весело.
Шелест не листьев, а мыслей и радостей
будит, и словно рождается песенка,
так незатейливо рядышком крадучись.
И поредевшие старые просеки
пахнут не гнилью, а светом и свежестью.
Листья, подняв свои желтые носики,
песенку слушают с грустью и нежностью.
Легкая, светлая, пусть и прохладная
осень является хрупкою девушкой.
Да... быстротечна. Да, в чём-то нескладная...
Только в иную навряд ли поверишь ты.
Мимо проходит в кленовом обличии
легкой, одной ей присущей походкою,
мимо брусничка, неким каприччио,
неописуемой страстной красоткою.
Нет у неё ни короны, ни посоха.
Только волшебные в золоте листики.
Вот и исчезло виденье курносое.
Всё, что осталось - две строчки да мистика.
Осень в лесу, настроенье - не грустное…
Хобот пускай растворяется в просини.
Только вдали где-то веточка хрустнула.
Строчками тени мне под ноги бросились.
Такой день… (или немного о светлой грусти)
Сергею Ворошилову
Что-то в просеках осенних
есть волшебное порой.
Переклички стай последних.
Неба синь над головой.
Может, желтизна и серость,
что нагрянут через час?
Может, напускная смелость,
что спускается, лучась.
Осень, осень... песня лета,
гимн крадущейся зиме.
Скоро в шаге от рассвета
ляжет иней по земле.
Будет лёгкою прохлада.
Будет светлою печаль.
Буду снова долгим взглядом
листья жёлтые качать.
Может быть, подкралась зрелость?
Может, просто день такой?
Но печаль моя пригрелась,
стала ноткой колдовской.
Листочек в обшлаге
Кто из нас нереальнее? Видимо, всё-таки я.
Ведь в тебя сочинённую мною же – искренне верю.
Мой корабль ещё не построен - одни стапеля...
Я играть не умею, увы, на волшебной свирели.
И при том, что я был всегда очень и очень земным,
я всё чаще и чаще скитаюсь иными мирами.
И порою мне кажется, сам я с фантомом сравним,
а пространство вокруг состоит из цветных оригами.
Но я знаю, что рано или поздно
приснюсь вдруг тебе,
проходящим аллеей осенней… Навстречу ли, рядом?
И не будет меж нами уже возвышаться Тибет.
Только сон… И во сне лишь подобье
садовой ограды.
В том саду по весне расцветет голубая сирень.
Я свирель смастерю и, возможно разрушу, заклятье.
А возможно, себе наколдую одну лишь мигрень…
Кто сюжет сочинил, тот без всяких сегодня и платит.
Я не Пан – я пропал… Галатея, откликнись!.. Молю!
Стапеля опустели. Корабль растворился в тумане.
И остаток сухой, он, возможно, и равен нулю,
но предчувствие в сердце,
пожалуй, уже не обманет.
Я иду вдоль аллеи, вдали заиграл саксофон.
Облетевшие листья вздыхают от каждого шага.
Мы уже сознаем, что вот-вот и окончится сон…
Диптих Осенний шансон. Меланхолия по имени Николь
Три взгляда, что преследуют меня:
пронзительность, печаль, проникновенность,
лишь осени несут обыкновенность
и песню той, которой я не внял.
И я брожу один, как в прошлый раз.
И я брожу не там совсем, где нужно.
Лишь ветер вновь сменяется на южный,
и моды продолжается показ.
Так для чего, скажи мне, эта боль?
Зачем её ищу я год от года?
Печаль – она не делает погоды,
и я брожу, шепча: - Доколь... Николь?
Придумываю чувствам имена.
Продумываю образы иные.
Всё жду, когда Николь меня обнимет,
и снова воцарится тишина.
Диптих Осенний шансон. Такая удивительная осень. (Нежданная нежность)
Под зонтиком с платком на тонкой шее
в изящных роговых идёт очках.
Но взгляд... Я не встречал его нежнее.
И просто всё... И потому сложнее
так громко сердцу снова не стучать.
На фоне вечереющего неба
лицо пятном белеет на ветру.
Как долго в этом городе я не был.
Мечты застряли в горле фразой “мне бы...”.
Я утром эту память не сотру.
Разносит ветер запах прелых листьев.
Ночь надевает новый макинтош.
Наверное, она мне снова снится.
Наверное, мне лучше просто смыться,
и потому я призываю дождь.
Зачем... когда давно в разгаре осень
и дождь и так без устали весь день,
и красный лист прилип к зонту и просит
его случайно на асфальт не сбросить,
и многое мне трудно разглядеть.
Ведь, вроде бы, обычная девчонка.
Возможно, её раньше я встречал.
Очки, платок и вымокшая чёлка,
и спрашивать, конечно, нету толка,
возможно, не поможет и кричать.
Такая утончённая особа,
а я её совсем, совсем не знал.
Синеет плащ. Давно промокла обувь.
Мы странны? Да, весьма похоже… Оба.
Похоже, будем мокнуть до утра.
От винта… Навеяно мелодией Сальваторе Адамо
Я иду меж двух огней.
Всё вокруг белее снега.
Заметёт потоком дней
и любовь, и боль, и негу.
Заметёт... и даже тень
станет призрачной и белой.
Станет прочерка пустей
обезнеженное тело.
Я иду меж двух пустот,
мною созданных беспечно.
Мир наш, сотканный из сот,
проклинает бесконечность,
как клянёт возможный шанс
неродившееся чувство.
Но беснуется душа,
потому ли снова мчусь я.
В спину эхом: - Ты! Ты! Ты!
Из меня, всё то же... С хрустом
пережитком темноты
белизна проложит русло.
Пустота на пустоте:
недопонятая пропасть.
И не хочется вестей.
И виной всему не робость.
Я иду меж двух побед.
Я иду меж двух различий.
Заполняю сей пробел.
Расставляю все кавычки.
В спину шёпот: - Ты! Ты! Ты!
В душу с ветром: - Либо – либо.
Animus
Как много циников вокруг.
Как странно, что я сам не циник.
А на ветвях к рассвету иней
сопутствующий... иже с ними.
Но время animus – хирург
нас снова сделает иными.
Лишь очень сложно вспомнить имя.
Не потому ль в глазах испуг?
Как много искренних глупцов,
с непониманием во взглядах,
шагающих всегда как надо
весной и осенью седой
с улыбкою, но злым лицом.
Куда? Чему они так рады?
Я поперек, но снова рядом.
Я не хочу прослыть борцом.
Я не хирург и не борец.
В мечтах - рождается художник.
Я, осознав, порой до дрожи
пытаюсь снова пережить
моменты боли... Скрипнут дверцы
и встанут снова рубежи.
Сомненье - словно убежит
и ляжет шрамиком у сердца.
Ну же… (Куст-дикобраз или размышления “не по Андрею Болконскому”) Навеяно фото работами Алексея Лебединского
Ворот приподнят. Ветер контужен.
Ты одинок и немного простужен.
Снег у обочины. Стылые лужи.
Эхо одно лишь отчетливо... “Ну же!..”
Ты не Болконский. Дуба не встретил,
только кустарник, пронзающий ветер.
Голые ветки, как шрамы на небе.
Был ли ты раньше? Похоже, что не был.
Ветки на небе, как шрамы на сердце.
Две полосы, не ведущие к дверце.
Лужи застыли, а время уходит,
только дойдет ли оно до восхода?
Ну, а куда ему, собственно, деться?
Следом пойду, позабыв оглядеться.
Треснут, как лужи, возможно, сомненья…
Шпалы легли, как к надежде ступени.
Простите... (тем, кому больно)
В. и А.
Мне горько и больно, что я так далёк
от вас, кому хуже, больнее и горше,
от вас, кому нужен сейчас огонёк...
слова вместо сучьев в него не подбросишь.
Мне грустно, что я не могу сделать так,
чтоб боль отпустила хотя бы на йоту.
Смешались в одно состраданье и страх,
но хочется верить себе доброхоту.
Весь мир наш, наполненный светом и злом,
булавочной сделался меньше головки.
И чувствую: мне не заклеить излом,
и доброе слово мне молвить неловко.
Чужая беда – тихий полночью вздох,
морщинка на лбу раз в неделю иль реже,
слезинки, которых не видел никто,
и нечто, что даже не ноет, не режет.
А хочется тихо промолвить “люблю”.
Обнять и молчать, и не делать движений.
Пускай лучше в сумрак врывается блюз,
и сердце тревожит чуть слышное жженье.
Мне горько и больно, что я не могу
отдать, облегчить, потянуться навстречу.
Я верю, что в чувствах своих я не лгу,
но очень боюсь, что чему-то перечу.
И хочется выкинуть глупое “я”.
И хочется быть незаметно, но рядом.
И старым паркетом в ночи не скрипя,
к окну подойти и увидеть Плеяды.
И в свете далёких безжалостных звёзд
в земную любовь вновь пытаться поверить…
И всё же искать хоть какой-то резон.
И всё же распахивать заново двери.
Этюд в сине-зеленых тонах. Памяти Бориса Вахнюка “И когда мы на своей Земле о своём грустим или смеёмся, разве на Земле мы остаёмся? мы плывём на нашем корабле.” Борис Вахнюк
Мир таков, как он есть, в нём случается всякое.
Будь готов ко всему, но, пожалуйста, - верь:
верь в весну и в любовь, верь в цветение сакуры,
и в корабль мечты, покидающий верфь.
И, “пока свистят ещё ветра”,
синевы под килем я желаю
всем, кого застал в пути с утра
новый день мелодией. Светает.
Мы шагаем вперёд сквозь печали и радости,
через счастье и боль… Вновь примята трава.
В облаках над Землёй ощущение краткости
пробуждает Любовь, что навеки права.
И пока под сердцем боль светла,
и пока друг другу шепчем “Надо!”
не сгорит усердие дотла,
не потухнет зелень наших взглядов.
Синева заполняет пространство - вне времени.
Мы впадаем в мелодию. Мы одни в тишине.
Непосильная ноша – не кажется бременем,
а слова о любви всё слышней и слышней.
Да, “пока свистят ещё ветра”,
суждены, увы, нам и разлуки.
Боль воспоминания – остра:
потому ли сцеплены так руки?
Мир таков, как он есть. Мы такие – как хочется.
Что губами не сказано – выражают глаза.
И читаем мы в них, как всегда, одиночество,
и, конечно, любовь. А слеза?... Что слеза?...
Старая истина. Памяти Виктора Беркоского “Иногда в дороге нам темно. Иногда она непроходима. Но идти по ней необходимо. Ничего другого не дано.” Дмитрий Сухарев
От порога до порога,
от звонка и до звонка...
Через двор лежит дорога:
там сейчас ни ветерка.
Тишиною вновь контужен,
не хочу идти домой.
Мне не надо ночи южной,
да и крыльев за спиной.
Я шагать привык с рожденья
(ведь дорога так легка).
От забвенья до забвенья
ляжет вечности река.
Пусть дано проплыть немного
в серебре её воды,
с ней мы связаны дорогой:
от беды и до беды.
Пусть опять не видно следа.
Пусть лишь слышен скрип весла.
От победы до победы
та река нас принесла.
Нас опять встречают звёзды:
зелены, как на подбор.
Ночь черна... Опять не поздно
пересечь знакомый двор.
Мы всё сами выбираем
по себе и для себя,
проходя порой по краю…
Тех… спасая и любя.
Ночью северной и вьюжной.
Тот состав и тот перрон.
Если нужно – значит нужно.
Выше крон – так выше крон.
Может, прав я лишь отчасти,
может, песня не нова,
мы от счастья и до счастья
напеваем те слова.
От субботы до субботы
лишь мгновения даны.
Боль моя… откликнись! - Кто ты?
Кто? – Я взгляд со стороны.
От сомненья до сомненья
над висками седина.
Сквозь тревогу и смятенье
мудрость нам порой дана.
Жизнь – как странный иероглиф,
не изученный тобой.
Жизнь моя – кинематограф:
чёрно-белый и цветной.
Пророчество “Ему ж это все безразлично - Ведь он далеко в океане.” Михаил Кочетков
Михаилу Кочеткову
Когда бы я не знал, что есть любовь на свете.
Когда бы я не пил... Когда бы я не пел...
то влез бы на чердак, позвал бы свежий ветер,
и к чёрту на рога однажды улетел.
Но в том-то и беда: я знаю - есть такая,
и потому висят ключи от чердака.
А ветер за окном смеётся. Ветер - знает,
что, в общем, я опять валяю дурака.
А ветер за окном смеётся и хохочет,
и вторят сердца стук и звон гитарных струн.
И, видимо, шельмец дорогу мне пророчит,
а значит - не продаст, когда рванёт табун.
И стонет океан, ночами, словно счастье.
И крики “абордаж” мерещатся опять.
И вериться тогда, что что-то в нашей власти.
И есть куда лететь. И есть чему вскипать.
Скрипач - довольно, я... ведь все же не железный.
Заканчивай терзать, мне легче бросить пить.
А, в общем, продолжай, ведь это бесполезно
пытаться позабыть пророченное быть.
Я знаю - есть любовь (когда я пьян… и после).
А значит - мне лететь. За ней ли?.. Просто так…
И бьётся у виска мотив… и колет гвоздик:
тот самый, от ключей. Как мелочь. Как - пустяк.
Гаптика
Любе Захарченко
Я себя ощущаю пространством,
сквозь которое молча иду:
словно спорю я с непостоянством,
словно думать пытаюсь в бреду.
И, руками предметов касаясь,
становлюсь я как будто иным.
И, безмолвием вновь заикаясь,
сознаю, что я больше не мим.
А закат, опустившись вдруг, вспыхнет,
и к рассвету укажет вновь путь.
И перчатки, похоже, не выход,
потому что уже не свернуть.
Я касаюсь руками предметов.
Обжигают ладони они.
И кружатся над миром кометы.
И созвездий мерцают огни.
И уже ощущаю я кожей
боль и радость, разлуку и смех.
И прохожий, на всех непохожий,
в спину долго глядит мне во тьме.
Я бреду, подгоняемый взглядом,
сам за кем-то слежу.
“Подожди!..”
Я – слежу… Ну, куда же мне надо?
“Кто ты?..”
Тихо…
“Откликнись!..”
… Дождит.
*) Гаптика - наука о языке касаний
и тактильной коммуникации
В созвездии плюшевого пледа (антиелейное)
О, эти терпкие услады.
Ах, эти страстные “пусти”.
На тропках призрачного сада
уже начертаны пути.
На строчках клетчатых тетрадок
вновь розовеют небеса...
А я опять не буду краток,
ни слова в них не дописав.
Под небом клетчатого пледа.
В созвездии кромешной тьмы.
Свершим мы скромные победы.
Спасём беспечные умы.
Отыщем, вырастим, взлелеем
прикосновением одним.
Друг с другом склеенным елеем,
нам не понадобится грим.
Гримаса... Может быть, улыбка?..
Надежда?..
Размыкают круг
лучи... И не поможет рыбка
златая...
Кто ты, милый друг?...
Куда мы движемся... Останься.
Проснись. Коснись меня рукой.
Стихи, похожие на стансы,
к тебе текут сейчас рекой.
К тебе... Зачем мне многословье.
Прикосновением щеки,
приливом закипевшей крови
я постараюсь стать таким...
Воображаемым?.. Реальным?..
Поэтом?.. Мальчиком без слов?..
Ночь отражением зеркальным
нам дарит пледа нежный кров.
В камышах
О чём щебечет ветер? О чём поёт камыш?
О том, что всё на свете загадочно, малыш.
Нам не найти ответов, верней, найти не все...
О том ли шепчет ветер предутренней росе?
О том ли бьётся жилка под прядкой на виске?..
Я буквы из копилки расставлю на листке.
Звенят, звенят, тускнея. Сомнение кружит.
Я их пока не смею в слова тебе сложить.
Шаг из круга
Усталый добрый мим улыбкою качает.
На сцене свет... Но шаг -
и поглощает тьма.
Кому нужны твои ожившие печали,
озябшая душа?..
Принцесит кутерьма.
Усталый добрый шут, порою внешне злой,
махни своей рукой на многое смурное.
И дай умыться нам рисованной слезой.
И изгони, прошу, тоску и паранойю.
Закончится концерт. Погаснет круга свет.
Опустится печаль.
Всё ж легче, чем тревога.
И я пойду домой, стараясь не грустнеть,
немножечко иной, знакомою дорогой.
Молчание и свет. Движение руки.
Желанье сделать шаг. Преодоленья страха.
И мим ли тут причем. С чего я стал другим?
И, может, не во тьму шагну единым махом.
Ведомый
Так вроде просто: по прямой,
слегка вихляя,
знакомой улицей домой
иду зевая.
Тут всё изучено давно:
фонарь, деревья...
Но каждый раз, как будто вновь,
я в счастье верю.
Мощеной улицей иду,
а следом дождик.
Я повторяю как в бреду
одно и тоже.
Я вновь прошу о личном ночь,
и кто-то рядом
как будто прошептать не прочь:
- “Да... так и надо!”
Так много улиц для разлук,
А мы ждем встречи.
Сегодня я дождя слезу
взвалил на плечи.
Я словно возвращаюсь в дом,
слегка икая.
Мощеной улицей ведом,
мчусь, спотыкаясь.
Нога – по скользкой мостовой.
Рука – на пульсе.
Я не мотаю головой,
твердя о курсе.
Пускай я снова сделал крюк,
презрев вращенье…
Свернул я с улицы разлук
в тьму возвращенья.
Озноб “Никогда... не бывает, что встреча – ошибка!”(T)
Не думай об ошибках – всё путём:
и звон посуды, и трамвай, и вздохи.
Поверь мне, всё не так... Да... Всё не плохо.
Пускай и завершился день битьём,
старайся не искать ни в чём подвоха.
Не думай о печали – всё пройдёт,
и дождь размоет тени на бульваре.
Не глубже Марианского провала
та боль, что нас опять не подождёт...
Ведь ты меня сейчас поцеловала.
Не думай о тревоге. Не дрожи.
Я сам боюсь подчас своих же звуков,
и потому сильней сжимаю руки.
А ветерок бежит по полю ржи...
Романс – всего лишь песня о разлуке,
Ты не простыла? Ты не голодна?
Прижмись ко мне, а ну её, гитару.
Звенит трамвай, всегда сдающий тару,
и осень снова выпита до дна,
и гонит вновь зима свою отару...
В центре
Я расселся здесь в поисках слова
на виду у собак и зевак.
И совсем мне не странно, не ново,
что я выгляжу как-то не так.
А пространство глядит, ухмыляясь
сквозь глазницы домов и машин.
Я сижу, я строчу, я пытаюсь
дотянуться до снежных вершин.
На обрывке случайной программки
строю новый неведомый мир,
далеко выходящий за рамки
окон наших уютных квартир.
Что мне взгляды косые, когда я
лишь одним мановеньем руки
средь пустыни дворец воздвигаю
и меняю теченье реки.
Если только
Ночные проспекты мне смотрят в глаза.
Ночные проспекты уходят назад,
и город приветствует ночь,
завернувшись в прохладу.
А я – не успел, не сумел, не узнал...
Стихи я опять сочинял допоздна.
И что?.. Убегаю вновь прочь
сквозь грозу и преграды.
И кажется всё бесполезно.
И время проходит без нас.
И рассвет наступил оттого,
что так было всегда.
Но, видимо, мне по-другому нельзя.
Ведь то – “недругое”, зовётся – стезя.
Любезно
сменив свой окрас,
загорелась звезда.
Дорога зовёт и строка не нова.
И вроде уже не болит голова.
И сердце уже не стучит,
если только чуть ноет.
И снова не в силах расслышать ответ,
я просто иду, повторяя - “рассвет”,
и кто-то мне шепчет “учти”.
Я учту и не скрою.
И, кажется, всё так и было.
И время застыло на миг.
И мудрость нужна лишь затем,
чтоб забыть про любовь.
Но снова архангел трубит в семафор,
и поезд уносит сквозь тень этот вздор.
Перила
и сдавленный крик…
и под чайкой прибой.
Зачем же тогда нас создали, мой друг?
Так много случилось, и даже не вдруг.
И песня звучит вдалеке,
нам её не узнать.
Но вновь голубеет надеждою флаг.
И, вроде, рассеялись страхи и мгла.
Я снова ищу налегке
новый выход из сна.
p> Только снег и фонарь узнаются, как строчки поэмы.
Только звёзды в подарок невнятным подобием нот,
и у входа в подъезд пустота и сугроб по колено.
Мы одни в этом городе, имя которому грусть.
Мы следы в темноте на ступенях
меж болью и страхом
Мы в скрипучих дверях
речевой металлический хруст.
Мы ключа поворот. Мы расстегнутый ворот рубахи.
Мы одни в этом городе, имя которому вздох.
Дуновенье мечты. Мы одежды падение на пол.
Заколдованный лес. Заповедный, нехоженнный мох.
Мы остаток вина, уже выпитый ранее залпом.
Мы одни в этом городе, имя которому пусть.
Пустота наполняется, как обнажается тело.
Что-то катит волной. Неужели смятение чувств.
Что-то сыплется снова:
не снегом, не пеплом, не мелом.
Мы одни в этом городе, имя которому день.
Мы касанье ладоней. Мы, кажется, даже, начало.
Мы кипенье страстей. Мы рожденье надежд и идей.
Мы сама нагота. Мы качанье ладьи у причала.
Позвякивание
Оле Шишкиной
В мой город заглянула тишина.
Примчалась на попутном свежем ветре.
Мне одному она сейчас слышна.
Я чувствую - она предрешена,
как и печаль... Но кто там шепчет: “Верьте!..”
А я доверчив. Мне не надо слов.
Средь суеты я замер в ожидании.
И тишину пока не унесло,
позволю ветру снять печали слой,
застыв в неведении, как улицы и зданья.
Им невдомёк, а что там за углом.
Неведомы им радости и страхи...
Мне показалось, будто отлегло
всё то, что закрывало сердце мглой,
зауживая ворот у рубахи.
Всё было очень странно, как во сне,
когда услышал я в возне клаксонов:
“Ты где? Сюда, сюда!..” – и стал грустнеть.
И, в общем-то, что может быть ясней
вопросов: где мы, с кем мы, как мы, кто мы...
Но ты, мне незнакомая пока,
возникла из сурового “не знаю”.
И будто зазвенел в душе бокал
в тот миг, когда в толпе моя рука
тебя задела, тайну открывая.
Хрустальное счастье “Бьются счастья подковы, звеня хрусталём” Наталья Иванова
Натке Ивановой
Подарю тебе хрустальную подкову.
Только не клади её на подоконник,
чтобы ветер не разбил – оторва,
иль другой взапрыгнувший поклонник.
Но и в шкаф её не прячь. Прошу - не надо.
Пусть висит себе на ниточке под люстрой.
Пусть искрится вечером... И ладно.
Пусть тебе опять не будет грустно.
А когда уйдет бродяга - зимний вечер,
тем хрустальным счастьем не подкован,
пожелай ему скорейшей встречи.
Он к тебе тогда вернется снова.
Подарю тебе хрустальное колечко.
Береги его, прошу, моя родная.
Удивить тебя мне, право, не чем.
Если только сказкой…
Сказки – знаю.
Подарю тебе хрустальную пластинку.
Перед сном погладь её слегка ладошкой.
Зазвенит улыбка и грустинки
убегут. Пускай и на немножко.
Напоследок подарю тебе я сердце.
Тот подарок будет, правда, не хрустальным…
Забурлит, вскипит, как будто “Зельцер”,
ущипнет язык и ноздри тайна.
В переулке
Передернул плечами.
А собственно, что здесь не так?!
Три осины, две липы и флигель,
промокший до пятен.
Отражается осень.
Весь в оспинках листьев асфальт.
Принимаю как должное.
Шепчут подошвы.
Я спятил.
Желтый флигель, как стимул
окрасить скорее листву.
Тишина, как подарок тому,
кто предался сомненью.
Вот опять показалось...
Застыну. Забуду. Врасту.
И не будет зимы.
Только мокрое это мгновенье.
В ожидании дождя
Где-то кладут асфальт. Город меняет кожу.
Тени парят над ним. Шёпотом: - “Ну, и кто же?..”
Я прохожу любя. Пусть незаметно это.
Время кладёт асфальт. Время такое... Лето.
Маленький я поэт. Можно сказать, что мнимый.
Где-то кладут асфальт. Я проплываю мимо.
Молча гляжу назад. Молча вдыхаю битум.
Время бежит в глазах: в рифмы и в строки сбито.
Будто замкнулся круг. Может быть, это мысли?
То ли сползла слеза. То ли осадок смылся.
Может, вопросы звучат просто с иного такта.
“Брат!..” – обернусь назад.
В спину как эхо: - “Так-то...”
Лето – встаёт не вдруг. Двигаюсь дальше мимо.
Маленький – но поэт, только с тоскою мима.
Где-то кладут асфальт. В общем – старо... не ново.
Кто же парит опять? Ангел? Журавль ли? Слово?..
Скерцо “…здесь я не сплю там ли сам я не знал это....” Mike Etelzon
Память живет в сердце,
колет порой тихо...
Вечер, сыграв скерцо,
снег расстелил рыхлый.
Ветер поскреб в окна,
словно позвал: "Выйди!.."
Снег от шагов мокнет.
Что я творю, злыдень?..
Так вот порой, может,
чью-то топтал душу?
Ну, а пока гложет,
ветер свистит: "Слушай!.."
Здесь я не сплю, там ли,
снег развозя с солью.
Ветер своё мямлит,
радость смешав с болью:
“Слушай, сверни, парень,
будет тебе дуться,
будет дружить с хмарью…
глянь, как следы вьются… ”
Кто тем идёт следом?
Тень ли? Судьба? Случай?
Тот, кто, как я, бредит?..
Чувства сплелись в кучу.
Несостоявшийся роман или встреча в пути “Мне с тобой хорошо, Но, как с братом теперь, Как прекрасно, что мы Обошлись без потерь!.. …Не страдай, милый друг! Мы с тобой вновь и вновь Будем пить то вино, Говорить про любовь” Соня Гитенштейн
Дождь, закат поглотивший,
стекает по стеклам вином.
Два бокала пусты, и часы комментируют:
“Вот как...”
И неясно, кто вечером этим и с кем заодно.
Ясно только, что дождик пошёл,
как обещано сводкой.
Расстановкой вещей и людей в этой странной игре
нас обяжут с тобой без костей
сделать собственный выбор.
Неотправленных писем под сердцем заноет мигрень.
И неясно, откуда взялось это глупое “... либо”.
Я сейчас молча встану
и выскользну с дымом под дождь.
Буду просто идти, постепенно трезвея, и мокнуть.
И с восходом луны встанет ясное, острое “что ж,..”
сквозь ночную прохладу, сквозь слякоть
и радуги в окнах.
Я какое-то время бродил, лишь тобою храним.
Я привык не надеяться. Я – уважаю твой выбор.
Город скоро затихнет, гася бортовые огни.
Лайнер (тот, что умчит),
расписанию следуя, прибыл.
Так бывает... Бокалы помыв,
ты поставишь вверх дном
на поднос на серванте
меж газовой плиткой и мойкой.
И к окну подойдя, ты приложишь,
прощаясь, ладонь.
Самолет пронесется и вспыхнет фонарик
над стройкой.
Дождик летний затих.
Как всегда, не ошибся прогноз.
Снова стало тепло. Снова звезды о чем-то смеются.
Вкус вина на губах я сегодня с собою унес.
И немножко рубцов, что при нас навсегда остаются.
Не страдай, милый друг, я не стану тревожить тебя.
Если хочешь, согласен тебе называться я братом.
Если хочешь, спою я, усы у окна теребя,
если я возвращусь в этот город когда-то обратно.
А пока пожелай мне найти снова дом и любовь.
Я же буду желать для тебя поскорей новой встречи.
И кто знает, возможно, случится –
мы свидимся вновь.
И наполним вином...
Эх, полегче, извозчик, полегче....
Шелест
Это что? Это – фото. Это – небо в глазах.
Для кого-то – работа. Для кого-то – слеза.
Кто сиё не заметит – молча мимо пройдёт...
Это что? Это – ветер. Это – шаг. Это – взлёт.
Это где? Это – рядом: дотянуться рукой.
Мир... (как мало нам надо) непонятный... Другой...
Что-то было тут прежде. Что-то близится вновь.
Это – шелест одежды. Это – взгляд. Это – бровь.
Это как? Это – просто: поворот головы.
Кто-то среднего роста, с кем пока что на Вы.
Кто-то с милой улыбкой, с чёлкой рыжей простой...
Шаг по плоскости зыбкой. Тихий возглас:
“Постой!..”
Триптих Разумный романтик или когда её нет. Пóлно…
Ты мне когда-то приснилась, а я не поверил:
так получилось – я очень разумный романтик.
Только зачем в глубине просыпаются звери?..
Как порожденье придуманных мною грамматик?
Не позволяю развиться в душе я цинизму,
но и не верю в свои же наивные сказки.
Что же, порою грустит и борец с пессимизмом...
Всё, слава б-гу, из сердца, а не по указке.
Ты мне приснилась однажды, и что я запомнил?
Голос ли? Запах ли? Рук ли касанье в полёте?
Я открываю глаза: кто-то шепчет мне: “Пóлно...
Завтра продолжим на той же возвышенной ноте.”
Только не знаю я нот, значит, нет мне возврата
в сон этот странный ни так, ни с набором отмычек.
Нет в моём взгляде на запад тоски и азарта,
как и в восходе нет тайны, рутины, привычки.
Триптих Разумный романтик или когда её нет. Именно
Когда её нет, он проходит по улицам тенью
стихов ненаписанных, песен неспетых,
несложенных сказок.
Но именно эти минуты подвластны сплетенью.
Он, словно ребёнок, желает внезапно и сразу.
Когда её нет, он не знает простейших ответов
и смотрит в витрины ночные с наивной улыбкой.
В них много всего, что нам нужно,
лишь главного нету.
И так отражаться, наверное, будет ошибкой.
И он продолжает ночное движенье по кругу.
Когда её нет, он стихам доверяет печали.
Они суетятся, толкая в сознаньи друг друга.
Навстречу он движется, так никого не встречая.
Триптих Разумный романтик или когда её нет. Как будто
А потом начинается день,
и мечты воплощаются в строчки.
И не будет он спрашивать “где”,
со стола собирая листочки.
Он пройдёт через двор напрямик,
на ходу заправляя рубаху,
подворотню минует, тупик,
и забудет тревоги и страхи.
Оседлает ненужный трамвай
и поедет, как будто навстречу...
Кто-то шепчет: “Смотри не зевай...”
Кто-то шепчет, а он не перечит.
Он несётся навстречу... Чему?
Повезёт – он сегодня узнает.
Объясненье найдётся всему.
Мысль – дорога сквозь время сквозная.
И, возможно, как раз в этот миг
кто-то в куклы иголки втыкает...
Вокруг
Всё кружится, кружится, кружится
вокруг своей тонкой оси
Земля,
а я листику в лужице
шепчу: “Погоди...” - моросит -
“Постой. Не спеши. Перемелется...”
А в небе снуют облака.
И снова щемится и верится.
И строчку сжимает рука.
И хочется, хочется, хочется
наивным вновь стать и смешным.
Проблема не в том, что по отчеству
и даже не в том, что спешим.
Так хочется снова прозрачности.
Смешно...
Вот... Опять и опять.
А что за деревьями прячется,
скорее всего, не узнать.
Но верится, верится, верится -
я этому слову учусь.
И сам наподобие мельницы,
раскинув ладошки, кручусь.
И падают, падают, падают
надежды осенним дождём.
И, может, кого-то обрадует
тот звук, что был мной упреждён.
Промокшим от любви
Дождь промок от любви
и опять поливает с утра,
и ничуть не жалеет
продрогших людей и созданий.
У него не свербит
ни надежда, ни чувство утрат,
он стучит, как умеет,
по спинам застигнутых зданий.
И неясно пока
для чего, для кого, почему:
то ли осень опять,
то ли зимы пролились весною...
Город как истукан,
словно лайнер, приплывший с Бермуд.
Как подмостки скрипят
петли окон, задраенных мною.
Дождь по окнам стучит,
ну а мы разучились впускать.
Не дождавшись ответа,
уходит он в стылую полночь.
Пусть она нас умчит,
пусть любовь воссоздаст по кускам…
Только шорохи ветра
одними губами: - Б-г в помощь…
Дождь поёт о любви,
видно, чью-то, подслушав, впитал
и теперь отдаёт…
Ну зачем мы укрылись зонтами!
Я шепчу: - Позови!..
Я стекаю, срываясь с листа,
отправляюсь в полёт,
с тем дождем поменявшись местами.
Ну и ладно… (Полусонный бред. Смесь Ван Гога и детской прибаутки)
Где-то стелятся рассветы.
Где-то звёздочки взлетают.
Где-то утекает лето.
Где-то льды тихонько тают.
Тайны где-то бродят тихо.
Стаи птиц и сказок мчатся...
Станем в тень неразберихи.
Там и встретим наше счастье.
Час полуночи подходит.
Участился пульс в запястьях.
То ли жар, а то ли холод.
Так ли мы встречаем счастье?
Так ли дышим? Так ли любим?
Друг о друге так ли судим?
Тише, мыши. Дуйте в трубы.
Предоставьте крыши – людям.
Слышишь?
Кто это?
Венера?
Рядом вновь звезда упала.
И стрела “миссионера”
в нас двоих одна попала.
Мыши выше... И котята...
Все сидят и смотрят в небо.
Крыша – как партер театра.
Звезды – словно почки вербы.
Будто чёрточки салюта,
разбегаются минуты.
Только трубы абсолютны.
Остальное всё как будто.
Пусть кругом неразбериха.
Пусть вдали сверкнет ненастье.
Мы спокойны.
Повариха
приготовила нам счастье.
Спят уже в капусте дети.
Сны, наоборот – проснулись.
Нас сдувает с крыши ветер.
Мы, пока что - увернулись.
Из луны-солонки дождик
заструился вместо града.
Хорошо влюбиться всё же.
Преодоление робости
1.
Мы пили чай на кухне тесной,
а март стекал по стёклам вниз,
сосулькой брался за карниз
и замерзал.
Я нервно ёрзал
спиною к кухонной плите.
Минут тянулась канитель
как тайна.
Ты была прекрасней
всех слов, что мог я сочинить.
Темнело.
Их терялась нить
и, я надеюсь, не напрасно
"Маяк" транслировал нам вальс.
Я таял (не для всяких глаз).
Я таял и всё так же ёрзал.
Отставлен чайник был
и газ
мерцал загадочно и томно
на кухне маленькой и тёмной,
готовой к встречам допоздна.
Она -
внимала нашим позам.
Я -
забывал слова, что в прозе,
и, убирая чуб со лба,
стихами тоже забывал.
2.
Девятым комом к горлу вал
подкатывал
и было зябко,
и день отчаливал, скользя,
как стайка "можно" и "нельзя".
И что-то предвещало слякоть…
Вращалась медленней Земля
в гармонии от ноты "Ля".
3.
Мелькали белыми стихами
снежинки шепотом в окне,
и совершенно не стихали
слова, бурлящие во мне.
Зима сдаваться не хотела,
себя считая всех умней:
над городом плыла верхами,
и вечер люстры зажигал…
Махали ангелы крылами
и проносились между нами.
И мир вдруг сделался так мал,
что я невольно застонал.
И стало вдруг темно и снежно.
В каких-то несколько минут
заклокотала в горле нежность,
а ты
зевнула безмятежно.
День
окончательно сморгнул.
Я выдохнул и
утонул.
4.
Секунда, две, четыре, семь…
Я б с удовольствием присел.
На девять
просто бы упал -
всё было б даже не в дурмане…
Я словно на большом экране
трагикомедию играл:
цветок герани обрывал,
робея как не по науке.
Сказать вновь многое хотел,
краснея молча в темноте,
но только мог,
что прятать руки.
5.
Мне снова захотелось чаю:
он планомерно закипал,
а с неба сыпалась крупа,
и ты как будто изучала
случайно линию ногтей.
Я продолжал ругать не те
слова,
что всё не получались,
и сам, как чайник, закипал,
не сознавая, как устал,
и как заждался…
Быть пружиной
мне надоело.
Быть бы живу…
Ты вздрогнула и я спросил:
"Ты не замерзла?"
И несмело
Ко мне ты на колени села
и руки я перекрестил.
Ты - не сказала: "Отпусти…"
Настоящее… Прикосновение Рассвета. Я начинаю различать Цвета и направленья ветра. Татьяна Канцева
Разбежаться, и исчезнуть,
и увидеть этот мир.
Ощутить спиною бездну
и назвать её – эфир.
На руках повиснуть в небе
ночь в одной, в другой – рассвет,
И решать сомнений ребус.
И забыть про “да” и “нет”.
Между синим и зеленым
пронестись, как летний бриз.
Океан пролить соленый
и вернуться на карниз.
По трубе по водосточной
опуститься на балкон.
Из волос достать листочек
и воткнуть в духов флакон.
Озорства совсем немного
феромонами будить.
Ты, зевнув, махнёшь ладошкой
И шепнешь: – Уйди! Уйди!..
Будет ровно подниматься
простыня дыханью в такт.
Будет запад заниматься
и часы - стучать: тик-так.
Разбежаться, и исчезнуть,
и свалиться в новый мир.
Быть немножко в нём полезным,
ржавый повернув шарнир.
А не выйдет – вновь оставить
песню, сказку или сон.
Всё вверх дном в моём кристалле…
Видно, в этом есть резон.
Навстречу “... Мне жаль не узнанной до времени строки” Юрий Левитанский
Сергею и Татьяне Никитиным,
Пойдёмте, поглядим на снегопад.
Пойдёмте, постоим и помечтаем.
И скажем что-то тихо невпопад.
Не вопреки. Не вняв. Не причиняя.
Глаза закрой. Ты видишь этот снег?
Прижмись ко мне. Ты слышишь?.. Отдаётся.
И наяву. Да, наяву. А не во сне.
Не тая, на ладонях остаётся.
Пойдёмте, помечтаем в тишине.
Пойдёмте, воздадим любви как сможем.
И я не запахну опять кашне.
И голос мой молчанье преумножит.
Мы так спешим найти и подтвердить.
Стремимся доказать. Да, мы при деле.
Но я шепчу во тьму: - “Не навреди!..” -
и волнами расходятся пределы.
А снег пойдёт мгновение спустя.
А снег пойдёт, и мы шагнём навстречу.
И смыслом вдруг окажется пустяк.
И на секунду мы расправим плечи.
И будут Новый Год и новый круг.
И мы не вдруг попросим о спирали.
И не замерзнем, стоя на ветру,
вдыхая, выдыхая и вбирая.
Пойдём же, нас заждались; мы должны...
Хотя и никому никто не должен.
И если не подобие лыжни,..
мы свежие следы в снегу проложим.
Без стука
А вот и Новый Год! Явился обормот...
Он, как всегда, вошёл тайком без стука
и с нами сел за стол, хоть дел – невпроворот.
С бокалами он сблизил наши руки.
Его не видно нам, но знаю: он сидит
чуть справа, позади, как отраженье.
Он молча подмигнёт и дёрнется в груди
предчувствием любви иль просто жженьем.
И тем, кто загрустил, он скажет: “Выше нос!”
А тем, кто полюбил, - прошепчет: “Ну же!”
Шампанское вскипит салютом антислёз,
и станет ветерком, затихнув, стужа.
Он снова, снова тут. Он в блеске наших глаз,
тот обормот, затейник, непоседа.
И пусть знакомо всё, пусть было всё не раз –
нам по душе подобная беседа.
Предчувствие строки
Оле Шишкиной
Мелодия стиха рождается во мне
ударами земли по кованым подошвам:
и теплится любовь, и копится на дне,
и с криком петуха она не станет прошлым.
Она опять растёт незримо, как рассвет,
вернувшись, как всегда, когда раздумья жалят.
Она уже живёт в проснувшейся листве.
Она опять со мной: моя, а не чужая.
И я, поверив вновь, шагаю налегке,
не зная, кто она, но позабыв печали.
И на вопросы: “Где?” Твержу: “Невдалеке,..”
и встречные стихи улыбкою встречаю.
Мелодия любви рождается во мне,
волною пробежав по телу прямо к пальцам.
И если я собой доволен не вполне,
то не в связи с судьбой бродяги и скитальца.
Курвиметры
Мы идем по тропинкам
из прошлого в нынешний день.
И приносим с собой сладкий запах
покинутых комнат.
В спины молча глядит недосказанность. Падает тень
тех, кто в прошлом забыт,
кто покинут, но любит и помнит.
Оставаться нельзя. Нам начертано с детства идти.
Мы – курвиметры снов,
на потертом планшете дороги.
Мы не в силах сменить задаваемый музыкой стиль,
но уже не выносим жестоких бессмысленных оргий.
Нас легко обмануть. Мы доверчивы, будто птенцы.
И порою и мы не бываем для света прозрачны...
А тропинки текут. Не сведутся с концами концы.
И клубок Ариадны, похоже, почти что истрачен.
Мы оставим его тем, кто скоро отыщет наш след.
Нам же время настало
идти неизвестным маршрутом.
Чтобы выбрать его – мы потратили несколько лет.
Чтобы мимо пройти – хватит тысячной доли минуты.
Значит, выход один:
быть внимательней, чище, мудрей.
Значит, способ один:
шаг за шагом, как раньше, к рассвету.
Знаю, знаю... Я тоже не спал. И не стал я смелей.
Но нельзя замолкать, если новая песня не спета.
Трафарет “Мы идем по тропинкам из прошлого в нынешний день. И приносим с собой сладкий запах покинутых комнат.” из моего же стихотворения “Курвиметры”
...Ане
Мы пришли в ту же точку. Лишь выше...
Добрей ли?.. Мудрей ?..
Нас встречают друзья, даже те, что давно позабыты.
Мы опять убеждаем себя, что мы стали бодрей,
и шкатулка на треть уже знанием жизни набита.
Только что же тогда так саднит
рядом с пятым ребром..
Только что же тогда совмещаются числа и лица.
Это просто сентябрь. Это просто прудов серебро.
Это просто слова, что надежда опять не пылится.
От любви до любви… “…Только ты далеко, и прости, Бога ради, Что тревожу тебя...жаль, я врать не умею...” Геннадий Сергиенко
Я б соврал – только звезды звенеть перестанут.
Я б забыл – да луна освежает мне память.
Полушарья опять поменялись местами,
и сжигает меня ненасытное пламя.
Я б соврал – только знаю: ты мне не поверишь.
Я б завыл – не смогу, научившись быть сильным...
А по небу несутся кудлатые звери,
и ветра панибратски колотят мне в спину.
Я б соврал, если б мог, но, увы – не обучен.
Я бы запил – нельзя: я за многих в ответе.
Что-то тихо бубнят скрипки старых уключин.
Что-то хочет сказать инородный мне ветер.
Так плыву, не уплыв, доверяя Фортуне,
повторяя “люблю”, веря в новые встречи.
Я б соврал, что забыл… Меня выдадут струны…
Пока…
70-летию Юрия Иосифовича
Проходят, словно вехи, сквозь века
любви неразделенной расстоянья,
и ими разлученные создания
твердят в ночи: - Ну что же...
А пока....
Пока есть солнце – будем мы любить.
Пока есть ветер – будем мы стремиться.
И сказки, так похожие на быль,
соединят мечтающие лица.
Наш мир един, мы все частички в нём
одной большой любви, одной тревоги.
И потому и по ночам и днём
нам уготовлены с тобой, мой друг, дороги.
Нам многое дозволится пройти,
когда мы повстречаемся с Фортуной.
Желая поскорей её найти,
дарю тебе волшебные я струны.
Линейная зависимость
Эта линия проходит через дом,
через город, через годы: от и до.
Убегая, ветром прячется в кустах.
Оживает тихим шелестом листа.
Переходит вязью в девственный узор.
Размывается нежданною слезой.
Распускается под утро снова в нить
и пытается концы соединить.
Эта линия... сегодня и вчера
Рисовала ночи, дни и вечера,
замыкала вздохом мыслей грустных круг
и рвала его сама потом не вдруг.
И опять мечтой тянулась на вокзал,
распластавшись стуком в рельсах вновь везла,
заплеталась дымом в строчках проводов,
телеграммы людям шлющих от и до.
А потом, шепча, сулила мне: “Бери!..” -
заводя на самом деле в лабиринт,
но сама нежданно делалась клубком,
выводя опять из тьмы на свет легко.
И куда бы снова после я не шёл,
эта линия в одежд вплеталась шёлк,
проникала быстрым почерком в стихи,
лба касалась завитком опять лихим.
Полотно
Вечер. Поезд. Путей полотно
убегает вперед в поднебесье.
Убегаем и мы заодно,
что-то взвесив, а может, не взвесив.
Акварель: поле, лес и закат...
каждый день... лишь сменяются краски,
но все так же рисует рука,
и не ждёт ни любви, ни подсказки.
Мы проходим на фоне картин,
проезжаем, проносимся мимо,
и как мачты былых бригантин,
проплывают минуты незримо.
Мы бежим... От чего и к кому?...
Убегаем из прошлого к счастью.
Содран долго держащий хомут,
но свободным не стать в одночасье.
Поезд с Крита
Если ехать навстречу ночи,
очень быстро темнеет небо,
а колеса опять пророчат
дождь и долгий потом рассвет.
Я в своем голубом вагоне
повторяю тихонько “Мне бы...”
Ну, куда меня снова гонит
тот, кто гонит - так много лет.
Я ему неустанно: “Знаю!”
Я себе убежденно: “Надо!”
А фортуна – совсем не злая,
и дорога – совсем не бег.
Снова нежно звучит гармошка,
выпадая слегка из ряда
многоточий... совсем немножко,
всё как будто не первый век.
Я давно ведь не так наивен.
И знакомо мне чувство меры.
Удивится чему-то ливень,
проводница спросит билет.
Я в дороге меж ночью и утром
снова жду восхода Венеры.
Я хотел бы казаться мудрым,
сделав выбор меж “да” и “нет”.
Лабиринты моих скитаний.
Минотавры моих сомнений.
То ли шоры, а то ли ставни,
то ли новый опять вопрос.
На длину сигареты тамбур
станет местом новых сражений.
Звёзды дружно станцуют самбу,
убегая под стук колёс.
Одна единственная
Не оборачивайся, мальчик,
что потерял, то потерял.
Могло ли что-то быть иначе
узнает тот, кто не заплачет.
Не проверяй, раз оборвал.
И не суди себя так строго:
одной единственной на всех
повязаны сердца дорогой...
Так пусть она одержит верх.
Не оборачивайся, мальчик,
и грусть невольную не прячь.
Все знают – мальчики не плачут.
И разве может быть иначе?..
Не слушай шёпот… Время - врач.
А остальное всё – дорога.
Произнеси: “Да будет так!”
И не суди себя так строго.
Мой вечный мальчик, мой чудак.
Недотроги Губы - Пересохли от недостатка поцелуев и долгой дороги, уже вчерашней Людмила Ливнева
Уже вчерашняя дорога
лежит, умытая дождём.
Вы с нею обе недотроги,
но, как и ты – она не ждёт.
Она капризнее, наверно.
С тобой - приятней, с ней – сложней.
И я нуждаюсь в вас безмерно.
Она, как воздух… Ты – нужней.
Уже вчерашняя дорога
вдруг станет завтрашней опять.
И ты застынешь у порога.
Прощаться будем... и прощать.
Ты будешь ждать её вчерашность.
Я – удаляться весь в росе.
И мне опять не будет страшно...
Виток
Две девушки за кромкою воды.
Следы, которых не было в помине.
Штиль. Вечер. Берег. Море. Крик: - Помилуй!..
и ветер, уносящий от беды.
Как ветер... Если выбран полный штиль?
А разве я сказал, что штиль был полный?
Слова, слова, слова... Извольте. Полно.
Не надо, право.
Хватит.
Отпусти.
Две девушки на диком берегу,
две грации, две строчки старой песни.
И дело же не в том, что неуместна
идиллия...
Да: я опять бегу.
Бегу. Несусь кривой материка.
Материя – не требует отсрочки.
Рождаются в душе иные строчки
о той, что мне неведома... пока.
Две девушки, две грации...
В чём суть?
Да...
жизнь – она сложней стихосложенья.
Два с края кадра тонких отраженья
я вижу краем глаза...
Донесу ль?
Две девушки....
А были ли они?
А есть ли этот берег?.. Это море?..
И кто кому сейчас, сегодня, вторит?
Без колебанья вновь прошу: - Мани!
Две девушки за зеркалом воды
я не гадаю в книгах ваших судеб.
Я только знаю, если вас не будет
сейчас и здесь...
Куда ведут следы?
Мои…
одни лишь только на песке.
Надеюсь, не разрушил я баланса.
Мои стихи не то чтобы о шансе.
Но, как и он, они на волоске.
Без этих девушек, забывшихся уже,
не будет ни меня, ни строк, ни песни,
ни той, с которой счастлив буду вместе...
Запомни горизонт на вираже.
Опять бегу.
И что?
Каков итог?
Запомнились полморя и полнеба.
Две девушки.
Надежда.
Быль и небыль.
Гармония.
Вселенная.
Диалектика Когда меня спрашивают, чем я занимаюсь – я отвечаю: - Пишу стихи. Но если меня спрашивают явно недобро- желательно, я отвечаю: – Я – поэт!
На вечере встречи с поэтом Наумом Коржавиным его спросили, как он относится к тому, что Иосиф Бродский считал себя лучшим, или не считал, но всегда соглашался с такими похвалами – Наум Коражавин ответил, что, конечно, поэт должен считать себя самым лучшим. А иначе как он сможет писать.
Я знаю, что я лучший...
А иначе:
я не смогу ни строчки написать.
Скрипит паркет,
а может быть, кровать.
А может, это мысли?
Может... Случай.
Да, случай.
Ты - сиди и не скучай,
Сличай
и не впускай в себя двуличие.
Закончив, улыбнись,
шепни: - Отлично, -
и никого ни в чём не уличай…
Я знаю, что я лучший,
несмотря на скромность, да и прочее…
И всё же:
я проведу пером себе по коже
и заварю покрепче чёрный чай.
И то же самое я повторю опять,
меняя “чший” на “чше”,
а луч на лучик.
Такой вот без отмычек вышел ключик
к моей и так незапертой душе.
А если кто-то принесёт свои стихи
и спросит после: - Брат, я, правда, лучший? –
я соглашусь без тезиса: - Я – круче!..
Не поднимайте брови –
вас не глючит
и я не охмуряю вас уже.
Я в меру скромен,
в меру прост и горд.
Я много лучших в этой жизни знаю.
Я их стихи закатами листаю
и не рисую в них кривых и хорд…
Я попросту тихонько улетаю.
Я попусту стараюсь не свистеть..
Ди@клектический триптих с древнекитайским уклоном. Умеючи
Всё происходит подсознательно,
(хотя и выглядит желательным),
но ведь реально - неосознанно
Такой вот, братцы, диалект
А небо чем-то размалёвано.
А ты такой неизбалованный.
И на бумаге немелованной
выходит чистая эклект...
И к этому добавить нечего,
помимо четверга и вечера,
а в пятницу добавим Матрицу
в итак сплошной неразбери...
Хулить, конечно, можно многое.
На то даются людям ноги и...
“Ступайте, Ваше благородие,
пока открылся новый вид!
Пока Вам любится и верится.
Пока ещё открыты двери и
пока струятся рифмы стеблями –
Вы можете ещё успеть:
Ди@клектический триптих с древнекитайским уклоном. Синь
Сжимает посох крепко пятерня.
Похоже, что я снова потерял.
Ну, может (что вернее) не нашёл.
И пусть я вам смешон – мне хорошо.
А за спиною снова тает ян.
И кто-то шепчет злобно: - “Дело дрянь.”
А я гляжу сквозь темень, видя синь,
и вспоминаю “сильных не проси...”
И не прошу. Иду. Стремлюсь. Ищу.
Я не ропщу (верней, я не грущу).
А что пока не всё ещё нашел?..
Так для того и поднят капюшон.
А кто-то смотрит на меня и шепчет: - “Сгинь...”
И ян сменяет инь, а между - синь.
А мне опять маячит поворот
и никаких в помине нет ворот.
Вот день прошёл. И я его прошёл.
Прошёл версту, а, может быть, вершок.
В том случае, как мой - когда без карт -
и меньшему пути ты будешь рад.
Ди@клектический триптих с древнекитайским уклоном. Когда-нибудь "Пусть впереди большие перемены..." Владимир Высоцкий
"Чтоб жить тебе в эпоху перемен" древнекитайское проклятие
1.
Не дай Вам Б-г!..
Б-г дал.
Всё потекло.
Мираж растаял.
Небо стало синим.
Я пожелал тебе во мне не сгинуть
и сгинул сам.
Не правда ли, смешно?..
С тех пор я и пишу слова стихами:
"Текила маргаритой на стекло..."
2.
Лимон луною к строчкам мешанины:
в моём коктейле лужи и машины,
несущиеся мимо кто куда.
И в голове всё та же ерунда
(она лишь иногда с дождем стихает).
А кто-то объявляет поезда,
но что нам поезда и день приезда.
Не нам одним опять любить и грезить
Ну, а пока не то чтобы облом...
Табло совсем не нужно балаболу.
Всё тоже от футбола до Кобола.
(так... что-то вроде из своей судьбы
несу в таком изысканном сосуде,
несу без суеты и пересудов,
и если кто кого-то и рассудит,
то скажет в заключении: -
"не судим"...)
А мы у телевизоров сидим
и наблюдаем молча за эфиром.
А время для вечернего кефира.
Я с детства не терпел его... (кефир)
В эфире "Спо
кой ночи малыши"
А я пою:
всё лучше, чем в запое.
Меняются программы, как и сбои.
Меняются не чаще, чем обои.
Поможет ли канал переключить?
Навряд ли...
Не пытайтесь и лечить.
Не слушайте.
Что это и откуда?
По всем параметрам, похоже, не простуда?
Шаги?.. Кого?.. Фортуны или судьбы?
Не дай Вам Б-г!..
Б-г не дал...
Было бы...
3.
Шаги. Опять шаги.
Шаги. Но чьи?..
Перо ведь о бумагу не стучит.
И не стучат на небе синем тучи.
Похоже, никого ничто не учит,
Но, всё же, кто-то нас порою чтит.
И ты меня когда-нибудь прочти,
очки, что ты носила, не меняя.
(Ты в них вчера смотрела на закат…)
Нам всем порой бывает очень скверно,
но что там, розовеет, за Каперной?
(Ведь минус полтора фигня, наверно?
Ей богу ты сумеешь разглядеть!)
А Хрюша не ругается с Степашкой.
Прошу, не покупай ночной рубашки.
Скажи мне: - "Дорогой, давно я
жду!"
Сними очки, хочу глаза я видеть,
хочу стремиться в их голубизну.
Я в них, как в дом,
тихонько улизну,
слизнув с листа
все строчки равномерно …
Не фарисействуя (саркастическое - лирическое) “Ах, не делайте запаса из любви и доброты” Б. Ш. Окуджава
С недавних пор я не люблю поэтов
и прочих разных творческих людей.
Краплёные подсунув нам билеты,
они кричат, но как-то не про это,
а что-то утекает под плетень,
преследуя произошедший день
и издавая мерное гуденье.
Я жутко не люблю, когда шумят,
особенно, когда шумят по делу.
Вспотело озабоченное тело,
а во дворе пищат "уйди - уйди":
что позади, и то, что впереди.
Расставлены ловушки и пределы.
Я математику, увы, давно забыл,
и снова лево с право перепутал.
Я сам пишу в блокнотике "как будто"
под стук куда-то скачущих минут.
Они всучить сарказм не преминут,
но даже с ним куда-то скоро минут,
не делайте, прошу, такую мину,
а вспомните о тех, кто любит вас.
Как будто вальс играют?
"Вас ист дас?"
То просто неисправный унитаз,
и кран о чём-то капает на кухне.
Шаляпин в "Маяке" поёт про "ухнем"
и мы, пополнив вздохом в теле дух,
решим опять вопрос: какой из двух.
Решим без песнопений и сивухи,
прислушавшись, возможно, к звону в ухе.
Я левый с правым.... снова оплошал.
И почему свисает с них лапша
и шатко так идти...
Стучат лошадки...
Я не люблю поэтов.
Почему?
Наверное, за пафос их и мрачность.
Не обобщаю.
Просто снова прячусь
в листву своих же собственных страниц,
в улыбки многочисленных избранниц,
и мне происходящее не странно.
Смотрю в окно:
очередной восход.
Листаю полюбившиеся строчки -
свои и те, что сделали меня.
Они опять кричат, зовут и манят
и раздаётся снова этот стук.
И знаю я, что снова не усну,
читая, слушая, внимая, устремляясь.
Диптих о типажах. Ажиотаж
Опять делю людей на типажи.
Опять, себя ругая, наблюдаю
и, выводы не делая, шагаю.
А ты меня, как будто, рассмешил,
сказав, что я суров и беспристрастен.
Когда?..
Когда я всё уже раскрасил
в известные, как радуга, цвета.
Вот снова накатила пустота,
как будто в нашем мире нет собратьев,
и кроме обращения "приятель"
одна лишь штрих
пунктирная черта.
А Мир так удивительно прекрасен.
И что с того, что ты слегка устал?
Сверстаешь версты... будет и верстак.
Но почему тогда в ушах: "Не так! Не так!.."
Диптих о типажах. Сделать шаг
Типажи... Типажи... Будто я не типаж.
Не скажи - Это жизнь.
Где тут жизнь, а где блажь?
Но что делать, когда я и сам состою
из забот и затей. Из "люблю - не люблю".
Вот бушуют цвета.
Мы же сводим их к двум.
Кто-то скажет, смеясь, что не брат и не кум.
Я любуюсь на мир через призму страстей.
Почему всё не так?.. Всё пустей и пустей.
Белым цветом на чёрном просто выведу "Лю...'
И отправлюсь пешком через год к февралю.
Кто-то скажет мне "Друг!". Кто-то скажет, что брат.
Кто-то брякнет "Дурак!.."
Я и этому рад.
Я хочу подойти и спросить о душе,
о картинах, стихах...
всё выходит клише.
Почему, несмотря на моё "не суди",
что в трико, что в пальто - всё не так на пути.
И чем пристальней я проникаю в глаза,
тем сильнее боюсь, что опять не узнал.
Мир нельзя поделить лишь на "да" или "нет".
Мы с тобою живем на одной из планет.
И никто не докажет, что нету другой.
И что ты не изгой.
И что ты не изгой.
Так идём мы навстречу судьбе - типажи.
Эхом бьются шаги: "Это жизнь. Это жизнь."
И лишь тоненькой жилкой стрекочет в ушах:
Секрет
Я стал и серьёзным и взрослым,
хотя улыбаюсь не уже,
болтаю помногу о разном,
с мелодией старой брожу.
Ты только не думай, что просто
дурным оставаться снаружи.
Но сколько я трачу усилий,
о том я тебе не скажу.
Увы, я ещё непутевый
(да, видно, таким и останусь;
подобное просто не лечат),
но только об этом - молчок.
Шаги, как всегда, убегают,
стихая в ночи за кустами,
и только немного пугает
едва различимый сверчок.
Всё же… "Я не волшебник, и не научусь. хотя могу, надев смешную шляпу, рукой махнуть, развеять чью-то грусть..." Клер
Я не волшебник:
это вы внушили
себе, что я умею колдовать.
Реальность мне уже не воссоздать, хотя я и не прочь порой во благо.
А кто-то ухмыльнется, бедолага,
и мне ль не знать...
Мне многого не знать.
О, нет!
От слов своих - не отрекусь.
Тем более от действий и желаний.
Ведь всё возможно.
Дело в малом - в длани.
Сомнения опять предам закланью.
Ну, вот! Ну, вот! Я о своём опять!
Не надо жертв!
Всё должно быть как вздох.
Верней - как выдох, даже дуновенье.
Решают всё уменье и мгновенье,
но где же то мгновение?..
Мой Б - г!
Я не волшебник, я - самообман.
Я запах не того одеколона.
А вы всё шепчете: - "Тот самый, самый, оный..."
Я не волшебник -
даже не шаман.
Победою моей -
один бедлам.
А вы всё верите в меня.
Зачем?
Зачем-то....
Моменты образуют снова ленту.
Но посох мой не светится в пути.
И если сотворил - то лишь бутик,
в котором лишь улыбки и надежды,
да рядом сад, где шепчется листва.
Но в этом нету, право, волшебства:
одни слова....
Слова...
Слова...
Слова...
Порой с ошибками…
Порой…
Порой - повторы.
А я опять с одной дорогой спорю,
сбегая из воссозданного сна.
А где-то осень, лето, иль весна...
А на ботинках слёзы или влага.
И кто-то ухмыльнется: - "Бедолага."
И стерпит куда большее бумага.
И что-то повторят в ночи уста…
Нет-нет, всё хорошо, я не устал.
Я не волшебник
(право же, открытие).
Я лишь пытаюсь рисовать батик.
Я не волшебник - просто я в пути.
Я не волшебник
вы меня простите.
По запотевшему стеклу…
Натке Ивановой
Как рукой по стеклу, запотевшему, будто во сне,
проведу по словам, и замру на мгновенье, поверив.
Закрываются плавно состава волшебного двери,
и болтает блондинка красивая вновь о весне.
И пускай разговор о надежде ведут не со мной.
Я невольный свидетель,
а может быть, я соучастник.
Я стараюсь не слушать... Но поздно.
Уже я причастен
и, из дома не выйдя, я еду как будто домой.
Я невольно подслушал сегодня чужой разговор.
Мне хотелось встревать,
но не смог я отбросить приличий.
Сделал то, что и раньше я делал так глупо обычно:
записал пару строк и ушёл, озираясь, как вор.
Взгляд скользнул по словам.
Снова вижу за мутным стеклом
я надежду блондинкой,
поющей в промерзшем вагоне.
И я снова в пути, меня кто-то незыблемый гонит.
Я забыл про порезы. Болело. Уже запеклось.
Как рукой по словам и как будто возникло тепло.
Я и сам, как стекло, вдруг оттаял
и сделался чистым.
Так весной незаметно и быстро
вскрываются листья...
Мне не скажут потом:
- Ты, приятель шаман и трепло.
Ну а я вдруг поверю, что вправду могу колдовать,
превращая слова
в мир трехмерный на плоской бумаге.
Мы с блондинкой в вагоне беседуем тихо о влаге...
Бег на стуле
Убегаю от тоски и своей печали.
Небо рвётся на куски, ветками качая.
И дорога не звала, и не огляделся,
и не те опять слова, а куда мне деться?
Убегаю от картин, что всегда рисую.
Той дороги серпантин поминаю всуе.
Проклинаю ремесло. Вспоминаю душу.
И скрипит в ночи весло... Душно. Душно. Слушай.
Убегаю я от чувств и избитых истин.
Я, наверное, мечусь, как осенний листик.
Я, наверное, неправ, или же отчасти...
На реке как будто сплав.
Дай весло на счастье...
Нарушение симметрии (Кромешно белая мелодия) “Все начнется вот-вот, Жаль, что зрителя нет “ Из песни группы “Машина времени” “Музыка под снегом”
Уплывают скамейки по лужам замёрзшего парка
мимо спящих деревьев, застывших с обеих сторон.
Нарушеньем симметрии льдинок хрустальных
помарки
в белом вальсе кружат под осипшего неба тромбон.
Уплывают скамейки... Достойно. Размерно.
Неспешно.
Забирают минуты обычного зимнего дня.
И я вижу, что белое тоже бывает кромешным,
и не знаю, а стоит ли этому белому внять.
Размышления о связи длины и расстояния
Обвинять – бессмысленное дело,
ведь ничто не вечно под луной.
Цель находят пущенные стрелы.
Расстояние не связано с длиной.
Ночь пройдёт, потом пройдёт и утро.
Свист раздастся в проходном дворе.
Кто-то в лёгкой яркой летней куртке
листья разбросает по траве.
Кто-то будет радостен и весел,
невзирая на десяток “на”.
Будет листья трогать лапой ветер,
и опять вернется тишина.
А стрела, она достигнет цели.
Не одна и тоже не одну.
Почему опять не то мы ценим?
Почему опять всё про длину?
Ведь куда приятней про причастность,
чем других беззвучно обвинять.
Кто-то в лёгкой куртке ищет счастье,
колокольчиком в тиши едва звеня.
Воспоминание о Перадоре (кинофантасмагория) Осознание того, что мы не в силах что-то изменить часто побуждает нас к...
Павлу Луспекаеву, Александру
“Верещагин, уходи с баркаса!”
Верещагин, милый, уходи...
Шепчет ветер снова: - “Жизнь прекрасна...”
Тишина бывает не напрасна.
Не напрасно бродишь ты один.
А волна накатится на берег
и уйдёт вслед тысячам сестёр.
Я опять наивен, я – поверю
незнакомой девственной свирели,
и ногам, что в кровь я снова стёр.
А потом найду повыше место,
лягу на спину, и боль умчится вверх.
И опять услышу я из детства
“Верещагин...”, и заколет в сердце,
и раздастся взрыв, а после – смех.
Бог ты мой, ну, что за наважденье.
“Верещагин...” Что же там звенит.
Сколько лет прошло... не в осужденье
детство остаётся в побуждении
окончанье фильма изменить.
Смех раздастся снова, снова… Снова
кто-то мчтит по Звёздному Мосту.
Кто-то мчит ко мне из Перадора.
Мне, как будто, снова дали фору.
Вместе с нею боль и пустоту.
Странно это. Очень, очень странно.
Я не должен знать про Перадор.
… Был июнь и вечер тёплый ранний,
и ложились звёзды как орнамент,
и негромкий лился разговор…
Что же это? Снова, снова верю.
Кто ты, незнакомка? Отзовись!
Это ты играешь на свирели?
Кто провёл тебя? Волшебник Мерлин?..
Небосвод зажегся и завис.
Что же это? Встреча ли? Прощанье?
То ли сон опять сморил меня.
И опять я вторю: - “Верещагин!
Уходи с баркаса,” – увещаньем…
Законы построения миров (В потоке)
Ошибочно ли мнение толпы,
и сколько нас бредет в ней одиноких?
Служенье муз не терпит... эту пыль.
Я снова ведь не шёл, а словно плыл,
не вспоминая прошлого уроки.
Я плыл - как есть: непонятая часть
сего движения заботы и печали.
На вид, не суетясь и не мечась.
И надо ли мне было различать?
Вот и меня опять не различали.
Ошибочно ли мнение моё?
И что вообще на свете безупречно?
И если миром правит буква “йот”,
то кто потом меня тогда поймёт?
Что говорить про вечность и беспечность.
* * *
Законы построения миров
весьма просты: всё создается нами.
Рассвет суров. Закат потом багров.
В мечтах растим мы личный двор и кров.
А кто растит вот этот весь орнамент?
Подумай: мир - прекрасен, жизнь – нова!
Поверь, что эти люди все воздушны.
Попробуй верить собственным словам.
Я пробую… Кружится голова.
И почему же всё-таки чуть душно?
* * *
Я, как обычно, подобрал в толпе
сегодня аж четыре новых строчки.
Я даже их попробовал напеть,
и снова понадеялся суметь,
не проверяя этот мир на прочность.
Камера обскура
Волшебный Мир... он кроется во мне,
а мы с друзьями спрятались в коробке.
А там всё то же: от “светать” к “темнеть”…
И снова я кажусь смешным и робким.
Сквозь маленькую дырочку лучом
к нам проникают радости и беды.
И Караваджо вовсе не при чём,
и не при чём заумные беседы.
Пусть вверх ногами судьбы, страхи, жизнь
в том коробке по имени пространство.
Привыкли... Так с чего тогда, скажи,
я так продрог за годы снов и странствий?
Я лишь порой пытаюсь осознать,
а что же за... Откуда луч тот светит?
Но вновь отодвигается стена,
и коробок рождает новый ветер.
Диптих о течениях. И просто… трель или немного о самом очевидном
Я улыбнусь. Так было ведь всегда...
Я возгоржусь, глаза потупив скромно.
За кавалькадой незнакомых комнат
на кухне вдруг забулькает вода.
А я шепчу: - “Вглядитесь мне в глаза.
Пожалуйста…
Тогда хотя бы в строчки.”
Я знаю, что всегда был одиночкой.
Я знаю, что такая полоса.
Я понятым, конечно, быть хочу,
как и мечтаю просто быть любимым.
Вода течет сквозь раковину. Мимо…
Куда-то я опять сквозь ночь лечу.
Проблема ведь не в том, что скажут мне.
И даже не в “когда”, “зачем”, “постольку”…
И путь не путь, и он совсем не скользкий.
И не такой уж неизменный вид в окне.
Диптих о течениях. Пояс астероидов
Астероид под номером...
Сколько на свете таких?
Одиноких, рождённых в глубинах,
умам неподвластных.
Он неведом, не познан. Как ты.
Потому ль ты притих?
Он проносится мимо,
никем никогда не обласкан.
Астероид под номером….
Кто ты? Ужель мой двойник?
Сколько нас неприкаянных,
гордых, несносных скитальцев?
Я, как тот астроном к телескопу,
к бумаге приник.
Даже если захочется,
вряд ли удастся остаться.
Разливается ночь,
и рождается снова во мне
некий сгусток… Любви?
Я не знаю… Пускай… ощущений.
Век за веком стекают.
Идёт посевная камней.
И меняется всё.
Постоянно – одно лишь вращенье.
Диптих Преодоление сидеродромофобии. Этюд с поездом
Где-то очень долго едет поезд,
а за ним встаёт загадкой лес.
В промежутке - двое или трое.
Может, странники, а может быть, изгои.
И над всем – луна приставкой “без”…
Безупречность странного пейзажа.
Бесполезность некоторых снов.
Безучастность выбранной поклажи.
Безнадёжность этого вояжа.
Безрассудность высказанных слов.
Ну, а поезд едет, едет, едет,
словно неразгаданная боль,
словно не совсем разумный кредит…
То ли будет в полуночном бреде.
Я не спорю. Милый друг, изволь.
Кто же эти несколько скитальцев?
Посмотри на них со стороны.
Что-то объясняется на пальцах.
Кто же?.. Не сумевшие остаться?
Или… Неужели это мы!
Диптих Преодоление сидеродромофобии. Не для гимнастики ума…
Я не ответил на вопросы,
да в целом… я и не хочу.
Пусть редко вам кажусь я взрослым.
Пусть чаще без оглядки мчусь.
Скажите, разве в этом дело?
Шепните: - “Знаем, это так!..”
В тот миг раздвинутся пределы,
и попадём мы вновь впросак.
Но всё же надо... Я не спорю.
Ищу и помогаю вам.
Несётся скорый поезд к морю,
уносит страх, тоску, бедлам.
А я припал щекой к окошку,
зажмурился и сделал вдох.
Я лишь хочу помочь немножко
вам не бояться поездов.
Их сам боюсь. Что там лукавить...
Я сам теряюсь, я – не маг.
Поверьте - я не для забавы,
не для гимнастики ума.
Диптих о возможностях. Об игре на музыкальных инструментах и не только на них
Руки хотят играть на рояле, на скрипке, на флейте.
Сам я хочу бежать не туда, куда следует ветер.
Но, увы, не умею совсем. Если только словами.
(Мне порой удаётся сложить необычный орнамент.)
Я хочу быть загадкой, но чаще хочу быть понятней,
чтоб со мною общаться вам было светло и приятно.
И, конечно, обидно, что нет музыкального слуха,
но я знаю, что всё же могу звуком радовать ухо.
Диптих о возможностях. Так, чтоб легло…
Писать стихи, поверь мне, очень просто,
когда писать с открытою душой.
Добру не должно быть особо броским,
и вклад не должен слишком быть большой.
Да брось… Писать стихи совсем не трудно:
ложись на лист как есть и не робей.
Допустим, голос твой - не вопль трубный.
Допустим… Но не ходишь ты с бубей.
Поверь, писать стихи намного легче,
чем плавить ту же сталь иль сеять хлеб.
Хватает малого: ну, скажем боль и вечер.
И надо лишь расставить “что” и “где”.
Зимнее утро или в каморке чудака
Я пытаюсь меняться, стараясь остаться таким же.
Я ищу медиану, понять бы вот только... чего.
Я совсем не желаю вписаться
в придуманный имидж,
тихо строя каморку и вешая холст с очагом.
Я стараюсь меняться, пытаясь остаться собою.
Я рисую пространство, и сам в него делаю шаг,
потому что я знаю, что небо прекрасней обоев,
потому что пытаюсь хотя бы немного внушать.
Я прослыть не хочу зачинателем нового стиля,
гениальным словистом, да, в общем-то, и мудрецом.
Потому и пишу так, чтоб чувства доступнее были,
чтобы видели люди за звуками чьё-то лицо.
Но порою выходят совсем не обычные строчки,
и порою бывает мне страшно, что вырвется джинн…
Лёд на улице дворник опять посыпает песочком,
и сосед на работу уже по морозу бежит.
О наивных желаниях или накануне
А снег не лжёт, он падает, скорбя
по времени и нашим странным тайнам.
Ночь движется подобьем корабля.
Явленье снега в мир наш не случайно.
Застыли в ожидании дома,
и только люди мчатся по привычке.
Им так же просто не сойти с ума,
как и расставить вечные кавычки.
Снег падает, спускаясь с чёрных крыш
дрожащим на ветру прозрачным тюлем.
и разница меж “думаешь” и “чтишь”
проносится в сознании, бунтуя.
Да, снег не лжёт. Он холоден и чист.
Плывут навстречу... ночь и спящий город.
И грустный вдруг мотив в ушах стучит.
И многого не слышно (даже хором).
Всё неслучайно… Можно думать так.
А можно лишь молчать, подставив снегу
лицо…
ладонь…
Снег падает.
Пустяк?..
Не с крыш уже.
Летит он прямо с неба.
Он падает раз …дцать порой в году.
А сколько раз приходит он желанным?
Ведь люди снегопад не часто ждут,
затурканные срочными делами.
Но снег не лжёт… Возьмём с него пример.
Поверим же, хотя бы в добродетель.
Пусть нас пугает положенье сфер.
Пусть ветер дверь времён срывает с петель.
И кажется: проносится не год,
не эра - а сама, возможно, вечность.
Снег снова вовлекает в хоровод
и выпускает страхи и… беспечность.
Явленье снега в суете сует:
явленье чувства, мыслей и надежды.
И Новый Год, конечно не ответ
на эти белые пушистые одежды.
О чём ещё мы можем пожелать,
ступая накануне новой эры?
Чтоб падал снег… Чтоб стало меньше зла.
Чтоб он не лгал. Чтоб нам хотелось верить.
Весенний авитаминоз
Асе
Усталость проходит с остатками сна.
Неслышно, незримо приходит весна.
И что-то случается снова с тобой.
И только пейзаж почему-то рябой.
И только вдыхается как-то не так.
И ритм незнакомый выводит рука.
Сличаются мысли, сомненья, мечты.
И что-то Иное маячит...
Прочти
те строки, что вырвутся скоро на свет.
Хотя... даже в них не найдешь ты ответ.
За шаг до поворота головы или игра в одно касание
Ане Фисенко
Что в повороте Вашей головы
меня так привлекло?
Я сам не знаю.
Который год словами я играю:
мне их созвучья стали не новы,
и только грусть-тоска всегда другая...
Её иль Вас коснусь сейчас рукой.
Вы снова мне покажетесь другой.
Мне хочется коснуться Вас опять.
Опять... когда... мы встретились впервые?!.
О, сколько раз бросался я в порыве,
пытаясь необъятное объять,
возможно, в полушаге от обрыва,
за шаг до поворота головы,
до возгласа “Так это были Вы!..”
Безмолвной перекличкой через двор
прямоугольно-разных блёклых окон
тускнеет день, что был словам истоком.
Так хочется продолжить разговор
размеренно, задумчиво, наскоком,
прикосновением не взгляда, не руки...
Ну почему они все так хрупки.
* * *
Касание надтреснутой губы.
Тот поцелуй, который мне приснился.
“Приятель, ты б скорей угомонился!”
“Твои, приятель, вирши вновь грубы!”
Так... неужели я опять забылся?..
Лишь тени удлинились за окном.
Мы снова друг от друга далеко.
Прошу, о мой фельдфебель, разреши!
Дай крикнуть, дай шепнуть, дай прикоснуться.
Огонь и Воздух – им ли не схлестнуться.
Огонь и Воздух...
Слышишь?!.
“Не спеши...”
“Остаться... Отдышаться... Окунуться...”
Не поворачивайтесь – ночь настанет пусть,
ведь всё одно грядет ей следом грусть.
Вы так неповторимы... Неспроста.
Вы так неуловимы...
Нет – молчите.
Я ухожу, Вы после свет включите
и прочь меня гоните и с листа...
Возможно, Вам поможет чаепитье.
... Две ложки сахара и выдох. В тишине
Ваш взгляд ещё зеркальней и слышней.
* * *
Закончился опять обычный день
простым английским словом экспектейшен.
Вы правы, я, конечно, не безгрешен,
опять несу сплошную дребедень.
Поток в моём сознанье – перемешан.
Начало…
Начало обнаружится в конце
отрезка неизведанной дороги,
там, где шумят в ночи всегда пороги
реки, ещё не названной пока,
в момент, когда сличаются века,
и солнце мчит за холм на колеснице.
И то, что не сидится и не спится,
лишь звенья недокованной цепи
созвездий, междометий и соцветий...
Начало обнаружится на дне
стакана или просто кружки с чаем.
И вроде бы и не с чем, но сличаем
мы этот как-то пройденный этап,
пока ещё не близко до рассвета,
и серебрится месяц в вышине,
и шум в ночи становится слышней.
Но даже сквозь него звучит “не надо…”
и вслед за солнцем мчится быстро над…
Серебро…
Что-то меняется. Что-то не клеится.
Что-то маячит за пыльным окном.
Кто-то замёрзнет, а кто-то согреется.
Кто-то поставит весь выигрыш на кон.
И разольётся над ночью непуганой
снов, облаков или слов серебро.
И затяну я надежды подпругами.
И упадёт мой пятак на ребро.
Завтра ли, после ли, утром ли, в полночь ли
выплесну строки с тревогой на свет.
Странно, что раньше меня не морочили
ваши сомненья и шёпот в листве.
Может, взрослею я? Может - серьёзнею:
меньше и меньше я верю словам.
Только созвучиям… Время ли позднее?..
Строчки не строчки, а просто зола.
Вы не подумайте, я не в смятении
лишь от письма занемело плечо.
Что-то, увы, неподвластно хотению,
что-то всё так же безумно влечёт.
То ли луна серебристыми блёстками,
то ли, сверкая, иная строка…
Звуки навскидку такие неброские,
видимо, тоже способны сверкать.
Серый гном
Живёт на свете серый гном:
неброский, злобный, одинокий.
Он проникает в каждый дом
и протекает тенью в строки.
Он корчит рожи, бьёт под дых,
он ждёт, когда же ты сорвешься.
На каждый твой невольный “пых”
кидается он серой кошкой.
Он образован и умён,
начитан, быстр и восприимчив.
Он проникает даже в сон,
застать пытаясь нас с поличным.
И каждый взгляд, и каждый вздох
наш... будет им легко замечен.
Он застаёт всегда врасплох,
и потому, увы, он вечен.
Ты бесишься – и он растёт.
Ты злишься – он лишь матереет.
И мир уже не так цветёт,
и вдруг становится серее.
Он притворяется ручным.
Он может добрым быть и нежным.
Но цели – как всегда, мрачны...
Не тешь себя пустой надеждой.
Он любит тихо надавить
на самую больную рану,
и справедливо осудить,
чтоб всё звучало без изъяна.
Он лицедей и лицемер.
Он бьёт прицельно прямо в душу.
Он мудрый приведет пример…
Молю тебя, его не слушай!
И если ты сорвешься вдруг,
тебя он выставит виновным.
И серости замкнётся круг.
И небо станет бездуховным.
И силой с ним не совладать.
И добротой, и словом тоже.
Ему нельзя ничем воздать:
он обладает толстой кожей.
Да… вечен он, как вечна тень,
но он отнюдь не всемогущий.
Есть средство от его сетей.
И мост над рвом пока опущен…
Всего лишь: не бороться с ним,
не поддаваться паранойе,
и станут чуть светлее дни.
Не порождайте слово злое.
Противникам посвящений в стихах Некоторые люди считают, что писать посвящения глупо и неправильно…
Был другом неизвестного поэта
какой-то неизвестный человек.
Давно обоих поглотила лета,
и не один с тех пор сменился век.
Но вертится Земля, и солнце светит.
И пишутся стихи. И ноет грусть.
И дует, дует, дует, дует ветер.
И ты в него чуть слышно шепчешь: “Пусть!..”
Пускай потом всё сгладит комментарий.
А, может быть, не будет и его.
Ведь посвящаем мы не за фанфары,
а потому, что на сердце легло.
Эскиз с чётко прорисованными ветвями
Р.
Шелуха облетит, и останутся ветви,
зимний парк, тишина и ночная прохлада.
Просто время формальных холодных приветствий
затаилось во мне глубже тёплого взгляда.
Просто руки спонтанно выводят скрещенье
этих веток, чуть видимых глазом уставшим.
Просто где-то во мне затерялось прощенье.
Просто стал я, наверное, чуточку старше.
Не старее... серьёзней. Беспечность всё та же,
и обиды по-детски приходят порою.
А деревья стоят – беспристрастности стражи.
И опять я ищу для романов героев.
Кривизна и изломанность... без аллегорий.
Простота и доступность.
Опять вылупляюсь.
Я иду.
Наст хрустит
и прозрению вторит.
Я, как раньше совсем, в темноту улыбаюсь.
Другая сторона (Возвращение)
...а с той стороны позабытой реки
остались не песни, не сны, не грехи,
не звуки ночные, не утра тоска:
остались сомненье и шорох мазка...
Постой, не бывает такого! Молчи!
Ведь если захочешь – ты сможешь сличить
две истины старых, два странных значка...
(Замочная скважина - лаз для крючка).
Ну, что ты молчишь?! Ты не знаешь ответ?
Ты хочешь сказать, что двух истин тут нет?
Ты хочешь сказать, что она лишь одна?..
Волна за волною, да омут у дна.
Сомненья?.. Пожалуй, мне это сродни.
Толпа за толпой, а мы снова одни.
Саднит оцарапанный где-то кулак.
И строчки не строчки. И лесть не хула.
Три точки... Три точки. Тире... Не вопрос.
Пронзительно бьётся шифрованный “SOS”.
Созвездья. Соцветья. Созвучья... Не сны.
Река и поляна пред бродом лесным.
Истоки “К строке строка ложится и…” Дмитрий Аршанский
... Натке и Диме
Рука встречается с рукой...
Строка порой находит строку.
А полустанок одинокий
положит вдруг разлукам сроки
под стук, несущийся с тоской.
Исток печали не понять.
Печаль – она неотделима
от слова странного “любимый”...
А поезда несутся мимо,
и время тенью мчится вспять.
А где-то в дальнем-далеке
“любимая” ложится слово.
И день рождающийся новый,
отбросив горечи оковы,
взмывает в небо налегке.
И всё-таки бывает так:
строка порой находит строку.
И словно времени истоки
версты отмерены с листа
дорогой новой.
Тонет мрак.
* * *
И нужно ведь совсем немного:
случайность, слово... после – шаг.
А дальше нужно не дышать.
Потом – душа найдёт дорогу...
Триптих Пророчить надежду. Волокно “Не надо мне ни платы, ни награды. Душа добро творит не напоказ.” Андрей Дементьев
“И я боюсь, когда пишу. … И всё боюсь её не встретить. И встречи каждый раз боюсь.” Андрей Дементьев
Андрею Дементьеву
За окнами живут стихи...
Не потому ль открыты окна.
А мир опять сегодня мокнет.
А мир опять как будто соткан
из слов, летящих от сохи.
За окнами живут слова.
Стена дождя их скрыла стаи,
а я себя опять листаю,
и истина, опять простая,
шуршит, как жёлтая листва.
За окнами живёт мечта:
осенним днём и зимней ночью
она надежду нам пророчит,
но в расстановке многоточий
она поэту не чета.
А что поэт? Он снова ждёт.
Он снова тут: один и настежь.
Его уже ты не уластишь.
Ему уже не нужен ластик,
и дождь не дождь... Он лишь прядёт.
Триптих Пророчить надежду. Канва “Я живу открыто, Как мишень на поле.” Андрей Дементьев
Андрею Дементьеву
Быть собою самим непростая задача:
не ложиться под мненье, не спорить с молвой,
проходить, не сутулясь и взгляда не пряча,
окруженным своей добротой, как канвой.
Быть собою самим... естеством – не уменьем,
без усилий, на выдохе... Это ль не цель.
Потому ли ношу я печаль и сомненье
на усталом, но светлом, открытом лице.
Триптих Пророчить надежду. Заветное хотение “Живу не так... но, слава богу, Я различаю свет и мрак.”
“Хороших людей слишком мало. И всё-таки их большиство.” Андрей Дементьев
Андрею Дементьеву
Я не хочу прожить безгрешным,
я знаю – это невозможно.
В решениях, порой поспешных,
я не хочу быть осторожным.
Хочу не верить в бесполезность.
Хочу нести не свет, так слово,
забыть надменность и помпезность...
Мои желания – не новы.
Хочу придти строкой забытой
и к тем, кто ждёт, и к тем, кто любит.
Хочу я жить всегда открыто,
не опасаясь, что осудят.
Я не боюсь прослыть банальным,
зато боюсь, что не услышат...
А мир красивый и печальный
течёт от горизонта к крышам.
Почти программное
Я поэт никудышный: я многих ответов не знаю,
я слежу за тенями, а тени относит на юг.
Между небом и светом проходит дорога лесная.
Я на север иду в окружении дивных зверюг.
И не их я боюсь, не дороги, не леса, не ветра,
не того, что опять я меж небом и светом один:
я ещё не привык, что порою даю сам советы,
я ещё не готов, руки вскинув, воскликнуть: “Гляди!”
След, оставленный мною, в замшелых тропинках
не виден.
Все зарубки на соснах наполнились снова смолой.
Но не хочется, право, использовать слово “обидно”…
А не хвойное что-то вонзается в душу иглой.
Между небом и светом проносятся странные тени.
Облаков ли? Поэтов? Не созданных ими стихов?
Строки вьются, как корни неведомых
странных растений,
и коряги вопросов выходят навстречу из мхов.
Я – поэт. Никудышный ли? Глупый ли?..
Право, не знаю.
Но я что-то пытаюсь увидеть, запомнить, пробить.
И по этой дороге меж небом и светом шагая,
я негромко стараюсь внушить вам желанье любить.
Затаился рассвет и открыта на кухне тетрадка.
Там стихи или строчки. Я что-то пытаюсь сложить.
“Между небом и светом” опять повторяя украдкой.
Биоценоз
Имею ли я право накатывать хандрой,
а может быть, и разочарованьем.
И если впрямь осадок – поэзии ядро,
то что тогда зовётся дарованьем.
Имею ли я право, внушив вам оптимизм,
петь песенки о том, что жизнь прекрасна.
И тщетно я пытаюсь ввести неологизм
по смыслу чуть иной, чем “не напрасно”.
Имею ли я право собою быть самим.
Не говорите только “несомненно”…
В цепочке совпадений, в цепочке пантомим
есть ряд наичудеснейших мгновений.
И, собственно, так просто, задав себе вопрос,
опять в своих погрязнуть рассужденьях.
В стихах ведь, как и в жизни, царит биоценоз:
любовь и смерть, забвенье и рожденье.
Танец ( ... а как же иначе)
Натке Ивановой
Я двигаюсь в танце, я двигаюсь быстро,
на мир я смотрю укоризненно чисто,
но нету в моей чистоте пуританства:
себе позволяю я мерить пространство.
Себе позволяю я думать о людях,
в душе повторяя: “о людях – не судят...”
О людях не судят, о чёрном не плачут,
но что-то цепляет... и как же иначе?
Я двигаюсь в танце, я двигаюсь плавно,
порой улыбаясь словам: “Ну, и славно...”
Порой замирая, как слово в полёте.
Порой пропуская, что в спину: “В пролёте,” -
бросают... А как же без этого в танце?..
Предел совершенства не связан ведь с глянцем?
Всё чистят песчинки, о чём-то судача.
А я вот беспечен... И как же иначе?
Я двигаюсь в танце. Я двигаюсь с песней.
Пожатье плечами у тех, с кем не вместе.
Пожатье другое, как будто тем вторит.
Но танец мой ведь не сжиганье калорий.
И в каждом пролёте ищу я уроки,
порой задыхаясь от этой мороки.
А мысли, а мысли в ином ритме скачут,
мой танец сбивая… А как же иначе?
Огнеопасный мотив
Пальцы стремятся играть
на рояле, на скрипке, на флейте...
Ноги бегут против ветра.
Последний стегает их плетью.
Я играть не умею. А жаль...
Ни на чём...
Если только словами.
Но бумага боится огня,
а в словах этих прячется пламя.
Внешне – загадкой кажусь,
ну а в тайне – стремлюсь быть понятным,
так, чтоб общенье со мною
казалось не просто приятным.
А рука всё выводит в ночи
некий ритм
наподобие танца.
Мне навстречу лишь ветер опять.
Он опять не попросит остаться.
Строки боятся огня…
Ну и что бы мы там не писали -
холодно… Над проводами
нотами звёзды свисают.
Как намёк в дикой пляске огня,
то ли сон,
то ли тени индейцев…
То не в жилах проснулся тамтам…
Нет… Тамтам прямиком бьёт из сердца.
Придыхание
Оле Шишкиной
Я сплетаю слова и не знаю, что будет в конце.
Тот узор возникает из воздуха, как придыханье.
Я беру карандаш, как ботаник-зоолог пинцет.
Не гербарий...
Я сам на листок приколюсь с потрохами.
А порою я их выбираю в песке, как янтарь.
Я смотрю на просвет, чтоб увидеть застывшее время.
И уже не тревожат меня ни осенняя хмарь,
ни грядущий мороз...
Я уже сочинил себе кремень.
Я прошу у луны миллиграмм от её серебра.
Я у солнца прошу океана закатные блики.
Я прошу у себя безвозмездно кусочек ребра.
Пара строк...
и уже я смогу тебя утром окликнуть.
Иногда ты в очках. Иногда ты в одежде иль без.
Иногда наготой я твоею, забывшись, любуюсь.
Тот эликсир из слов я готов испытать на себе.
Вот уже я опять не грущу, не бубню, не сутулюсь.
Я сплетаю слова, не гадая, что будет в конце.
Черно-белый рисунок
пытаюсь я сделать трехмерным.
На вопрос риторический эха:
- "...и в чём твоя цель?!."
Я уже не себе одному отвечаю: - "Наверно..."
И когда рано утром откроешь ты первой глаза
и, меня не будя, из руки вынешь смятый листочек,
твои мысли отточат слова, как поделку фреза,
и сама ты поставишь последнюю главную точку.
Воспоминание о Прометее считается, что сны длятся всего лишь короткий миг перед пробуждением
За секунду до рассвета сны терзают наши души,
словно печень Прометея.
Постарайся их не слушать,
как и спутника рассвета седовласого Борея.
За секунду до рассвета так не хочется разрушить,
так не хочется расстаться
ни с прошедшим, ни с грядущим.
Неужели всё так просто и банально снилось счастье.
За секунду до надежды я тебя рукой касаюсь
и шепчу слова невнятно.
И в рассвет уже вливаюсь,
и ресницами моргаю, и мне многое понятно.
Мне понятно, что на свете
есть предел для устремлений,
есть предел для совершенства.
Штраус. Вечное движенье.
И Борей стучит в окошко. И кончается блаженство.
О начале координат
Я живу много лет параллельно себе,
доверять разучившись закатам и снам.
По утрам я с нуля начинаю разбег.
И с нуля познаю всё, что раньше узнал.
Я живу много лет параллельно словам.
Я живу много лет параллельно любви.
Из-под пяток моих выползает молва,
что свалился я будто бы с края Земли.
И проносится день в суете и делах.
И я часто встречаю хороших людей.
Но швырнет кто-то в спину: - “Увы, дело швах…” -
и в сознанье ворвутся “откуда” и “где”.
Закрываю глаза. Вижу в куполе дверь.
Звезды молча глядят и совсем не звенят.
И врывается в душу поверженный зверь.
И обратно шагнуть принуждает меня.
Там, у края Земли не бывает любви.
Там, у края Земли вырастают снега.
И стоят на приколе, застыв, корабли.
От весны до весны. От “тогда” до “всегда”.
Там так тихо, что вряд ли ответы узнать.
Там в кристалл превратится любая слеза.
Там нельзя обмануть. Там нельзя оболгать.
Там все пристально смотрят друг другу в глаза.
А в глазах этих жизнь. А в глазах этих смерть.
Только нету любви… И уже не сбежать.
Там сверкает луны одичавшая медь.
И не спорит никто. Остается лишь ждать.
Потому и ищу я уже много лет
объясненье всему, мелкой дрожью дрожа…
И свистит на рассвете сомнения плеть.
И от края до края проходит межа.
Здесь, у края Земли не найти этот край,
будто он не один и у каждого свой.
Лишь хрустальной слезы засверкает вдруг грань
и с луны донесется глухое “изволь”.
Семеня…
Было мало печали в этой точке Земли.
Вы, конечно, скучали, но позвать не смогли.
И тоску объясняли положеньем планет.
И, возможно, искали подходящий момент.
Было мало печали в этой точке Земли.
Вы кого-то прощали, но простить не смогли,
как и в точке откуда... не простили меня.
Я уже не забуду, но сумею принять.
Было мало печали... Вы понять не смогли:
я, конечно, отчаян - в этой точке Земли.
Но отчаянья больше, чем нечаянней я...
Разомлею от чая. Вы – простите... меня.
Было мало печали. Было много любви.
Вы меня не встречали. Я усы теребил.
И, вот так, не встречая, Вы впустили меня,
и отчаянье скрылось, под дождём семеня.
Джинн - дурилка
Слова имеют цвет. Слова имеют вкус.
И в силу слова верю я – дурилка.
И в каждом из стихов, едва его коснусь,
я выпускаю джинна из бутылки.
Он смотрит на меня и спрашивает вновь:
“Разрушить город или же построить?”
А я смеюсь в ответ: “Да нет, дари любовь!
А с нею люди сами всё устроят.”
Слова имеют соль. Слова имеют слой,
как и земля, что топчется веками.
И я брожу по ней, не добрый и не злой,
и облака толкаю я руками.
И вот в чём парадокс: не знаю, почему
я часто без причины улыбаюсь.
Но я – не идиот: добра величину
я, преумножив, в джинна превращаюсь.
И зачем только спрашивал
- Где учат на волшебников?
- Да прямо за углом.
Без книжек, без учебников
наш милый управдом.
Включил он отопление,
и свет, и газ, и лифт.
Банально... Тем не менее,
ну, не волшебник ли?
- Да бросьте Вы кобениться,
подумаешь – тепло.
Куда ещё он денется?
А, может, Вы - трепло?
Я Вас о ЧУДЕ вроде бы
спросил... о волшебстве.
Так где же они водятся?
Скажите прямо: - ГДЕ?
Блин! Пирожки с капустою!
Ну, знаю пару мест…
Советую, что чувствую,
авось свинья не съест:
Там, в скверике за “ящиком”
два дня тому уже
я видел настоящего
точильщика ножей.
КАК крутятся колесики
и искорки летят…
Ну, что ЕЩЁ Вы спросите?
Ну вот – своё опять…
Делюсь я всем что дадено:
что в том, что я босой…
В продмаге толстый дяденька
торгует колбасой.
Он столько лет обвешивал
доверчивых людей.
Скажи – Какого лешего,
Ну, чем не чудодей?!
Когда бы научиться
так жулить и не сесть…
Что? ТОЖЕ не годится?
Ну, что ж… последний - здесь.
Да, прямо в этом здании
на пятом этаже.
Да-да, чудес созданием
он съел слона уже.
В свинец кусочек золота
ему не превратить…
Да, зелено… Да, молото…
Резона нет грустить.
Без повода смеяться
он вмиг научит Вас,
открыто улыбаться
и хитро щурить глаз,
быть внешне беззаботным,
серьезным в глубине,
стихи носить с работы…
Пойдём?
Что?!
Снова НЕТ?
Как? Почему не чудо
любить, дружить, страдать…
Да, нет. Учить не буду…
Узнаю адрес – дам.
А мой уже ты знаешь.
Надумаешь – я тут…
Чудо в перьях
Мне приснился город, где живет
та, которую пока ещё не встретил,
весь в тонах пастельных небосвод,
и художник-пейзажист – залётный ветер,
облаков тревожные мазки,
и деревья рваными штрихами...
Улетает ветер от тоски,
продирая насквозь с потрохами.
Мне приснился город, что искал
я, увы, пока так безуспешно.
Ветер меня дружески ласкал,
я запоминал штрихи поспешно:
дом, подъезд, окно – напротив парк,
переход, киоск “Cоюзпечати”,
водосток, решетка, белый пар...
И глаза прохожих без участия.
И, увы, никто не отвечал
на вопрос мой: “Что это за город?”
Ветер лишь играючи качал
фонарей испуганные взоры.
Фонари смотрели на бульвар
и дрожали на замерзших тросах.
Я решал, вздыхая: “Что сперва?..” -
повторяя те же всё вопросы.
Сердце мне подсказывало: “Здесь!..”
Разум сознавал, что город снится.
И хотелось просто так присесть
и ловить снежинки на ресницы.
Я почти не верю в чудеса,
но к скамейке приколол визитку.
Ветер моментально забросал
снегом мою скромную попытку.
Святая наивность
Она полюбила поэта. “Святая наивность,” –
ей в спину бросали. От злобы спасала взаимность.
А лето текло и, казалось, беспечны пределы.
И мир провоцировал снова его переделать.
Она полюбила поэта... представьте такое.
Да здравствует всякий, кто может лишаться покоя:
так с каждой их встречей
всё больше смещалось пространство,
но тем, кто наивен, последнее было не странным.
Поэт же считался помимо... – большой неудачник
и очень стеснялся давать ей всё это в придачу.
Но речи заслышав такие – сердилась подруга
и, гладя поэту вихры, улыбалась: “Зверюга…”
И он, улыбаясь, писал, и всё было как будто:
и нежными вечер и ночь, и томительным утро.
Рождались стихи и улыбки в такие моменты.
И это лишь часть из того, что подвластно поэтам.
Она полюбила поэта – бывает такое.
Она полюбила поэта – и стала другою.
И в мире от этого стало немного наивней,
а что не для всех… в том, поверьте, они не повинны.
Гармония в мире навряд ли достигнет баланса.
Наивным бы было мечтать даже просто о шансе.
А что до любви, до подруги поэта и лета –
так это, простите, всего лишь завязка сюжета.
Потаённое лето
Все сезоны смешались, и бархатной пеною осень
золотой бахромой заседела тайком у виска.
Но тепло, как весной, и бездонная гулкая просинь
бесконечной волной снова манит идти и искать.
Вновь тепло и светло. Желтых листьев
почти что не видно.
И сезон – не сезон, а слова, как и раньше – легки.
Потому ли грущу? Потому ли
грустить снова стыдно?..
Снова строчки мазками
на плеск предвечерний легли.
Я рисую пейзаж и себя рекурсивно с мольбертом.
А вокруг облака и штрихи пролетающих птиц.
Прибулавив листок, как проход в потаённое лето.
я наполню его шелестеньем невнятным страниц.
Кудесник или поверь в себя “Я ожил от чуда, ведь было оно Таким, что в него невозможно не верить”. Имануил Глейзер
Когда невозможно не верить,
всегда завершается сон.
А что остается?.. Лишь будни и собственный почерк.
За окнами ветер, и кто-то сигналит в клаксон,
и, в общем-то, всё хорошо, унывать не резон.
И только тревожит белеющий лайнера росчерк.
Как будто опять потерял я частичку себя.
Ко сну возвращаюсь, пытаясь припомнить детали.
Но что-то не так... Только крики соседских ребят
мне мысли мои на отдельные строчки дробят,
и лайнер другой неизвестно куда пролетает.
Так будет, что будет! И в буднях есть, что поискать.
К тому же, мне кажется, в прошлом
меня не осталось.
В стремлении новое слово стучится в висках,
и я, выпуская, шепну еле слышно: “Пустяк...”
И если чего не хватает - то самую малость.
Вот лайнер по небу опять пролетел и исчез,
и я возвратился к обычным делам и заботам.
А в небе, как след от мечты, растворился разрез.
И дождик закапал, хотя, он пошел бы и без…
И я, стук почувствовав снова, спросил тихо:
“Кто ты?”
И всё ж я не прав: меня много и в прошлом и здесь.
И сон – только часть неоконченной некогда песни.
Но новые мысли и новые строчки – гремучая смесь.
И вновь я мечтаю, как мальчик, и я в этом весь.
И снова в висках тарабанит веселый кудесник.
Исполнение
Я вечером приду к большой воде,
как приходил к большой любви когда-то,
и в миг единый выплыву везде,
не видя ни настила, ни гвоздей...
мечтающий невольный соглядатай.
Я снова не дойду какой-то шаг
до тайны, пребывающей в волнении.
Я постараюсь ей не помешать.
Я затаюсь, пытаясь не дышать,
пытаясь снова верить в исполненье.
Я снова подойду к простым словам,
звучащим в соразмерности с прибоем.
То будут не хула и не хвала,
а шепот незнакомки на валах,
себя не ощущающей изгоем.
А волны повторяют, что вольны
мы выбирать созвездия и струны.
И, обдувая воздухом хмельным,
впускают в наши слабые умы
возможность оставаться долго юным.
Рождённая из пены "И всё-таки она вертится!” Галилео Галилей
Ирине (она же Ямочка и Woman)
Она хрупка и женственна. Она - почти прозрачна.
Она всегда наполнена фантазии волной.
И, кажется, поэзия всем правит однозначно.
И верится – ей хочется сдружиться вновь со мной.
Мы бродим часто вместе.
Мы, в общем, и не ссорились.
Так... Иногда расходимся на время по делам.
Но я ведь не об этом....
По облакам, по морю ли
она опять проносится с напевом, как стрела.
Она, как ветер, девственна.
Она сильней пророчества.
Любовь и время смешивать ей проще, чем дышать.
И верится, что заново родился ты и хочется
до боли краски смешивать, поверив – есть душа.
Огонь – сродни агонии, а страсть – ветрам и волнам.
Куда нас снова гонит та, что в груди грустит.
Та – хрупкая и нежная. Но сильная...
Я вспомнил....
Рождённая из пены...
Кто?
Кто здесь вновь трубит?
Ни тайны нет, ни мистики в её прекрасном облике,
как, в общем, нет вопросов, куда пропал покой.
Я ждал тебя – волшебница. Я сам уже на облаке.
И звёзды снова сыплются.
Молю – взмахни рукой.
С протянутой ладошки польются сны и сказки.
С почти прозрачных пальцев закапает любовь.
Никто теперь не спрячется
(пусть и прикрывши глазки),
и гулко отзовётся, как верный пёс, прибой.
И здесь... повсюду. Рядом.
Везде... (оттенков между)
припрячутся в безвременье добро и зло, как пух.
Но ровно, как и прежде, вселится в нас надежда,
пройти, не ошибившись, найдя одно из двух.
Клаксон
Я читаю стихи и делю их на “верю – не верю”.
Я считаю секунды, деля на “сезон – не сезон”.
На отрезках дорог нас встречают незримые двери.
Мы проходим сквозь них.
Так не хочется думать “назло”.
Не назло... Вопреки... Вместе с тем... Для того...
Потому что.
И стихи не при чём (я вообще, не умею читать).
Просто тихо бреду,
несмешной нецелованный “мучо”.
И не знаю я точно, кому я ещё не чета.
Цель пока что не цель. Не добро и не зло панацея.
И пройдённый отрезок уходит с рассветом, как сон.
И не знает никто, у кого он ещё на прицеле.
Лишь порою сигналит сквозь тьму
за спиною клаксон.
Полузабытые запахи
Сегодня снова пахло детством,
как много лет тому назад.
Оно ночует по соседству.
Не говори, что ты не знал.
Не говори, что ты не помнишь.
Подобного - не может быть.
Дыхание не станет ровным.
Поэтому - не стоит ныть.
Сегодня снова пахло детством.
Сомнения свои рассей.
Назад вернуться нету средства.
А скрип?
Движение осей.
Земля накренилась как будто.
Ты это в детстве вроде знал.
Бегут сезонами минуты.
Бегут всё из того же сна.
Сегодня снова пахло детством.
Не рыбьим жиром. Не халвой.
И не оладьями...
Приветствуй,
махнув спросонья головой.
Шепни ему: - "Привет! Я вспомнил,
Я имена твои узнал!.."
Душа моя - дорога в комьях.
Вокруг - сплошная новизна.
Уже давно затихли крики.
Листва всё шепчет о своём.
Свет фар на стенах танцем -
блики.
Я с ним хотел побыть вдвоём -
Наедине. Тоской единой.
Найти. Открыть. Поверить. Внять.
Я так хотел беседы длинной,
но вплыл в окно корабль дня.
Мне так хотелось поделиться
всем, что я смог за двадцать лет,
опять друзей увидеть лица
и съесть потерянный билет.
И стать таким же на мгновенье,
каким я был ему знаком.
И я во сне встал на колени
и низкий отпустил поклон.
Едва “Ты слышишь сигнал? Это ветер пропел в камышах. Ты ни мне ни себе не простишь Несделанный шаг.” Андрей Макаревич
Найти своё лицо в потоке отражений
и не сойти с пути.
Идти, а не бежать,
и видеть, как листва начнёт своё сниженье.
А тонкий тихий звук продолжит вновь дрожать.
От осени к весне, как парадокс. Прочтенье...
Непрерванный полёт. Непорванная нить.
Пусть реки потекут без твоего хотенья.
Ведь ты не загрустишь?...
И пусть не изменить.
Сегодня кто-то встал на нужную дорогу
и чей-то голос спел тому, кто был один.
И кажется, что вот, уже совсем немного...
Но снова поворот и шепот: “...впереди!”
Импровизация "Я для тебя рассыплю Белый снег, Что скрасит Тёмных улочек угрюмость. Снежинок легких Призрачную юность Дарю тебе, Любимый человек." Новожилова Ирина
Тенями фонарей приходит ночь.
Я вновь и вновь миную эти тени.
Как много предстояло дребедени
и прочих бесполезных нужных "но".
Они важней казались, прошлым днём.
Всё так и есть.
Пусть царствует движенье.
Но кто же подарил мне белый снег
и скрасил путь, меж прозою и рифмой?
То в снежном тюле стан незримой нимфы
вдруг в танец превратил просто разбег.
Струюсь и я,
как мысли о тебе
Мне чудятся стихи.
Стихи.
Не мифы.
Мы получили шанс поверить в них.
Антималевич: Белое на Черном.
Для нас ли на аллее каркнул ворон:
мудрец из сказки.
Что же ты затих?
Аллея ли мне выбором пути,
иль этот снег, слетающий за ворот?
Друг из никуда
Оле Шишкиной
Он как бы здесь и в то же время рядом
из ниоткуда мчится мимо прочь,
и продирает душу странным взглядом,
в котором слились вместе день и ночь.
Он каплями дождя стучит по крышам,
по стеклам, по деревьям и траве,
и в непонятной речи его слышишь
отчетливо ты лишь призыв: “Поверь!..”
И ты, ему опять безмерно веря,
прижав к груди исписанный листок,
прислушиваясь к шорохам за дверью,
сквозь тьму ночную смотришь на восток.
Загадочный, неведомый, тревожный,
но вместе с тем надежный, верный друг
из никуда в куда-то осторожно
тебя ведет… Забудь про свой испуг!..
Плавно
Рубильник опуская очень плавно,
втекает в город наш принцессой ночь.
День отступает тихо и бесславно,
растаяв разноцветными маслами,
и числами секунд сбегая прочь.
Но мы его порочить не посмеем,
как и пророчить...
Только небосвод
набросит невод на Земли камею,
и мы опять, как дети, разомлеем,
пытаясь отвертеться от забот.
А звёзды за бортом уже всплывают
и кто-то шепчет в ухо: “Позови!..”
Как близких нас с тобою принимают,
но, в целом, никогда не понимая,
не нам одним звенят своим: “Увы…”
Иное
Ане Мартовицкой
Так хочется уехать…
В никуда?..
Нет. Хочется движения иного.
Возможно, я устал опять немного.
Возможно, зачастили холода,
но разве это связано с движеньем?
Я начинаю новый разворот.
Струна звенит пока что с напряженьем.
Глаза и горло иссушает жженье,
и лишь призыв уехать так же твёрд.
Как хочется уехать. Боже мой!
Как хочется глотка, хотя бы вздоха.
Как хочется найти свою эпоху
зимы – зимою и весны – весной…
Но всё идёт к тому, что не понять,
не разобраться в странных ощущеньях.
Минуты из минуты. Дни из дня.
И дыма не бывает без огня.
Но без причины может быть смущенье.
И пусть не развернуть земную ось.
И пусть не изменить мне ход вращенья.
Я загадаю снова превращенье.
Я научусь не быть с собою врозь.
Последний романтик “…А я и есть моя музыка” Микаэл Таривердиев
Микаэлу Таривердиеву
Рояль волновался, он будто хотел убежать
по лужам ночного проспекта
в продрогшую бездну.
Мелодия нежностью с неба лилась не спеша,
и свет фонаря разрезал черноту, как кинжал,
и время тянулось замкнувшимся мигом отъезда.
Рояль торопился. Он словно пытался взлететь,
и слезы стекали по стеклам оранжевой грустью.
И не было сил у него эту муку терпеть.
Рояль торопился как будто чего-то успеть.
Он был не согласен, что в миг этот было так пусто.
А дождик ночной луж касался, как звуков рука.
Он тоже куда-то спешил через ночь переходом
по клавишам черным и белым: он словно ругал
и тех – кто не верил, и тех – кто надежды слагал
в значки никому не известного древнего кода.
И было тревожно и пусто. Одни лишь шумы
врывались в мелодию эту спешащей походкой.
И мир акварельный был снова как будто размыт
пятном светофора, гудками, шуршаньем из тьмы
в шаги убегающей в дождик случайной красотки.
Рояль не смолкал, продолжая шептать о любви.
Последний романтик среди этой мокнущей ночи.
Ему светофор, растворяясь, твердил: - Погоди!
Рояль сомневался. Он брызги, как звуки, ловил.
И очень хотел достучаться… Не просто, - а очень.
Мало - мальское
Мы растащили на куски
всё то, что так любили нежно.
И Мир вдруг сделался пустым,
оставшись синим и безбрежным.
И что мы делаем не так,
нам – умным - снова непонятно.
И не подвис, вертясь, пятак.
И мы не повернём обратно.
Не заповедь, манера жить:
любить и верить без наскока.
Я сам себе шепчу: "Скажи,
зачем ты пишешь эти строки?
Ведь чувствам должно быть внутри –
твои слова? Не отпирайся...
Так чтож бормочешь вновь "гори"?
Хотя бы сам себе признайся."
Я признаюсь, но вновь пишу.
Я просто не могу иначе.
Я об одном опять прошу:
любя, пытайтесь не судачить.
И упаси вас... создавать
себе сверкающие цели.
Иначе – будете блуждать
и не найдёте панацеи.
Да, да, я сам максималист,
хотя ко многому терпимый.
Слетевший с ветки жёлтый лист
кружится, пролетая мимо.
Так и то самое оно
умчаться может без оглядки.
И встанет истина вверх дном.
И вам не выиграть в эти прятки.
Диптих Отголоски. Как почки на вербах
Из белого неба
на белую землю
спускается белый
искрящийся снег.
Как почки на вербах
сомнения дремлют.
И очень несмело
начну я разбег.
И всё понесется
мгновенно навстречу:
надежды и тайны,
сомненья и боль.
И слово проснётся,
спадая на плечи
большими цветами,
рождая любовь.
Диптих Отголоски. В глубине Навеяно балладами Даниэля Клугера и Нью-Йоркским снегопадом
Мысли кружатся, как снег за стеной.
Мысли кружатся и тонут в рассвете.
Чьё-то сомненье и чей-то настрой
борются словно деревья и ветер.
Цепкие ветви страха и сна.
Белая ночь, но не видно ни пяди.
Кто это?.. Снова себя не признал.
Подступы снег заметает не глядя.
Что это снова встаёт впереди?
Звуки увязли в сгустившейся взвеси.
В спину опять неотрывно глядит
тщетность попытки… Но слышится песня.
Нота за нотой: следы в тупике.
Где-то маячит спасительный выход.
Я просыпаюсь, сжимая в руке
листик бумаги. Конец передыху.
Цепкие лапы страха и сна.
Снег за стеной продолжает круженье.
Там в глубине затаилась весна.
Я начинаю попытку сближенья.
Зонг
Мне показалось?.. Нет – он снова тут:
полузабытый, странный и смешной.
Он - тот, кто произносит слово шут,
похоже говоря опять со мной.
А снегом занесенные дворы
врастают в строчки как слова в куплет.
И голоса грядущей детворы
вновь сводят полночь полностью на нет.
Шаги скрипят как всполохи бесед.
Дыханье стынет как неспетый зонг.
А кто-то пьёт один своё глиссе.
А где-то вырастает горизонт.
Сознанье снова лепит бытиё.
Прощение снимает снова боль.
Попробуй отложить своё шитьё.
Попробуй отыскать мою любовь
Настрой
Я ищу любовь, которой не было.
Или правильней - которой я не знал.
Небо накрывает город неводом
и звездою падает слеза.
Только разве стоит нам печалиться.
Мы в дороге. Мы умеем петь.
Грусть она, конечно, не кончается.
Пусть... А снег начнёт сейчас скрипеть.
В этом звуке: зимнем и обычном
есть какой-то правильный настрой.
Словно дом, построенный из спичек,
зарастает каменной стеной.
Словно девять ниточек надежды
превратились в фалы парусов.
Словно путь ты держишь, как и прежде,
между двух открытых полюсов.
Промокнувшая элегия
...Памяти композитора Андрея Петрова
Проходят улицей чужой
знакомые до боли лица.
Водою чистой дождевой
опять пытаюсь я напиться.
И смотрят люди на меня
с опаскою и даже страхом.
А я стою не шевелясь
в промокнувшей насквозь рубахе.
Потоки влаги льют и льют
на этот вечно юный город.
И я растерянность мою
не прячу за поднятый ворот.
Я не стесняюсь быть смешным
и боль мою смывает вечер.
Поток людской опять спешит.
Мне возразить им в этом нечем.
Февраль ”Было холодно и пусто. Следом оттепель прошла.” Любовь Захарченко
Пусть не мёрзнут Ваши пальцы,
не печалятся глаза.
Правом вечного скитальца
я даю запрет слезам.
Я залётный... тоже верно.
Да... я голос в пустоте...
Чтобы не было так скверно
надо только захотеть.
Пусть не мёрзнут Ваши ноги.
Пусть не стынет в жилах кровь.
Тот, кто бродит у порога,
вряд ли украдёт любовь.
Не пугайтесь. Сядьте прямо.
Там всего лишь глупый страх.
И весна не за горами.
Пусть не всё у нас в руках.
Да... я сам не из весёлых.
Есть... Но я не пессимист.
Пусть метель выводит соло.
Пусть мороз танцует твист.
Пусть... Весна не за горами.
Будет оттепель опять.
Я прошу вас – Сядьте прямо.
Нет... Ступайте лучше спать.
Пусть душа не леденеет,
где куражится февраль.
Летом – ночь всегда темнее,
а зимою ярче бра.
Страхи – ожиданью братья.
Им не надо потакать.
Страхи могут только красться
и качать в ночи кровать.
Пунктуация “Отсюда до точки возврата часа полтора” Сергей Данилов
День растворяется точкой возврата.
С небом сливаются стороны света.
Всё это чудилось неоднократно.
Всё повторяется кроме ответов.
Там альпинисты готовятся к старту:
снова пустеет их базовый лагерь.
Точки возврата бывают на картах...
Точки надежды скрывают коряги.
Горы вздымаются выше и выше.
Скрылись за облаком чёрные точки.
Всякий идущий является пришлым.
Всякий молчащий как будто пророчит.
Спуск продолжением будет подъёма.
В этом движении нет парадокса.
Тока возврата? Свидание с домом?
Точка надежды щебёнкой с откоса.
Такая малость “Любовь придет, мелькнет мечта, Как белый парус вдалеке.” Борис Полоскин
Татьяне и Сергею Никитиным
Как ветерок на поле ржи
ростки в душе колышет песня.
И снова хочется кружить
и удаётся быть уместным.
И пусть пурга опять метёт,
и фонари скрипят, качаясь.
Нас чувство новое сплетёт,
согрев сперва стаканом чая.
И тень отбросит абажур
на столик в полутёмной кухне.
И нерешительность фигур
объединит нас. И не рухнет
тот новый мир среди зимы,
возникший тихим обертоном.
И сквозь ресницы бахромы
на нас пахнёт внезапно домом.
Мир хмельного неглиже или стройность
К картинам Димы Карабчевского
Двое в зарослях травы
посреди большого поля.
В небо тянутся стволы.
Реки устремились в море.
Двое в девственном ничём
с чистым искренним “я верю”...
И художник не причём.
И открыты снова двери.
Зажигаются цветы.
Замыкаются объятья.
В ожерелье той травы
им пока не нужно платья.
Им – пока. А нам – уже.
Мир не сделается уже.
Мир хмельного неглиже.
Мир смешной и неуклюжий.
Двое в зарослях травы.
Двое в зеркале заката.
Обещания – “на Вы”,
но опять ложатся карты.
В синем небе облака
углубят его бездонность.
И лежит в руке рука.
И во всём одна лишь стройность.
Эфедр
О чём играет пианист
в старинном полутёмном зале?
О том, что путь его тернист?
Кому опять несёт печали?
Мерцают отблески свечей
в зрачках открытых и бездонных,
и щедрый мудрый казначей
страстей раздаривает сонмы.
И ты не вдруг осознаёшь,
что где печали, там – надежды.
И пробегает змейкой – дрожь,
и застывает где-то между
ушедшим временем и сном,
а звуки продолжают литься...
Пусть перевёрнутое дно
вновь не даёт сполна напиться.
ЭФЕДР (рядом или при ком-нибудь сидящий), назывался тот боец, который
при неравном числе бойцов не попал по жребию и должен был до конца
сидеть, чтобы выдержать потом с свежими силами решительный бой с
оставшимся победителем. Возникновение
К картинам Анны Чариной
Этого города нету в реальности.
Голуби только курлыкают сизые.
Вновь равнодушие слышно в тональности
песенки старой, родившейся сызнова.
Нет... Он другой... Его не было ранее
в мыслях моих и мечтах растревоженных.
И не вздыхайте. Я вовсе не раненый.
Просто зарылся в стихах ниже сложенных.
Просто я часто выстраивал образы
и миражи превращал в расстояния.
Просто мне ветер причесывал волосы
и уговаривал быть неприкаянным.
Ветер, мой Ветер! Товарищ мой преданный.
Сколько же лет тебя дикого слушаю?..
Город врастает в сознание, медленно
переполняясь реальными душами.
И возникают глаза и созвучия.
И вырастают бульвары погожие.
И доверяясь велению случая
ласково смотрят в глаза мне прохожие.
Признание
А есть ли этот мир? Возможно, что и нет.
Возможно, это всё игра воображенья.
Но был ведь тот маршрут, и продан был билет.
И слышен стук колёс. И лес пришёл в движенье.
Так что же вновь внутри так колет и болит?
И почему тогда застряли где-то слёзы?
Очередной закат за окнами парит,
и Грей, очередной, нахмурил брови грозно.
Так стоит ли любить? И стоит ли мечтать?
Зачем они нужны - обманчивые сказки?
Чему не миновать, того не начертать...
Они не подсобят сказать тихонько: “Здравствуй”.
Так значит: стук колёс, и месяц в проводах,
и глупый вздох в кулак как символ осознанья?..
Дуэт
...Тамаре Синявской и Муслиму Магоамаеву
Всходит солнце над горами
и тихонько плещет море.
И звучит в хрустальном храме
голос, что рассвету вторит.
Сколько раз я видел это.
Сколько раз вдыхал я утро.
Хмурой осенью и летом
я впитать пытался мудрость.
И всегда я удивлялся
красоте возникновенья.
И тихонько улыбался.
И запоминал мгновенье.
Всходит солнце над горами,
где дорога тонет в кручах.
Путь всегда ведёт нас прямо.
Он всегда чему-то учит.
Но звучит всё тот же голос
Песней новой и неспетой.
Пусть ускорился вновь глобус
и быстрей проходит лето...
* * *
Вновь цвета мотиву вторят,
и в дороге мне не душно.
И опять я вижу море.
И опять учусь я слушать.
Солнце снова тонет в пене.
Эхом ветер вторит песне.
И доходит постепенно,
что пою я с кем-то вместе.
На вдохе
Эльдару Рязанову
Когда объявят час прибытья,
и растворится в венах боль,
не торопя никак событья,
мы призовём в сердцах любовь.
Но поезда взметнутся в небо,
и тени прыгнут из-под ног.
И станет вновь милее хлеба
в гортанях застучавший слог.
Что ж… не грусти. Так было надо.
Всё к лучшему… не смей молчать.
Ведь нам дано, шагая рядом,
стихи слагать и различать
в деталях всё не по канонам,
не по цветам, не по виткам…
Над головой сомкнутся кроны
и набежит на них строка.
Весна вернётся снегопадом.
Сквозь пелену прорвётся марш.
Негромкий… И не будет сладу
с желанием впадать в кураж.
Но музыка закружит вальсом,
взгрустнёт слезинками дождя…
Один ли шанс у нас остался?
А если так?.. Не стоит ждать.
Зрачками внутрь
К 65-летию со дня рождения Андрея Миронова
Господь дотронулся рукой,
и зазвенел хрусталь,
и грустный шут, печальный шут
по лестнице взбежал.
Он бросил свой бездонный взгляд
совсем не в этот зал,
но вздох его с твоим совпал...
да высохла слеза.
Переполняет души звон.
Смеши же нас, Паяц!
Его успех – и наш успех.
Но кто... идёт на плац?
Печаль глядит зрачками внутрь:
оттуда ль этот смех?
И рукоплещем мы опять,
деля его на всех.
Он быть хотел всегда другим.
Таков удел шутов.
Как в омут сам в себя входил.
Он не искал там слов.
И не работа, а судьба
вели его вперёд.
И не узнать нам никогда,
какой в краю том лёд.
Он быть хотел всегда другим,
вздыхая часто. Жаль…
Хотя, конечно, всё не так.
Он всё прекрасно знал.
Талант – не дар. Талант – обет.
Работа. Тяжкий груз…
Он делает всего лишь шаг,
и я опять смеюсь.
Взаимосвязанность
Прилетала синей тучкой грусть в моё окно.
Поливала старый двор и двух влюбленных.
Как царапины на титрах, как печаль в кино,
проливались снова строчки с небосклона.
Прилетала синей тучкой и скулила боль,
и глумилась, дорогая, отступая.
И застыл последний кадр мокрый и рябой.
И присела на стекло дождинок стая.
Я стоял и улыбался. Я смотрел вперёд.
Двое мокрых воробьёв присели рядом.
Синий город растворялся, и спешил народ.
И весна уже несла садам наряды.
Нетипичная геометрия
Мы живём на отрезках, которые выбрали сами.
Каждый чист и покладист
и знает: и что, и к чему.
Грусть и радость соседствуют дружно...
И только местами
из глубин поднимается, души царапая, муть.
Мы живём между точек,
приваренных намертво к небу.
Нас волнуют события в мире и личная жизнь.
А порою влекут те отрезки, где царствует небыль.
Но трапеции трос лишь во снах
вместо сварки дрожит.
Этот звук как призыв заставляет метаться и плакать
(втайне робко взывая к кому-то
в бесслёзной ночи)...
Мы живём на отрезках, лежащих с востока на запад.
Мы безмолвно вздыхаем и также безмолвно кричим.
Словно пони…
Я люблю синеву. Разве можно её не любить.
Я смотрюсь в это небо, простёртое смело над нами.
Сероглазый поэт - я кормлю вас мечтами и снами.
И, простите меня, я о них не устану твердить.
Я люблю этот звук, что роднит всё живое в ночи,
заставляет вздыхать и касаться в тревоге друг–друга
Словно пони из детства, мгновенья шагают по кругу,
и мерещится кто-то знакомый сквозь пламя свечи.
Этот кто-то опять зажигает звезду над водой.
Он разводит мосты,
чтобы выпустить вдаль каравеллы.
И проходят зверюги под веткой волшебной омелы.
Не виденья... Туда и обратно сплошной чередой.
Посмотри поскорей, как красив уходящий олень
и другие созданья,
что вряд ли нам смогут присниться.
Им как пони нельзя, невозможно сейчас оступиться,
потому что те звери несут зародившийся день.
Синева заполняет пространство. Опять и опять.
Я пою. Я смеюсь. Я на месте кручусь будто пьяный.
Синева наполняет меня, что луна океаны.
Я, как старый фонарь, весь свечусь и желаю летать.
Везенье и/или желание
Улетают, улетают облака.
Поезд мой под ними змейкой вертится.
Я рисую на окошке без лекал
знаки, что помогут с кем-то встретиться.
Набегает, набегает песней грусть.
Расставанье звуком не измерится.
Я когда-нибудь до сути доберусь.
Пусть сейчас в подобное не верится.
Я найду её в клубке дорог. Найду.
Я прорвусь сквозь ночь и расстояния.
Сочинять смогу я не в бреду,
и промолвить буду в состоянии,
что живёт любовь. Живёт среди планет.
Что настал конец переживаниям...
Говорили мне: “Чудес на свете нет”.
Я твердил: “Зависит от желания”.
Хабанера
Рисовали на небе незримые ангелы,
убеждали усердно нас в чём-то пророченном.
Солнце быстро садилось, раздетое наголо,
и стремглав отступало назад одиночество.
Рисовали на небе горящими красками.
Говорили о том же: родном и доказанном.
Поглощенные этими чёткими плясками,
мы в сердцах вспоминали о главном, несказанном.
О себе, читая Беллу Ахмадулину
Я влюбчивый поэт!..
Не в этом суть.
Предметы превращая в настроенья,
я часто чушь прекрасную несу:
особенно в минуты обостренья
хронической безудержной любви,
бессмысленности сладкой и порочной.
Ну, а про то, что часто здесь… свербит
я не признаюсь вам ни днём, ни ночью.
Я влюбчивый поэт…
Пусть я смешон.
Я многомузец. Раб послушный звуков.
Не прячусь даже в ливень в капюшон.
В экстазе не заламываю руки.
В любви своей я чаще молчалив
(когда не слышать то, что на бумаге).
Я сам себе и месяц, и прилив,
и тихий стон в заброшенном овраге.
Я влюбчив? Да!
И я совсем не раб.
То категория уже совсем иная:
не в догму превращённая игра,
не поднебесная, но тоже не земная…
Определенья искажают суть.
Понятия порядком упрощают
всё то, что не даёт сейчас уснуть
и наполняет Мир от края к краю.
Два слова об очевидном
Всех обожаемей иных,
моя единственная муза,
твой нежный голос слишком тих,
чтоб смел я стать тебе обузой.
И я старюсь не упасть,
хотя бы просто не ударить…
Напиться не пытаюсь всласть,
не жду, что вновь меня одарят.
Популизм?..
Когда-то мы творили чудеса,
друг-друга понимали с полуслова.
Вы скажете “пустые словеса”
в сравненьи с мироздания основой.
Не спорю с предначертанным, но грусть
соединяется с желаньями земными,
твердя, что и не в этом только суть,
вздыхая, что мы сделались иными.
Диптих В созвездии добра. Междувьюжье
Мне кажется, что в праздничную ночь
не должно униматься лютой вьюге.
Когда-то у меня родится дочь.
Когда-то повстречаю я подругу
и буду куролесить до утра
в хрустальном состязании пророчеств.
Мне кажется, что в обществе добра
не должно опасаться одиночеств.
Диптих В созвездии добра. Проверка на годы
Мне не познать движения планет.
Вам не понять моих наивных истин.
И всё же верим мы в далёкий свет.
И всё же перья тайно ночью чистим.
И тишина нанизывает нить
на тонкую блестящую иголку.
И кто-то заставляет нас спешить
и не шептать под нос, “какого толку...”
Мне не постичь движенья вечных льдов,
изысканных гармоний и метаний.
Но всё же я пытаюсь... с ноты “До”:
вам всем дарю свои простые тайны.
И я хочу сейчас лишь одного -
чтоб удивленью не было предела,
чтоб в меньшинстве сейчас осталось зло
и чтоб сказать: “... а после было дело”.
Соображенья…
Всё возвращается назад
к тому, откуда начиналось.
И снова в небе звездопад.
И не хватает сделать малость.
Всего лишь шаг, всего лишь вздох,
всего лишь легкое движенье...
И ты не чувствуешь... подвох.
Его и нет...
Соображенья.
Все возвращается туда,
где бьёт родник, прозрачней неба.
И, в общем, друг мой, не беда,
что ты тогда, как будто, не был.
Всё есть. Всё то же. Всё течет.
И ты - не лодочник: паромщик.
Пускай к фарватеру влечёт.
Уже не требуется помощь.
Дело не в этом… (Иначе - не можно)
... Т.
Вся наша жизнь - череда расставаний и встреч,
спрятанных истин, порою, банальных открытий.
Тихо по стёклам стекает невнятная речь.
Гулко шаги принимают в себя перекрытья.
Так от чего так спокойно, но зябко внутри?
И почему так саднят в полнолунье желанья?
То ветерок пробежал за окошком... Смотри!
Просто смотри и не думай о зябнущих дланях.
Это наивность?.. Согласен. Беспечность?.. Порой.
Ты не смотри на улыбку... Иначе – не можно.
Лучше пошире сегодня окошко открой,
и постарайся забыть, что бывало тревожно.
Что-то рождается в эти минуты как раз.
Это и ты добавляешь в грядущее малость.
Дело не в этом... Не в магии сказанных фраз.
Может сейчас всё решает невинная шалость.
Синие чулочки
Ирине (Woman)
Куда ты уходишь, моя незнакомка,
куда ты уходишь опять?
Надежды болтают за лесом негромко,
и мне до конца не понять
гармонии вечной закон справедливый,
печальную скрипок игру,
и полдень, сегодня такой сиротливый,
твою обнимающий грудь.
А я остаюсь полутенью на шпалах,
не прав Лобачевский, увы.
Но капелька солнца с мизинца упала.
Зачем разворот головы?..
Большими мазками встаёт за плечами
зелёного леса стена.
И всё же не надо сегодня печали,
не к ней грусть моя сведена.
Твой синий чулочек на фоне, качаясь,
внушает... таков парадокс,
что снова (тебя ли) в пути повстречаю;
и некий невнятный вопрос.
А ветер прощальным метнулся движеньем
и скрылся, как джин, в чемодан.
И душу наполнило гулкое жженье,
и я вам его не отдам.
Забудьте. Оставьте. Возьмите. Храните.
Всё тщетно и всё впереди.
Уносятся рельсы спасительных нитей,
и песня клокочет в груди.
Пожалуй, не буду про “будет как прежде”,
какой в заблуждениях прок…
По моему хотению…
Роме Буху
Ночные города... Иные лики
встают за очертанием витрин.
А где-то за мерцанием брусники
и дальше, северней, за полем вечных льдин
над миром растекается в тревоге,
дарующая мудрость тишина.
Но нам, сейчас стоящим у дороги,
она и в шуме города слышна.
Ночные города… Иные звуки.
Отдельные. Неспешные, как сон.
В карманы я засовываю руки,
ершась на проносящийся клаксон.
Автомобиль растаял быстрой тенью.
Плечами передернул я опять
и замечтал… “По моему хотенью…” -
позволь мне необъятное объять.
Ночные города… Иные мысли
рождаются на улицах тогда.
Наивный. Сознающий. Я отбился
от графика… Вода. Опять вода.
Всё потонуло. Стало чётче. Чище.
И я уже миную стаи дней.
Ночные города взметнулись выше
своих незатухающих огней.
Извинение…
Несовершенство мира отразив,
я достигаю странного баланса,
себя в самое нечто поразив,
трясясь на стертой коже дилижанса.
Сомнения, прошу, уйдите прочь!
Но тщетно: снова эта предрешенность.
Гармонию не в силах превозмочь,
я сам рождаю в мире напряженность.
Дороги обозримая спираль
скрывает “до” и “после” в жале трости.
Скрипят колёса снова “жаль-не-жаль”,
но катит дилижанс к кому-то в гости.
Мгновение - за окнами закат...
И снова солнце всходит, чуть качаясь.
Я не пытаюсь что-то предрекать,
гоню я безысходность не отчаясь.
Пытаюсь...
Как?
Не стоит бередить.
Трясусь который год по полной мере.
И ноет под усталостью в груди
невнятное, слепое недоверье
к той музыке...
О чём я? Что за бред!
Простите за разбуженные чувства.
Как я посмел, когда ответов нет.
Не от того ли вновь куда-то мчусь я.
Но выбросить не в силах я блокнот
и поломать перо своё - не в силах.
Пытаясь объявить себе бойкот,
я в скорости взрываюсь вновь курсивом.
Простите за любовь, тревогу…
Чушь!
Я жалкий неуклюжий Джинн-писака.
Опросник
Я вновь пришёл в согласие с собой,
хотя и растерял опять ответы.
Цвет неба?..
Говорят, что голубой.
Твой друг?..
Их много. Скажем,..
свежий ветер.
Я знаю, что хочу, и знаю как.
Смущают лишь “зачем” и допустимость.
Цвет неба... однозначно, что закат.
Рассвет?.. Чуть реже.
Что, я снова мимо?
Продолжим?
Да.
Ты счастлив?
Прочерк.
Ну!
… Допустим, я творю.
Давайте дальше.
Отдача?
Может быть… Потом черкну.
Желание?
Одно: поменьше фальши.
Ты веришь в свет?
Стараюсь (чёрт возьми)!
Смеюсь? Нисколько. Парадокс. Не боле…
Что… зло?
Его задача подкузьмить,
чтоб дать добру возможность объегорить.
Наконец
Не бывает людей неподвластных печали,
но совсем не с того так пронзителен цвет
тех закатов, что вместе пока не встречали
те, кто тихо мечтают услышать “привет!”
И совсем не с того вдруг рождаются звуки
и слетают кометы почти на ладонь...
Мы – заблудшей мечты незаконные внуки -
в этот миг разжигаем незримый огонь.
Затихают столицы великих империй.
Погружаются тени в полуночный зной.
И с какой несуразицы снова мы верим
в гор, взметнувшихся к звёздам, рисунок резной?
Ну, же! (Или где-то у края Земли)
Мне бы хотелось с тобой повстречаться
где-то у края Земли.
Разве мечты о сегодняшнем счастье
снова лавины смели?
Разве нельзя быть сегодня наивным?
Разве нелепо – смешным?..
Нет, не повинен напев соловьиный
в том, что печали слышны.
Нет, всё не так, как казалось нам прежде:
сотню мгновений назад.
Не неудачники мы, а невежды.
К чёрту скупая слеза.
К чёрту сомненья и к чёрту тревоги:
трубы сигналят подъём.
В шаге каком-то едва за порогом
виден волшебный проём.
Возрождение. (Стравинский. Аполлон)
И только так.
Так!
И... никак иначе.
За шагом шаг.
За годом – год.
За веком – век.
Заплачешь ты.
Возможно, посудачишь,
мой друг,
мой брат,
мой Б-г,
мой Человек.
Стекая вниз с вечернею зарею,
взметаясь ввысь вслед песне соловья,
я тайну всем великую открою:
“На свете всё случается не зря!”
Три грации, три музы, три Любови,
и ты, мой вечно юный Аполлон...
Единственной ночами к изголовью
как сон, как клятву я несу поклон.
Нижайший...
До Земли.
С Земной улыбкой
божественной моей...
Едва дыша.
Наш славный мир:
такой воздушно зыбкий,
рождается из пены не спеша.
Наврядли... (другое множество)
Это было так давно, что наврядли кто-то вспомнит.
Правда в том, что за окном
выпадают снегом комья.
Правда в том, что за зимой будут оттепель и лето.
А во многом остальном правды не было, и нету.
Нет, ну, что вы, то не грусть,..
не отчаянье, не жалость.
Некий стёб? Возможно. Пусть...
Тронет лужи побежалость.
Правду сложно отличить от неправды...
Эка глупость...
Правда в том, что жизнь журчит
за окном твоей халупы.
Тот, кто верит не тебе, чист душой и тоже ищет.
Затаилось ночь в трубе и, как ветер, песни свищет.
Правды не было и нет. Правда – поиск... Осязанье.
Кто-то, выстрадав ответ, продал душу за незнанье.
Правды не было и нет.
Червь сомненья душу гложет.
И любой, любой совет, как не целься, не поможет.
Затаилась в сердце боль, и она не станет правдой.
Заартачилась любовь, испугавшись воплей “Браво!”
Единственная планета
Над моею планетой рождается дождь.
Мы проносимся вместе средь тьмы и огней.
Я с планетой своею в движениях схож:
точно также вращаюсь, шагая по ней.
Над планетой моею разлился Эфир -
полный тайн и отгадок, неведомых мне.
Тамже видятся мне очертанья строфы,
той, что прячется вечно в заплечном ремне.
Пусть планета моя так похожа на двор.
Пусть порой лишь на город похожа она.
Я всегда повторяю (совсем не в укор),
что так просто её выдыхаю до дна.
Джино Беки – величайший оперный баритон
30-х – 60-х годов 20 столетия Ялик
Савиновой Светлане
Пытаясь отыскать в вагонах суеты
один, в котором нет зацикленной печали,
я ухожу порой куда-то за мосты
на ялике мечты, в ночи едва качаясь.
Пустое?.. Иногда… Но все-таки порой
рождаются слова и холодеют чувства.
И верится, что там за морем станут в строй
вагоны новых дней… Не к ним ли снова мчусь я?
Пытаясь изменить не выраженья глаз,
ищу я свет не вне, и потому печален.
Но раздаётся стук, и вот, который раз,
надежды ялик мой меня опять качает.
О чём они стучат?.. Пусть каждому из нас
в том стуке слышен крик совсем иных смятений.
Но всё же, всё же в нём есть песня и весна,
и неких чистых чувств невнятное сплетенье.
Невнятные слова к утру встают в стихах,
а, может, навсегда в рассвете исчезают.
Навстречу суете спешим мы… Впопыхах,
теряя свой покой, но меньше чуть терзаясь.
Мечта, Надежда, Ве… Опять?! В который раз?
Романтика – цинизм, похожий на беспечность.
Но есть в движеньях смысл, и тихо без прикрас
рисую я состав, идущий в бесконечность.
Тем, кто...
Пусть меня забудут те, кто меня не понимают.
Поброжу тут в пустоте, только мудрости внимая.
И шагну назад опять к новым возгласам и лицам.
И начну закон искать,
не стремясь вернуть сторицей.
Я хочу на мир глядеть долго с высоты балкона,
не прося, чтоб были впредь
звёзды к людям благосклонны.
Если только иногда – звука, ставшего целебным:
чтоб всходили города,
чтоб не стало слово хлебным.
Сюжет
Не надо делать сказку плоской.
Не надо делать сочной жизнь.
Не зебра, и не путь в полоску,
и не сплошные типажи...
Так что?.. Любовь?.. Метаморфозы?..
Законы?.. Исключенья?.. Блажь?..
Не ты ль застыл тут в странной позе?
Узнал?
Теперь ищи багаж.
Как ветер в поле – джинн в стакане.
Как песня - в банке стёк закат.
Опять чудные великаны
дают ходули напрокат.
Спешат навстречу человеки,
не думая про чудеса.
Веками точат русла реки...
Зачем сейчас усы кусать.
Кое-что об улыбках или… пожалуй, не буду
Каждый день добавляет в копилку свои ощущенья,
но с годами стирается часто цепочка причин.
Потому ли мне проще простить
не просящих прощенья?
Потому ли попытка учиться уже не почин?
Я не знаю как быть.
Я совсем не стремлюсь стать надменным.
И порой очевидному вновь удается слинять.
Всё равно календарь год вершит и сие неизменно
(пусть сатрапам формально его удаётся менять).
То всего лишь бумага, а я говорю о сезонах.
Каждый день преподносит возможность
хоть что-то понять.
Но нам часто... так часто опять не хватает резона.
И усталость порою невольно советует внять.
Всё пустое? Обиды и радость, посылы, восторги?..
Всё формально? И даже иллюзий в реальности нет?
Я хочу справедливости –
выгляжу странным и строгим.
Я хочу совершенства.
Ищу.
Но утерян патент.
Потому ли, поняв или нет, я слегка улыбаюсь.
Ну, а что остается?.. Конечно, могу и кричать.
Только вряд ли поможет
(возможно, опять ошибаюсь)...
Что угодно, но только на чувства
не ставить печать.
Не пытаюсь учить. Про учиться, пожалуй, не буду.
Принимаю, как есть, но пытаюсь корпеть чудеса.
То, о чём я пишу, слишком часто считают простудой.
Потому ли оно так меняет легко адреса?
Монологи с Андреем Макаревичем На это стихотворение (песню) меня вдохновили некоторые ответы Андрея Макаревича а беседах со слушателями. Потому и такое странное название.
Критерий оценки добра - это зло...
Ну, да!..
Пожимайте плечами.
Секунды, минуты, недели, года,
возможно, слегка укачали.
Но снова несусь я сквозь них напролом,
беспечность с тревогой сметая.
Мне в спину бросают со вздохом “Куда?!”
Куда там... Наивность святая.
Но в каждом вопросе заложен ответ.
Пусть спят пораженья в победах.
Мой мальчик, ты хочешь не делать вреда?
Попробуй, сомненья отведав,
а ля по канату – по тонкому льду.
Меж чёрным и белым. Скольженьем.
Зачем? Не отвечу. Сейчас и тогда
мне в спину лишь эхом “служенье”.
Служенье? Положим, и, что же с того,
что жить невозможно иначе.
Пусть кто-то смеётся беззвучно потом,
ведь кто-то совсем не судачит.
Критерий оценки добра это зло,
а значит, пристало скитаться.
И некто случайный мне руку пожмёт
на дальней из пройденных станций.
А дальше? Дорога. Опять и опять.
Промашки, улыбки, надежды.
Победы найдутся. Ошибки – уйдут.
Как должно: меж надо и прежде.
“Зачем” повторяю и сам же смеюсь,
зачем эти карты и встречи?..
По рельсам земные колёса снуют,
а звёзды – дорогою млечной.
Мой мальчик не надо сомнений сейчас,
мой мальчик, не надо вопросов.
Дорогой небесной ответы летят,
а нам подпевают колёса.
И завтра, и ныне, вчера, и всегда –
так было и будет, надеюсь.
Меж черным и белым встают города,
мне только не ведомо, где я.
Диптих Берега. Глагольные рифмы (Выбор)
Всегда есть выбор понимать.
Есть выбор думать. Сомневаться...
Не принимать и противляться.
Не осуждать, но поднимать.
... Сплошной поток глагольных рифм.
Их избегать не удаётся.
Глядит луна со дна колодца,
и возникает новый Рим.
И возникает новый сон.
Он будет после вновь развенчан.
Не потому ли мир наш вечен?
Не от того ли есть резон
входить в который раз в свой грот
(лишь одному тебе известный),
и находить в словах уместность,
и вновь кричать сквозь сжатый рот.
И суть не в том, чтоб доказать,
и в целом, даже, не в низвергнуть
(не осудить, не опровергнуть)
… Найти. Вздохнуть. Вдохнуть. Связать.
* * *
Всегда есть выбор созидать
(противиться, творить) … Пытаться
в сердца закрытые прорваться.
Любить? Надеяться? И ждать?..
Почти как двадцать лет назад
Вячеславу Добрынину
Не стесняюсь писать о любви.
С этой музыкой можно не думать,
что сегодня улыбка кривит,
и грустят потускневшие струны.
Сколько выпита было вина,
сколько пройдено было и спето...
Но дорога с того и длинна,
что ведёт исключительно к свету.
Через ночь я ныряю с крыльца,
выхожу на поверхность на ощупь.
Что творится в стучащих сердцах.
Кто бы знал, как не просто быть проще.
Я не знаю, куда я приткнусь,
но поверьте, что искренне чаю,
что однажды я вам улыбнусь,
возвратившись к родному причалу.
От того ли люблю города,
что сильней обожаю дороги.
Если будет сегодня среда,
значит сяду в четверг я в пирогу.
И опять уплыву на восход,
и опять породнюсь с расстояньем.
Дня грядущего новый приход
каждый раз как шальное признанье.
Не стесняюсь писать о любви,
слёз и песен с банальным сюжетом.
Об одном лишь прошу – ты зови.
Жди меня через зимы и лето.
Все дороги клубятся на свет.
Чувства все устремляются к счастью.
Если пристани всё еще нет,
беспокоится стоит отчасти.
Вино, кино и домино или честный ля минор
Меж призреньем и презреньем
существуем мы давно.
И бытует снова мненье,
что испортилось кино.
Побеждает заблужденье,
что всё надо переснять.
Только это заключенье
мне не хочется принять.
Между севером и югом
в кучевидных облаках,
озадачен сим недугом,
я ищу ответ в веках.
Дунул ветер, всё измерил.
Наступила тишина.
Те, в кого вчера я верил,
мне не долили вина.
Великан
Я давно полюбил поезда.
Пусть вокзалы уводят от дома.
Мне знакома шальная звезда,
что венчает квадрат небосклона.
Я давно полюбил аромат
кипятка в грязных тонких стаканах.
Как ребёнок, я искренне рад
сну не сну - чудаку - великану.
Он приходит ко мне иногда
и берёт меня за руку нежно.
И тогда – отпускает беда.
Он ступает легко и небрежно.
И в его просветленных глазах,
отражаются горечь и мудрость,
и порой набегает слеза,
от того, что он знает про грубость.
Каждый раз в расставания миг
я его вопрошаю безмолвно: -
Друг, ты кто? – но лохматый старик
лишь ныряет в прибрежные волны.
И смыкается с морем рассвет.
И опять – лишь дорога и скорость.
И, предчувствуя некий ответ,
я от глаз посторонних укроюсь.
“Суп с котом”
За смятением картин,
за дрожанием гардин,
за мерцанием секретов
я опять сижу один.
Незаметная весна
подольёт к осадку сна.
Зелье снова разогрето,
и мелодия ясна.
Выплывает следом в такт
погасающий закат,
да грядущие сюжеты
выдаёт в сердцах рука.
И на свете нет светлей
в этот миг тоски моей
ничего... И лишь корветы
бороздят хребты морей.
Воды пенятся.
Гуртом
сварим снова “суп с котом”,
на приколе вместе дружно,
улыбаясь.
Ну, а то…
А потом, наевшись, вновь,
приподнимет кто-то бровь.
Если нужно – значит нужно:
зарифмует кровь – любовь.
В часы когда чирикает будильник…
Можно гадать о природе вещей.
Можно пытаться расставить по полкам
истины... (вплоть до ребячьих прыщей)...
Только не будет от этого толку.
Видимо, раньше, своё упустив,
я наверстать не могу, и теряюсь.
Просят простить – я, надеюсь,.. простил.
Просят нырнуть – я охотно ныряю.
Но, всё равно, продолжаю искать.
(Разве промашки причина для стресса?)
Кто-то стучится.
Впускать?
Не впускать?
... Спит на горошине сладко принцесса.
Спит и, пускай ей комфортно сейчас.
Счастье нашёл, что ещё тебе нужно.
В этот не ранний магический час
вовсе не стыдно писать так натужно.
Об иных красавицах
Заходи, садись поближе, грусть моя, печаль.
Не смотри, что я обижен и не рад речам.
Заходи. Пусть, нас не много, но зато, как встарь,
тут сестра твоя, тревога, разгоняет хмарь.
Скоро подойдёт досада и начнётся пир.
Я, пожалуй, сам присяду в кресло - не Ампир.
Всё закружится, как в танце, даже старый стул.
И сумеет тут остаться только странный гул.
За окном двенадцать двадцать. Спит притихший двор.
Челюсти устали клацать. Ластик, словно вор.
На столе лежат досада, грусть-печаль, тоска.
Я – смотритель зоосада: белого листка.
Чу, за дверью вновь движенье: шорохи, возня.
Может, это униженье?..
Брось:
простой сквозняк.
Возвращаюсь вновь обратно:
ручка, чай, листок.
Было... Было многократно...
Что сейчас не то,
Потерявшимся во времени
Незнакомке (Юле)
Я знаю: мы найдёмся...
Не сегодня.
Не буду врать.
Но стоит ли грустить?
Что... время? Что... нелётная погода?
Превратности пространства и пути.
Соединяя прошлое сквозь окна
своих стихов, мелодий, вздохов, глаз
с грядущим днём, который молча мокнет,
осознаю, как будто в первый раз
абсурдность.
Но иду, и мне навстречу
текут в своёй незыблемой красе
знакомый город, тихий теплый вечер,
и истина, единая на всех.
И там, в тени, за дальним перевалом:
за городом, за лесом, в небесах
горит звезда...
Но время не настало
её воспеть в случащихся стихах.
Там где-то рядом ищет и страдает
такая же затерянная в снах
душа, уже родная...
Точно знаю,
как и моей, ей цель давно ясна.
Тактика (Графика)
Мой белый лебедь. Мой чёрный лебедь.
Терзают душу сомненья снова.
Мне будто негде, так странно, негде
молчать и слушать, отставив слово.
(На пару тактов, чтоб сделать выдох.
На пару вдохов, чтоб снова взмыться...)
Над старым трактом, видавшим виды,
поросший мхами несётся рыцарь.
Нет!.. Места много, где можно думать,
и чувствам тоже хватает неба.
Идём не в ногу. Терзаем струны.
Ничуть не строже. Клепаем ребус.
Хотел вернуться. Решил, не надо.
Хотел я дунуть, замерзли пальцы.
Не встрепенулся, прожженным взглядом...
Терзаю струны (как все скитальцы).
Мой чёрный рыцарь… Мой белый рыцарь…
Года сражений остались в прошлом.
И только лица, всего лишь лица
из сбережений нам память крошит.
По капле неги. По капле боли.
Примерно столько любви и скверны.
Растут побеги на чистом поле.
Дождь будет бойким, и это верно.
Заговоривший зритель
Это слово – не открытье.
Это слово – отраженье
подсознанья, сказок, песен,
вздохов, возгласов и слёз.
Застываю - бывший зритель.
Забываю пораженья.
Станет голос мой уместным
и воспримется всерьёз.
Это слово – не проклятье
не загадка, и не ноша.
Это слово – пробужденье,
свет, надежда и печаль.
Пусть вокруг сплошная слякоть,
суета с утра... пороша...
Будут чище рассужденья,
в зародившихся речах.
Это слово – не награда.
Это слово – не победа.
Лишь глоток воды прозрачной.
Лишь ночного неба вздох.
Мне уже опять не надо
жить в раздумьях о побеге.
И решенья однозначны.
И не чудится подвох.
Преломление
... Посвящение Грушинскому фестивалю
Этих песен старых свечки озаряют путь.
С ними легче продираться через мрак и грусть.
Протекает между пальцев наш безумный век.
Годы, словно губы, шепчут: - “Милый человек”.
Эти песни как солдаты охраняют сон.
Вертятся слова и чувства старым колесом.
Поворот – как будто встреча. Поворот – ответ.
Это снова рядом, шепчет кто-то мне: - “Привет...”
Эти песни словно боги охраняют жизнь
от сомнений и печалей. Ставят рубежи.
Пробуждая в нас желанья, отгоняют боль.
Не забудь слова тех песен захватить с собой.
Эти песни словно лица тех, кто дарит свет.
Эти песни помогают не свернуть в кювет.
Эти песни к нам приходят сразу, но не вдруг,
и частенько так выходит: кто поёт их – друг.
Плетение
Я в детстве любил заниматься плетеньем,
но мне удался лишь брелок для ключей.
Крест-накрест цветные полоски,
как тени
давно позабытых наивных речей.
Но что-то осталось, прижилось, пристало
с наукой свиванья - немножко чудной.
И, может, писать о себе не престало,
но просится слово из клетки грудной.
И вот я несмело пытаюсь по новой,
не прутики – чувств наших пламень и лёд -
связать воедино.
Беру их основой,
как стержень незримый.
Решился?..
Вперёд!
Полоску сомненья. Полоску тревоги.
Удачу, задачу, надежду и боль
сплету аккуратно с бегущей дорогой,
вкрапленьем добавив хмельную любовь.
Не буду вязать я узлами... лишь плавно.
(Нельзя мне невольно плетенье стянуть.)
Я буду мечтать, чтоб сложилось всё славно,
пускай и загадочно... Главное гнуть.
Штрихом незаметным вплету робкий шепот.
Другим – с безрассудством я мудрость скрещу.
Бурчанье и пенье. Молчанье и ропот.
И многое,.. Многое я упущу.
Но если однажды рукой или взглядом
коснётесь моих вы творений в горсти
и скажете тихо “хочу” или “надо”,
то, значит, не зря я пытаюсь плести.
Предрассветное
Порою нас не предают, не продают и не бросают,
не нарушают наш уют... Всего лишь тихо забывают:
без злобы, криков, суеты,
запутавшись в рутинных буднях...
Так размываются черты под затихающие бубны.
Ну что вы, я не загрустил.
Вы ж знаете мои причуды.
Не буду нарушать свой стиль,
печальных песен петь не буду.
Возможно, день такой, не суть...
И дождь не дождь. Всего лишь серость.
Нет не усталость... Всё же – грусть.
Всего лишь грусть... В порядке нервы.
Порою, мы не предаём, но упускаем и теряем.
Вблизи маячивший подъём
вдруг оказался тенью с краю,
и крошится любовь как мел...
Так неужели просто призрак?..
А ведь когда-то ты умел
для света быть хрустальной призмой.
Не потому ли нет дождя,
что мы стремимся прятать слёзы?
Дождь хлынет малость, погодя,
ведь я не перешёл на прозу.
Пусть грусть куражится, скребясь,
(я с ней всегда пытался ладить),
Пою опять я про себя, не слышно повторяя “надо”.
Мой друг, предательства не жди,
и плохо о себе не думай.
Они придут твои дожди, и зарыдают чисто струны.
И станет снова светлой грусть:
ты у неё, мой друг, не первый.
Да, всё не вдруг... Так что же? Пусть,
всё стерпится (с твоею верой).
Смешное стихотворение
Юрию Карпову
Борюсь с тоской известным средством:
пишу стихи.
Смешно.
А за окошком дождь из детства напялил капюшон.
Беги, беги, расставив руки навстречу, мой чудак,
и промочи, как раньше, брюки,
и спрячься на чердак.
Там пахнет сыростью и пылью, и шепчутся слова.
Там те, кого не позабыли, но не пытались звать.
И станет нам до боли ясно касательно прямых.
Мой дождь из детства, не напрасно
ты к нам идёшь “на мы”.
Когда порою просто грустно и хочется устать,
нам очень нужен дождь безусый, его сырая стать,
и есть одно всего лишь средство борьбы с тоской...
Смешно:
рвануть туда к дождю из детства,
отбросив капюшон.
И, струйкам протянув ладошки,
шептать в сердцах: - “Прости!”
И сразу этот мир бездонный в них сможет прорасти.
Борюсь с тоской известным средством: пишу стихи...
Смешно.
Чепуховое
Борису Есипову
Я не вписался в этот век и потому уехал.
На рубеже иных времён я стал писать стихи.
И, может быть, сейчас они кому-то и утеха...
Я рад, что избегать могу словесной чепухи.
В сознании моём живут
портрет прекрасной дамы
и городок моей мечты, похожий на Москву.
А я пишу в иной стране, похоже что не драмы,
и вызываю у людей, надеюсь, не тоску.
Незатейливая мудрость
Не люблю называть дураков дураками,
хоть всю жизнь я за разум тихонько борюсь,
хоть частенько активно махаю руками
(потому что еврей)... Я вообще не дерусь.
Я тихонько шепчу о вреде пустословья.
Я ответы ищу, улыбаясь в ночи.
И когда обижают меня, своей боли
я всегда говорю: - “Ну и что? Не кричи!”
Пусть считают меня недалёким и странным,
не пытаюсь поверить я в мудрость свою.
Я, конечно, не видел далёкие страны,
но зато я вам песню сегодня совью.
Да, я слишком наивен, чего отрекаться...
В этом сила моих незатейливых строк.
Чтоб не быть дураком мало знаний набраться,
мало книжки читать и готовить урок.
Вдруг я песенкой этой кого-то обижу,
хоть не тыкаю пальцем, уча?.. Не кричу.
Что же именно миром в реальности движет?
Кто бы смог осознать? Ну, хотя бы чуть-чуть...
Ибо
К 90-летию Зиновия Ефимовича Гердта
Иногда я упорно не верю, что люди добры.
Пусть не долго, но всё же терзают,
прокравшись, сомненья.
Я себе говорю, что наладится всё до поры,
и мой почерк прольётся как встарь,
обозначив стремленье.
Иногда я опять сомневаюсь, что Б-г есть Любовь
и не знаю зачем, я тогда отдаюсь этим строчкам.
Не банальною рифмой, а с пульсом
к щекам прильет кровь,
и я стану шептать сам себе, что стихи непорочны.
Очень часто, не зная ответов, в смятении чувств
я мечусь среди улиц знакомых, до боли любимых.
Я смотрю людям в лица.
Я странной надеждой лечусь
и похож в те минуты скорей не на барда... На мима.
Ты вернешься неслышно, коснешься ладонью плеча.
Эти руки,.. замерзшие руки заставят не гнуться.
Пусть не стану я верить таким долгожданным речам,
но, конечно, смогу я с любовью тебе улыбнуться.
Ты уйдёшь на рассвете, и всё повторится опять:
и сомненья, и радости... город, весна и трамваи.
Только время одно, повторяясь, не двинется вспять.
Только звуки звоночков промчатся, слегка отставая.
Интродукция и рондо или неполная индукция “Романтика – цинизм, похожий на беспечность.” из моего же стихотворения “Ялик”
Александру Градскому
От полярного круга до полярного круга
люди ищут друг друга и не могут найти.
И беснуется вечность, наседая на плечи,
и спускается вечер, и маячат пути.
И из тёплой постели нас встречают метели.
Не того ли хотели? Не за тем ли ползём?
Идеалы найдутся по неполной индукции.
И звучит интродукция тем, кто станет ферзём.
Но а мне что за дело?. Я ищу королеву.
Мне сегодня налево и направо потом.
Потому ли, по нраву ли, я иду снова прямо ли?
Королевы попрятались. Вновь дороги жгутом.
Расплету с промежутками.
Как печали, нас жгут они.
Ночь, намазав свой гуталин, затаилась опять.
То ли снова беспечен я, то ли песенки вечные
расправляют мне плечи, и я могу танцевать
по дороге, по комнате… Но прошу вас, запомните:
быть романтиком искренним не забава, а крест.
Только этою истиной можно перышки чистить. И
вы, пожалуйста, свистните,
пальцем ткнув в Эверест.
Есть циничные мнения. Соглашусь. Тем не менее,
тем, кто нашего племени, я желаю найти
и товарища прежнего, и любимую нежную.
Будьте с истиной бережны, как с мечтою в пути.
О Прохоре... или всё в порядке
Нет... У нас, как всегда, за стеклом суматоха,
а в окне тишина и далёкий закат,
там, всё блеет козлёнок по имени Прохор,
и туманы тоску умножают стократ.
Здесь у нас, как всегда, на столе беспорядок,
и две дюжины истин бурлят в голове.
Бедный Прохор рыдает у старой ограды
на сырой от опавших туманов траве.
О местоимении "он" или опус N * * *
- Поговорим?
- Давай!
- Но ты молчишь...
Он улыбнулся: - Разве? В самом деле...
Она терзала пальцы.
Пролетели
мгновения ...
* * *
- Так, что я говорю?
- Я больше не курю.
- ...
- Сидим.
- Ах, пяльцы...
- ..., - он брови поднял, будто в первый раз:
- в такое время не должно смеркаться...
Она вздохнула как бы в парафраз.
* * *
( Как обещал, курить, давно он бросил).
Но что-то снова таяло как дым,
и что-то проползало к ним без спроса...
Что спрос... Он, как всегда, был вновь другим.
* * *
На улице неслышно моросил случайный дождик:
он не знал про осень,
про встречу, про надежду и печаль...
- Давай поговорим…
- Давай кричать.
Дождь кончился, в окно струилась просинь.
* * *
Он руку положил ладонью кверху и улыбнулся странно, как тогда:
- Что на щеке? Похоже то вода.
- Но ты молчишь…
- Молчу.
- Молчишь… Так странно…
- …. , - (он ведь считал, что странным был всегда)
- Так ты сказал, стемнело очень рано?..
- Я?.. Да.
А мне казалось, что всегда…
кричу…
- Не шутишь?
- Постоянно.
- Ах, перестань! Молчи!
- Молчать? Молчу.
* * *
Она смотрела, тихо придвигая свои… к его ладоням на столе…
Типа философское
Кржемилеку и Вахмурке
Я часто (в уме) вспоминаю фрагменты из фильмов,
и даже не сами...
обрывки мелодий из них.
Мне кажется снова: я честный, разумный и сильный,
и жизнь мне знакома...
Тогда для чего этот стих?
Возможно, пытаюсь понять я припрятанный смысл,
при том, что абсурдность сего осознал я давно.
Поэт, признающий гармонию звуков и чисел.
я с видом беспечным как будто лакаю вино.
Я часто в сердцах вспоминаю любимые строки
и лица сказавших,
их тембр и сдержанный звон.
Порою, стараясь извлечь из сомнений уроки,
я сам издаю непонятный для многих музон.
И собственно фильмы и звуки -
всего предпосылка.
(И даже не мыслям, а этим, конкретным, стихам.)
Обрывки
(... чего там),
бывают достаточно пылки,
в душе возродясь, прорастают сродни лопухам.
Пусть всё, что последует,
почерком станет иль шагом.
Эпоха великих свершений по слухам прошла.
(Пожалуй, что я не про то,
что заржавели шпаги,
И в целом совсем не к тому, что слова - это шлак).
Звенит (что поделать)
и даже без лиц и без музык
нас гонит куда-то своя непонятная страсть.
А нужный проход, как всегда, незаметен и узок.
И то, что за ним – не понять, не купить, не украсть.
Как бы... Оттенки
Когда бы поэту достало
Энцикло
педических знаний,
тогда б он играл не зонтами,
слагая стихи без названий.
Но так всё сложилось доселе,
что знаний добыл он немного.
И есть у поэта лишь опыт,
лишь чувства, мечты и дорога.
Конечно,.. поэт не всесилен,
но всё же он многое может.
И строчки, пусть с виду простые,
однажды впитаются кожей.
Сомненья, тревоги, улыбки...
Чу!.. Кто это тихо тут плачет?
Чуть хмурясь, поэт улыбнется,
и разве возможно иначе?
Когда бы поэт не боялся
баланс в этом мире нарушить,
тогда бы себе позволял он
намного внимательней слушать.
Нам часто с тобою неведом
в молчаньи сокрытый оттенок.
Идём между словом и бредом,
касаясь плечами простенка.
В движении
Муслиму Магомаеву
Пусть щедрость порождает щедрость.
и освещает трудный путь.
Пусть не пеняют на ущербность
и не мешают всем уснуть
те, кто закрыт для восприятья.
Пускай излечатся они.
Пусть станут крепкими объятья.
Ты ждёшь волну? Тогда гони.
* * *
Быть щедрым вовсе не искусство.
Возможно даже не талант.
Порой терзает душу чувство:
Боимся мы... И ведь не зла(-т),
не одиночества, не боли...
Чего? Возможно пустоты:
поверх отчаянья юдоли
не перебросить нам мосты.
Кто нам поможет в том движенье?
Кто он, тот щедрый властелин?
Возможно тот, чей путь - служенье.
Возможно, тот, кто сам один,
на ощупь движется сквозь тени
своих ли, наших ли побед...
В узор сплетаются растенья,
и тянутся сквозь мрак к тебе.
Жизнь не уместится в подстрочник,
но звук возникнет и во мгле.
Ты ощутишь опять вдруг, прочно
себя стоящим на Земле.
А тот, кто дарит эту веру,
не виден нам, и в этом суть.
Преобразование
Ю.Г.
Порою посещают память образы
не позабытых, но прошедших встреч.
Так следом самолётным вспыхнут борозды,
и зажурчит невнятной струйкой речь.
И хочется забыть, не думать, вычеркнуть.
И хочется сберечь и сохранить...
Ты кажешься себе смешным и вычурным,
сдувая в небо с пальцев мыслей нить.
Не просто звук Почти быль…
В соседнем доме умерла собака
знакомая, как многие вокруг.
В ночь накануне кто-то тихо плакал:
Не человек. Не зверь... Какой-то звук...
Печальную поведал утром новость
сосед.
Так между делом, на бегу.
Про ту собаку не напишешь повесть,
но всё равно на миг стянулся жгут.
Мы часто пробегаем мимо горя,
не потому, что чёрствые душой.
А мысли разные опять как будто в сборе...
Как вздох: едва заметный, небольшой.
И пусть нам не дано переиначить,
мы можем ведь стараться не порвать.
(Пусть вздох не о мистическом том плаче:
ведь не посмеем грусть мы рихтовать)...
Мы связанны единой тонкой нитью
друг с другом в этом лучшем из миров.
И вы меня, конечно, извините...
Любой закон открытый... так не нов.
Просветление толпы (или просветление в толпе) Кому-то может показаться, что я в этом стихотворении позволил себе фривольность по отношению к певцу и актеру В. Кикабидзе. Смею заверить, что это не так. Я отношусь к Вахтангу Константиновичу с большим уважением и большой благодарностью за всё, что он делает для людей, одаривая их своим многогранным талантом, добротой и неповторимой, такой нужной нам всем, улыбкой.
Мне опять мерещится улыбка Кикабидзе.
Дергаю себя за ухо, думаю, что сплю.
Тысячей огней глядит шумная столица,
и звучит один и тот же незнакомый блюз.
* * *
Я иду по улице. Мне навстречу люди.
Разные: серьёзные, грустные... Толпа.
Время – предвечернее. Слякоть. Просто будни.
И опять мне кажется, будто я – профан.
Странно это всё-таки: лиц опустошение.
Хочется иного... Я опять дрожу.
И гоню я чуждое это ощущенье.
И вполне реальный меж огней брожу.
И тихонько слышится мне другая музыка
И внезапно видится мне в толпе Вахтанг.
И, свернув, иду я странной узкой улицей,
и читаю лица я, как стихи с листа.
Что за наваждение в этом мире сумерек?!
Что за ожидание в этой суете?..
Так мечты уносятся в ночь отсюда кубарем.
И опять мне видятся лица, но не те.
* * *
“Вахтанг Константинович?..
Миша...
Просто, здравствуйте.
Вы меня не знаете.
Кто я?
Я... поэт...
Нет, не за автографом.
Что, Вы...
Благодарствуйте.
Лишь сказать спасибо, за добро и свет.
Ваше «Пожелание» с детских лет запомнив,
я пытаюсь тщетно в Мир нести любовь...”
Редкая улыбка вспыхнет будто молния.
Редкий встречный путник приподнимет бровь.
* * *
Пусто в этом городе... Вновь дурман рассеялся.
Вновь ищу я искорки в сером море глаз.
Ведь они встречаются... В это слепо верю я.
Ведь они находятся, пусть не каждый раз.
О золе и снеге (или в предвкушении чтения томика стихотворений Роберта Рождественского) "Странная тьма дорог, понятая не вдруг" Р. Рождественский.
...Поэту рассвета и полдня
Я впитываю эту жизнь,
(а может, просто снег).
А жизнь
загадкою лежит
и дарит странный смех.
И дарит тьму,
и свет,
и боль...
и радость дарит вслед.
Потом молчит.
О чём?..
Изволь
найти ответ во мгле.
Я всматриваюсь в эту ночь
и что я вижу?..
Путь.
Всё повторяется точь в точь
в часы, что не уснуть.
Всё повторяется в веках
и остаётся в них.
Всё?..
Всё опять в твоих руках,
и даже этот стих.
Да! Этот стих
и этот снег,
что тает навсегда.
Хотя,.. водой вскормив побег,
весной войдёт сюда.
Сюда,
в волшебный этот мир,
что хочешь ты понять.
А смех - не смех: звучанье лир
во славу просто дня.
И, впитывая эту боль
дарованную нам,
переживаю всякий сбой...
Но что это?
Я знал?!.
Что это снова жжёт у скул,
борьба добра и зла?..
И смех - не смех. И гул - не гул.
И строчки не зола.
Чудик (как встарь)
У развилки ста тысяч дорог
между небом, водою и песней
я молчу, я немного продрог,
но нет мига, поверьте, чудесней,
чем волшебная эта печаль,
чем невнятная эта тревога...
Не поверив своим же речам,
прочь ныряю опять от порога.
У обочины прошлых побед,
у околицы встреч и открытий,
я опять не признаюсь себе,
что совсем не зануда и нытик.
Лишь взгляну, улыбнувшись, как встарь
и шагну... Наугад ли? Не знаю.
Не луна, не звезда, не фонарь -
лишь черта горизонта резная.
Осенняя пастораль, приукрашенная лопухами
Неуловимы осенью слова.
Неповторимы осенью оттенки.
Неумолимо падает листва,
и тени в пляс пускаются в простенке.
Неутомимо манит синева
(лишь осенью пространство так глубоко),
но строки сочиняются не вам...
Не только вам: родимым и далёким.
Неоспорима эта простота
всего живого, дышащего летом.
И облакам, похоже, не пристать...
Хотя, пишу я, в целом, не об этом.
Простая истина (или кое-что о частице “не”)
Чем правда отличится от неправды?
Да тем же, чем неложь от той же лжи.
Сейчас, мой друг, Вы несказанно рады?
Кому опять твердите “не тужи”?
“В Лапландию! В Лапландию!..”
По небу
стекаются в фигуры облака.
А я опять не знал, не ведал, не был,
мечты сжимая в “тёртых” кулаках.
Сокровище моё, тебе ли верю?..
Тебя ли охраняю день за днём?!
И, неужели, только скрип за дверью
вновь манит немистическим огнём?
Нам многое дано: ведь мы - поэты.
Нас не устроят просто “да” и просто “нет”.
Презрев все табу, “брэки”, даже вето,
мы не спешим вывешивать ответ.
Сокровище Начато на выставке Милены Филиповой
Я пытаюсь уловить
что-то, что таится снова
в этом лучшем из миров:
нечто, наподобье слова.
Но момент неуловим
и движенье незаметно.
Воздух переполнен вновь
тем сокровищем несметным.
Воздух переполнен вновь
ожиданием и мукой.
Словно друг, приходит дождь
и приносит боль и звуки.
И, смывая грязь и грусть,
шепчет словно заклинанье...
И я верю, что вернусь в мир иной
иным незнаньем.
Я шепчу, хотя – я мим,
что люблю.
Люблю и точка.
Я вернусь сюда иным -
новою волшебной строчкой.
Мир похожий на стихи,
окружил меня внезапно.
Словно слово я притих,
чтоб его не выпить залпом.
Всё расставить по местам
очень часто мы желаем.
Надо ли? Не скажут нам
ни мудрец, ни тётка злая.
Словно тени на траве,
разбежались снова рифмы.
И рождается во тьме
неподвластное тарифам.
Поодаль (Роза на столе) Начато на выставке Милены Филиповой
… Д.
Поодаль лежащее слово,
как роза отдельно от вазы...
Так мучают снова и снова
ещё не рождённые фразы.
Как отблески старых романсов
на сердце скребутся сомненья.
Возможно, и не было шанса,
а было одно дуновенье.
Шипами на иссиня белом
Пурпурным на фоне столетий...
Опять возникает из пепла
всё тот же счастливый билетик.
Отдельно лежащее слово,
которое ищем усердно,
находится скромным уловом
в шипе, уколовшем под сердце.
И, выдохнув, с новой улыбкой,
в ладони сжимая ту розу,
не юноша всё еще пылкий
пытаюсь я мыслить серьёзно.
Надстройка Начато на выставке Милены Филиповой
Неуловим. И это хорошо.
Я вновь мечусь... И в этом есть удача.
Ночной реки внизу струится шёлк,
и камыши под ивами судачат.
Река поёт. Я слушаю и зрю.
(Хотя для посторонних – отдыхаю).
А сосны, что повыше, ждут зарю
и на ветру задумчиво вздыхают.
Сентиментальное Начато на выставке Милены Филиповой
Любовь есть миг.
Любовь - прозрачный воздух,
волшебное
дыхание Земли,
рябь на воде,
забытый нами роздых.
Всё то,
что неразумно мы смели.
Подобно рыбам,
в ней мы существуем.
Ведь не бывает так,
чтоб не любя,
в потоке дней,
задумчиво дрейфуя,
мы не хранили
хоть какой-то взгляд.
Лица в темноте Начато на выставке Милены Филиповой
Нас окружают лица в темноте.
Преследуют в ночи гудки и вздохи.
Сплетаются превратности путей,
и вспышками мелькают мыслей крохи.
Поежившись, подняв воротники
и незаметно зябко озираясь,
мы сочиняем строчки в дневники,
своих же слов застенчиво пугаясь.
Пониманье Начато на выставке Милены Филиповой
Всё на ладони. Лишь взгляд незнакомки
вносит сомненье в моё пониманье
хода столетий. И кто-то не громко
песней опять ослабляет вниманье.
Что же такое творится на свете.
Что же,.. зовётся любовным безумьем?
Здесь с занавеской сражается ветер.
Здесь же сигналит чуть слышно мне зуммер.
Взгляд на часы, сигарета и... баста.
Всё на ладони: дороги и встречи.
Сердце чудное – сомнениям пастырь.
Где незнакомка? Невнятные речи.
О деталях Начато на выставке Милены Филиповой (не по картинам)
Порой не прорисованы детали,
хотя в последних часто скрыта суть.
Допустим, что тебя вчера предали...
Не стоит узнавать за сколько су.
Количество ступенек перед дверью,
хронометраж дороги до метро,
название неведомого зверя...
Положим, в этом знанье спрятан толк.
Но так бывает: дождь пейзаж размоет,
и звуки словно спрячутся во мгле,
а ты прекрасно видишь пляж, и море,
и костровище, полное углей.
И ты прекрасно знаешь, что за ними
есть женщина, так ждущая тебя.
Возможно, скоро ты её обнимешь,
завязочки на кофте теребя.
Любимцам Мельпомены Это стихотворение посвящается Виталию Мефодиевичу Соломину и всем актёрам отдавшим себя сцене до последнего вздоха в прямом смысле этого слова...
“... и что нельзя беречься” Давид Самойлов
Любите Актёров. Любите! Любите! Любите!
Кричите повсюду: Да здравствует, здравствует шут!
Как темы избиты... Как судьбы причудливо свиты.
Как чётко прочерчен невидимый сразу маршрут.
Вы только лишь верьте.
Себе... вы тихонечко верьте.
Вы только лишь знайте:
гореть это просто, как... “пых”.
Нет... я не о жизни, и, в целом,
совсем не о смерти...
Вы только заметьте: начавшийся ливень притих.
*) Если верить рассказам коллег и журналистов: когда во время спектакля
умер Андрей Миронов, то ни один зритель не вернул билет. Если верить тем
же рассказам, то 15 лет спустя, когда на сцене лишился сознания Виталий
Соломин – билеты возвращали. Можно ли за это осуждать? Навер-ное - нет.
Можно ли вздыхать о тенденции теку-щего времени? Наверное, тоже – да.
Но мои стихи не только и не столько об этом. Горсть сестерций или джазовая импровизация ... Вдохновленный диском “Старая Машина”
Эта осень проходит мимо,
словно я теряюсь во сне.
Эта осень с походкой мима
ищет путь не ко мне – к весне.
Я же слушаю джаз,
и лето
Макаревичем бьётся в ушах,
и стихи, что пока не спеты
по бумаге текут дыша.
Мгла ночная падёт несмело.
Не шумит ничто предо мной.
Та бумага - белее мела -
вырастает из пепла.
Зной.
Ах ты Феникс, прекрасный Феникс,
что ты машешь, скажи, крылом…
Словом воды, бурля и пенясь,
наполняют мой странный дом.
Новый принц
Я буду делать, что хочу,
при этом оставаться принцем…
Пусть забываются чуть-чуть
прошедшие однажды лица,
но пусть останутся от них
на сердце радужные пятна.
А шрамы – дело для портных.
А нам не повернуть обратно.
Я буду делать, что хочу
под дудку снов и совершенства.
Есть у меня шестерка чувств,
что б изваять для вас блаженство,
и шум разрозненной толпы,
взрывающей меня как порох…
Но дунул ветер, взмылась пыль,
и пьяных листьев пёстрый ворох.
Под масками шутов
Пустословье набивает цену,
мудростью прикрыв своё лицо.
Но выходит старый шут на сцену,
наши души взяв заподлицо.
И, как в страшном сне, всем телом вздрогнув,
выбегаем мы стремглав под дождь...
Оказалось – мир ещё не прогнут.
Оказалось – ветер тронул рожь.
“О дорожных рабочих”
Незаменимых нет? Незаменимы все...
и мой сосед – последний алкоголик.
И чистенький(?) мой двор, умывшийся в росе,
ведь без него не двор, а просто дворик.
Незаменимы все? Да-да (и даже он...)
И ночь без сна - лишь малая расплата.
За что? За недоболь. За лишний перезвон.
За наскоро пришитые заплаты.
В проколах черноты нам виден звёздный свет.
Кто шлёт сейчас сюда свои посланья?
Незаменимых нет? Незаменимы все?
Ответ посеребрён на наших дланях.
Я уношу в стихи незнание и страх.
их прячу за строкой, и сам там прячусь.
И странные миры вновь ниспадают в прах.
И новые возносятся иначе.
Всё… (Фантазия многоточие мажор)
Снова тепло и иные слова
просятся этой осеннею тропкой.
Я отпущу их.
Ты снова права.
Я всё такой же забавный и робкий.
Я будто снова не верю в себя.
Правда, с сомненьем бороться всё легче.
Тёплый, осенний, пронзительный взгляд
преобразуется медленно в вечер.
Тени длиннее. Сомненья быстрей.
Ветер затих, и рука пишет твёрже.
Милая, если сумеешь – согрей.
Зябко, когда всё описывать кожей.
Просто после и просто до
Звёздное небо меня удивляет всё реже и реже,
только не думайте, я не меняюсь. Не стал я иным.
Просто слова восхищения стали
отличны от прежних -
чётче, намного спокойней и тише - и тают как дым.
Нет, не волнуйтесь, я верю в слова и начала
как раньше.
Просто детали незримо и прочно
сроднились со мной.
Просто далёкое сделалось ближе,
а близкое – дальше.
Просто всё чаще я мёрзну в жару,
в холод чувствуя зной.
Бабье лето
Несколько дней в октябре как подарок судьбы.
Несколько дней в октябре,
чтоб расставить все точки.
Что-то решить, ну а что-то взметнуть на дыбы.
Что-то забыть, и во что-то уверовать прочно.
Несколько дней нам в подарок простого тепла
средь желтизны и покоя синеющим небом.
Что, до предчувствий...
так что же – и радость спала.
Что до желаний... Поставьте три точки за “мне бы”.
Несколько вдохов – микстура, идущим к зиме,
ищущим счастья, надежды и, может быть, правды.
Ну, а пока это небо продолжит синеть.
Несколько дней в октябре... просто будьте им рады.
Прелюдия
Пространство строится от печки,
от криков первых петухов.
Пространство строится из речи,
как путь от посохов волхвов.
Из сердца суетного стуком.
Из фраз затасканных хмельных.
Из самых примитивных звуков.
Из чувств небесных и земных.
Кто объяснит сейчас поэтам
чудес грядущих естество?
Кто предречёт влюбленным лето?
Кто превратит в пирогу ствол?
Вопросы... тот же путь к пространству.
Да, трудный. Да тернистый путь.
Года любви, надежды, странствий...
Но и не в них сокрыта суть.
Кто нас научит обниматься.
и клясться звёздами во мгле,
и верить в то, что нам семнадцать,
и видеть пламя средь углей.
Ты шепчешь, шепчешь про пределы,
про силу чувств и даже слов.
А я опять пою несмело,
но крепче обхватив весло.
Интервалы
Забываются лица соседей,
а тем более их имена,
а мы едем, всё дальше мы едем
и с собою берём времена.
Мы их носим в блокнотах под сердцем.
Мы храним их в словах и делах.
В иероглифах септим и терций.
В состязании света и зла.
Забываются запахи детства,
но оно остается как вздох.
И не надо разыскивать средство.
И не надо усердствовать с мздой.
В две шкатулки кладём мы ошибки
и победы: одну за одной,
и стираем за штрипками штрипки,
и всё ищем кристальное дно.
Просто песенка
А мне говорят, что я сильный и стойкий,
отличный, и добрый, и мудрый мужик.
Те сила и мудрость уложены стопкой
бумаги,
... стеклянная в мойке лежит.
А мне говорят: “Будь, дружище, примером.”
Опять заливают… Я верю – чудак,
и, вновь отгоняя сомнений химеры,
в ночи матерюсь в плотно сжатый кулак.
Не далее часа тому, что промчался,
хотел я пожалиться… Полночь. Кому?..
Так вместо рыданий (да было бы счастье)
я снова улыбку бессрочно займу.
Дальний берег
Марку Белицкому
Когда играют джаз, я вижу дальний берег -
неведомый, чудной, приснившийся давно.
Когда играют джаз, я до смешного верю
в придуманное мной, неснятое кино.
И кадры как листва, подхваченная ветром,
стремительно летят, причудливо дрожа.
А я, как контрабас, бубню заикой – Верьте…
Когда играют джаз. Когда играют джа…
Взошедшая луна пронзит хмельную душу
без водки, без иных пьянящих глупых средств.
Когда играют джаз, его лишь нужно слушать,
а после не грустить, мучительно прозрев.
Причуды геометрии
С недавних пор я невзлюбил горизонталь,
а также плавности наклонных длинных линий.
Я стал спокойнее смотреть на дождь и иней
и слушать, как крошится в пепел сталь.
Я стал серьёзней, видимо,.. а жаль.
А шаль опять спадает с плеч, как тень с лица,
и взор немой скользит, изгибы гладя тела.
Возможно, глядя так по-детски неумело
я не пытаюсь что-то отрицать,
как будто мне давно уже не “дцать”
Эффект Бернулли или вопль противника шляп
Улыбнусь и вновь вброшу шляпу.
Ветер–ветер, напомни, прошу,
как ласкают еловые лапы,
как взрывается вдруг парашют.
Всё забудется в этом потоке.
Всё останется – явь и печаль.
Это слово негромкое “только...”
словно взгляд, устремившийся вдаль.
Словно занавес лапы разверзлись.
То ли небо зовёт меня вновь?
Не дарите мне шляпы... (без версий).
Пусть я лоб исцарапаю в кровь.
Универсальное посвящение или маленький опус о счастье
Ваш гений позволяет нам тонуть,
и вместе с этим тут же подниматься.
Не в этом ли зарыта жизни суть?
Не это ли нас учит удивляться?
Пусть не понять всего нам – не беда.
Движенье – это жизнь. Стремленье – счастье.
И многое сгорит пусть без следа:
мы примем в том движении участье.
Капленизвержение
Дожди шумят над этим мокрым городом,
и проплывают где-то посреди
знакомцы, ухмыляясь мирно в бороды,
и незнакомки с трепетом в груди.
Я, промокая, следую меж ними.
Я не считаю капли на щеках.
Порой не верю в то, что дождь всё снимет,
но всё же таю в этих ручейках.
Дожди шумят, пронзив моё безмолвие.
Я трогаю руками каждый луч.
Порою те касанья, словно молнии,
пытаются прорвать завесу туч.
Я завсегдатай этого движения,
хотя уже достаточно промёрз.
И всё же в этом капленизвержении
мне легче разбираться с миром грёз.
Мистификация
Я не слышу чей-то крик
и кричу для вас не слышно.
Как же крик сюда проник?
С кем впрягаюсь в это дышло?
Всё случалось и не раз.
Драматургам нет простора.
Потому боюсь я глаз
и никчёмных разговоров.
Я не слышу этот дождь,
словно замерли все звуки.
Поборов слепую дрожь,
в день протягиваю руки.
Врассыпную стаей брызг
ринулись мечты и страхи...
Всё как раньше - взмахом вдрызг.
Очертя. В одной рубахе.
Я не слышу этот всплеск,
но я чувствую гарцуя,
как не впишутся в контекст
строки. Разве всё впустую?
Не напрасно. Не под нож.
Не один я слышу сердцем.
О, счастливчик! Всё же – вхож.
Так попробуй оглядеться.
Огни у горизонта
Александр Степанович Грин жил в далёкой стране.
В той стране-невидимке,
всегда находящейся рядом...
Вновь иду вдоль полоски мерцающих мнимых огней
и ловлю я спиной неизменно-тревожные взгляды.
Почему ж так пронзает один:
из-под стройных бровей
капитана-поэта... и к острову выход не найден?
Мне мерещатся Гарвей и Дези, задумчивый Грей,
поступь Фрэзи и голос спешащего верного Санди.
Из-за рифов взметаются к ночи проклятья и смех,
женщин вздохи, сопенье, старинная бравая песня.
Кто сказал, что романтики пишут для детских утех?
О, паяц с видом шкипера,
право же, громом рассмейся!
Диптих О причинах. Не только о насадке на бритву
Подкатит что-то снизу к кадыку.
Мне не согреть его стаканом чая.
Что говорить о рюмке коньяку...
Нет, я не пью. Я даже не сличаю.
Порой внезапно, как бы без причин.
И с ними тоже... Тихо-тихо в доме.
Возможно, это поиска почин,
и больше никого не будет,.. кроме.
Диптих О причинах. Лунный воробей
- Откуда ты тут взялся?! – Я свалился
с поднявшейся над городом луны.
Дождём за мною свет её пролился,
а я - неряха - распорол штаны.
И вот бреду чудной такой... проспектом,
насвистываю песенки под нос,
и разукрасить ночи тёмный спектр
пытаюсь тщетно... Видимо всерьёз.
Тебе, мой друг, сейчас, похоже, грустно.
Сидишь и чай один на кухне пьёшь...
Ни ветерка. Лишь где-то ветка хрустнет.
Опущено в чернильницу копьё.
Всё происходит быстро и помимо.
Уже он рядом – лунный воробей.
Бетховену подарят пианино,
а Амундсену скажут: “Не робей!”
Как-то странно, неумело
я смотрю сейчас на Вас.
Я и раньше не был смелым.
Я и раньше не был смелым.
Я и раньше не был смелым.
Я - как мел. (Не в первый раз).
Вы милы, светлы, беспечны,
как в иной воскресный день...
Прядью падает на плечи
Прядью падает на плечи
Прядью падает на плечи
слов наивных дребедень.
Ах, лучистая банальность,
охмуряющий дурман.
Знать бы как берут тональность,
Знать бы как берут тональность,
Знать бы как берут тональность,
я бы не держал карман.
Шире, друг мой, улыбнитесь.
Это просто краткий миг...
Где ты нынче юный витязь,
Где ты нынче юный витязь,
Где ты нынче юный витязь,
не изведавший вериг.
Дребедень II
Как-то странно, неумело
я смотрю сейчас на Вас.
Я и раньше не был смелым.
Я - как мел. (Не в первый раз).
Вы милы, светлы, беспечны,
как в иной воскресный день…
Прядью падает на плечи
слов наивных дребедень.
Эти два варианта, как бы на само деле
для меня настолько самостоятельны,
что звучат как разные стихотворения
Город невидимок
Этот город, которому тысяча бед,
спит в блаженстве, охваченный утренней ленью.
Кто здесь?! Шорохи...То не полуночный бред -
разговор, что ведут меж собой поколенья.
Через гулкость дворов, над покатостью крыш,
по брусчатке проулков снуют одиноко
монологи, и чудится эхо... Услышь!
Кто-то сможет. Но хватит ли с этого проку?
Этот город, которому тысяча строф,
затаился и манит таинственной мощью.
И совсем не загадки буравят покров
этой странной, порою мистической, ночи.
Он исчезнет, как только на кончиках труб,
заалеет почти что незримая дымка...
Этот город-приют... город шепчущих губ.
Этот город, в котором мы все невидимки.
В нём не встретить забытых ненужных бродяг.
В нём заслуженно царствует вечная осень.
В нём соседствуют призраки всех передряг
и бездонная, чистая, гулкая просинь.
Прайд
Мне очень не хватает той Москвы,
в которой я любил.
Нью-Йорка - тоже...
Когда слова печальны и тусклы,
все города мучительно похожи.
А в них похожи лица и дома,
и даже звуки схоже-иностранны.
Но только так рождаются тома,
и это удивительно нестранно.
Я начал про Москву и про Нью-Йорк.
Возможно, в том была моя ошибка.
Таится ли в сомнении порок?..
Асфальт кругом. Так почему всё зыбко?
Не привязав себя к местам имён,
их сам избрал пожизненно нехватку.
Да, я не спорю. Знаю, что влюблен,
и знаю, что чудны мои повадки.
Клавир
Снег, ниспадающий тонкой прозрачною рябью,
снова тревожит, и ноют, немея, рубцы.
Я наступаю опять на знакомые грабли,
тщетно пытаясь сквозь гул различить бубенцы.
Музыка входит порой в наши странные души,
словно лопата в намерзший у входа сугроб.
И очищает, хотя, безусловно, и рушит.
И назначает на роли на выбор без проб.
Город сегодня как будто из выдохов соткан.
Пусть поболит. Это просто я жду снегопад.
Пусть. Эта гулкая боль мне сегодня в охотку,
как и в охотку желанье молчать невпопад.
Снова и снова хочу рисовать эти точки,
и раздвигать, не касаясь, возникшую взвесь,
словно своих колебаний срывая замочки...
Словно сбивая с себя настоящего спесь.
Да! Здесь, конечно, сейчас не хватает органа.
Боже, пошли мне сегодня всего только звук.
Плавно... Пожалуйста, двигайтесь ровно и плавно.
Просто поверьте в возможности сердца и рук.
Мерцание
За кадром останется многое:
и беды, и бредни, и взгляды.
Возможно, кого-то растрогают
иные, чем эта, плеяды.
Возможно, сотрётся, забудется
и это моё откровение.
Но слово, оно не заблудится
и станет однажды мгновением.
Несколько капель истины
Два ангела моих...
Один всё шепчет – Надо.
Другой твердит – Забудь, -
и кривит тонкий рот.
А я ловлю в толпе
встревоженные взгляды,
и делаю как встарь
совсем наоборот.
Вернее не совсем:
немного по-другому.
Да, - я хочу забыть,
и не хочу порвать.
Я всё-таки ищу,
прислушиваясь к грому.
Я знаю – будет дождь,
и он не будет врать.
Два ангела моих:
советники и гиды
ведут меня в грозу
меж сердцем и умом.
А чувства на пути
встают, как пирамиды.
И исчезают вновь
и город мой, и дом.
О тайных мечтах
Гонимый собственною дурью,
я постепенно нахожу,
что эти странные фигуры
я сам как будто ворожу.
Я сам рисую эти маски.
я сам натягиваю нить.
но всё равно тускнеют краски,
и ничего не изменить.
я сам затеял сей спектакль:
вновь испечённый драматург.
Я сам смеялся. Сам же плакал.
И разрывал на части круг.
Не понимал и сомневался,
и разбивал о грабли лоб...
Передвигаясь в ритме вальса,
не вопреки и не назло.
Гонимый праведною страстью,
а, может, тайною мечтой,
я смешивал порой пристрастья
не находя тогда ни что.
И всё-таки я делал дело,
пусть неуверенно сперва.
Пусть неразумно. Пусть несмело,
но без намеренья урвать.
Сказание Навеяно рисунком Марины Азимовой
Почему сегодня мне не спится?
Почему кружатся в темноте
белый конь и рыжая тигрица,
почему в душе моей метель?
Да, сегодня холодно, но ясно,
звёзд чужих крупа, и... тишина.
Потому ли чудится их пляска?
От того ли нет в помине сна?
Колдовство? Возможно...
Несомненно
лишь дыханье той, которой нет.
Всё проходит (только постепенно)...
Пусть луны сверкающий лорнет
смотрит...
Смотрит на
мои страданья.
Видит, как мудрею не по дням...
Белый конь из древнего сказанья
над Землей копыто приподнял.
Скачет. Скачет грешный. Эка диво.
Провожаю, поднимая взгляд.
Будут...
будут строчки
все правдивы
на иной, пока неясный лад.
* * *
Многие не спят порой полночной.
Что такого?..
Бродят
рядом
сны.
Скачет конь по звёздам...
Очень прочно
их приклеил кто-то до весны.
До иной, мистической, не здешней,
сочинённой, может быть, и мной.
Выводов не делая поспешных,
тает конь опять в тени земной.
Рыжая тигрица прыгнет в ноги.
Ветерок дотронется до щёк...
В поисках уверенности “Давайте делать что-то, иначе жить нельзя.” Борис Чичибабин
Борису Чичибабину
Давайте, будем ставить многоточье
и находить ответы на вопрос.
Давайте, не кричать натужно “срочно”,
но поощрять стремление и рост.
И, может быть, нам повезёт однажды
кого-нибудь улыбкой одарить...
Когда сейчас грустит почти что каждый,
что о тоске вчерашней говорить.
Давайте, быть наивнее и чище
и не бояться грубости и зла.
Не потому мы радость вечно ищем,
что эта радость счастия зола,
а потому, что нам она поможет
для той улыбки силы почерпнуть.
И пусть в котомке нашей сотня “всё же” –
мы снова будем эти тропки гнуть.
Морщинки в уголках “... правда почему-то торжествует” Александр Володин. из посвящения Зиновию Гердту
И всё же правда есть... И всё же есть надежда.
Возможно, не сейчас. Похоже не у всех.
Я не люблю носить просторные одежды,
пространно говорить, зато люблю я смех.
Не глупый и не злой, а чистый и наивный
по-детски хрусталём, прикрывший боль и страх.
Пусть грусть мелькнёт в глазах.
Пусть – меньше половины.
Пусть толика всего, но пусть случится взмах.
И хитрый огонёк – осколок той же правды
передавая всем, кто любит, верит, ждёт,
идём мы по Земле, стесняясь криков “браво”,
но кое-чем, гордясь, топя незримый лёд.
Положим, нам дано оплавить только корку.
Допустим, нас поймут, полюбят, ох, не все.
Но это ведь не цель: не потому нам горько.
И всё же правда есть – так смейтесь веселей!
Без сентенций (Вспоминая Маяковского)
А если это ничего не значит?
Представить не могу – Не отыскать?!
И не одна на свете не заплачет
пропащая бродяжная душа?
Поверить в этот бред – сродни безумью,
а согласиться – взрыву в небесах.
То не будильник, то простейший зуммер,
звон в ухе, пьяный ветер в волосах.
Не – ве – рю! Без сентенций. Потому что.
О чём кричат под утро петухи?
Не ветер. Поглядите – снова стружки.
(Заметь те, что без толики трухи).
Не гадая
Так странно...
Слова возникают и тают.
Так странно:
подкатит под горло
задумчивым выдохом
терпкая грусть.
И мудрость - не цель,
и надежды - не тайны,
и счастье - не манна,
и сам воздвигаю я синие горы,
куда и взберусь.
Печали и радости в небе бездонном
смешались движеньем.
Ты слышишь, как где-то сгустилось пространство,
приветствуя ночь.
Дыханье? Возможно...
Сегодня возникнет иное решенье.
Незримо.
Неслышно.
Как будто бы облако сносится прочь.
Давно ли?
Давно ли на небе зажглись эти звёзды?
Дано ли нам просто любить,
не гадая про ад или рай.
И ясно одно: этот Мир однозначно,
реально
был создан.
А кем и кому?..
Нет, не делайте вид, что и это игра.
Теория больших и малых “взрывов”
Всем управляет взрыв, который создал Мир:
призревший времена толчок сего движенья.
Куда глядит опять несозданный кумир,
чему наперекор звучит опроверженье?
А каждому из нас мерещатся опять
далёкие огни и призрачные тени.
Но в беспокойных снах всегда их сносит вспять,
и души бередит не вера, так хотенье.
Всем управляют боль и плавность неких форм,
взрывающихся в нас непонятым влеченьем.
Как бездна в небесах, как звёзд подножный корм,
всем управляет жизнь без преувеличенья.
Вот так… из ничего?..
Взрываются в зиме
весенние огни листвы из серых почек.
Земля таит огонь.
Всё – в взорванном уме…
Так спрячет вечность в миг, взрывающийся прочерк.
Взрыв цвета, звуков, чувств. Взрыв снега и песка.
Взрыв суетных секунд, сбежавших с циферблата.
И с взрывом слов и букв врывается тоска
любимых с детства строк, как малая расплата.
О бусах и о цепочках
Сегодня ветер с моря доносит запах тины,
и клумбы на бульварах, как лысые блондины,
в остатках прелых листьев.
Таинственным движеньем
зарылось вместе с ветром на миг стихосложенье.
Покатые макушки, лишенные растений,
сегодня приукрасят рассеянные тени.
В преддверии былого при палевом закате
волною снисхожденья мечтательность накатит.
А море?
Море манит.
Внезапно и не к месту,
разлившись как в экране компьютерного квеста,
но кликнуть не поможет.
Нанизанные густо
на небе возникают и там же тают бусы.
Я сам не понимаю логической цепочки.
Всё с виду очень просто: то прочерки, то точки.
Как будто просто город. По форме – тихий вечер.
И тина растворилась. И чёт сменяет нечет.
Иные миражи
Стоп-кадрами проходит жизнь:
назад, вперёд... Вокруг
встают иные миражи, для принявших игру.
Наедине и вопреки. Один среди иных.
Прикосновением руки... Слетаю со струны.
И рвётся... Рвётся, и звенит, и просится в полёт...
В ночной тиши. При свете дня.
Под дождь, что снова льёт.
Вьёт кто-то снова из лучей причудливый узор.
А ты, обманчиво ничей, находишь свой зазор.
И проникает в хаос смысл (на миг)... и снова шаг.
А дождь пейзаж давно размыл, и вновь тебе решать.
Так бейся,.. бейся и страдай, звучи, терзайся, будь,
в тобою не открытый край, прокладывая путь.
Называющим переулки…
Не слыхав о Пандоре, ищу я повсюду любовь.
Поиск счастья в ночи чередою дверей и шкатулок.
От упавших дождинок Мир сделался снова рябой...
Я пытаюсь включать фонари, заходя в переулок.
Длинный, узкий, чужой, безымянный,
похожий на сон
или строчку из песни, написанной в полудурмане...
Неужели я первый? Тогда – пусть зовётся “Резон”...
Пусть ведёт в никуда,
пусть звучит, пусть терзает и манит.
Объяснить не могу, почему страху наперекор
дверь опять открываю, едва отряхнув паутину.
То не тени потерь, не надежды мне шепчут “Анкор!”
То слова из шкатулок открытых рисуют картины.
А в картинах тех я, открывающий новый ларец,
не слыхав о Пандоре и, в общем-то, о Прометее,
принимая ту рябь за следы от биения сердец,
за кого-то молю, за кого-то беззвучно радею.
Песочная фантазия
Запретный плод не манит. Только встречи.
Вот стимул, подгоняющий в дорогу.
Дыханье незнакомое предтечей.
То ветер налетает понемногу.
Порой (мне кажется) песком рисует кто-то
на кодоскопе... нас, всех вместе взятых.
И разумеется песка даётся квота...
Поехали! Мотор. Хлопушка. Снято.
Смахнув, поддавшись импульсу, пол-жизни
мы строим новый путь и новый замок,
боль прошлого просыпав атавизмом,
на множество неведомых приманок.
Белая цапля
Совпаденья?
То, чего, возможно, нету?..
Совпаденья?
Всё, что нас терзает, гложет,
подгоняет?..
Не надейся, поддаваясь дребедени
этих чистых пятен цвета.
Я – вменяем.
Не узнает...
Нет, никто и никогда на целом свете.
Если только солнце, звёзды, ветер, лая...
Только верить
остается на планете,
на которой
совпадений
не бывает.
Что такое?
Не похоже?.. Я ли это?
Вроде я... (ведь сомневаюсь, но уверен).
Только слово - тихим пульсом в амулете.
Может, риск. Хотя,.. скорее – лотерея.
Замедленная скачка (Всегда)
Нас сегодня качало, как в далёком начале.
Сны пески привечали, обернувшись в волну.
И в песках тех тонули, ни о чём не горюя.
Сосны будто нырнули в тех времён пелену.
Шли за тоннами тонны. Грациозно и стройно.
Было небо просторным. Были мысли земны.
И в тускнеющем свете взбудораженный ветер
(не хотите - не верьте) не боялся зимы.
Как небесные песни были вздохи уместны,
и сомнения к месту приходились тогда...
Так случается с каждым, захлебнувшимся жаждой.
Так приходит однажды страсть, вскипев навсегда.
... Был он смел и беспечен. Что ему эта вечность.
Наши юные плечи он, играя, ласкал.
Не поведывал правды. (Да и было ли надо
штурмовать баррикады моря, рифов и скал)?
Он шутил и смеялся. (Кто бы в том сомневался)...
Если б ты там скитался на морском берегу –
то расслышал бы в полночь сквозь кричащие волны
поступь легкую, словно, женский возглас
“Бегу-уу-у!..”
Губы тонкою змейкой. Платьe с яркою шлейкой.
По бульварам сумей-ка также как по воде.
Город словно армада плыл навстречу из сада
и казалось наградой, что пугало всегда:
сосны, вросшие прочно в эту звёздную полночь;
был бы образ неполным без дрожащей луны.
Прерывая молчанье, чайки вновь прокричали.
Чай, мы где-то встречались, да дороги длинны.
Что ещё нас пугало? Недосдутая малость:
то ли просто усталость, то ли мудрости тень.
В свете смены сезонов – мы с тобой Робинзоны.
Нам в подарок озоном грозовой летний день.
Петля Мёбиуса
Ещё один прохожий у дороги
застыл, такой похожий на меня.
Он улыбнётся и посмотрит строго,
не требуя полцарства за коня.
И, теребя тесёмки капюшона,
приветствуя его движеньем губ,
не предложу полцарства предрешённо,
не осознав пока сию игру.
Не сомневаюсь в странности момента.
Я знаю, что он смотрит в спину мне.
Дорога не устанет виться лентой
среди шарады устланных камней.
Пора бы и понять и примириться
с бессмысленностью тщетной той борьбы.
Возможно, с ним мне лучше было слиться…
Не от того ль сейчас в душе свербит?
Он встретится на новом повороте:
такой же молчаливый и чудной,
спешащий на работу, иль с работы…
(Похоже, мы во многом заодно).
Как день и ночь. Как “да” и “нет”.
Как чёт и нечет…
Воспитанники призрачной петли.
Да утром будет чуточку полегче…
Но силуэт опять возник вдали.
А причём тут девушки?
И всё-таки есть что-то в этом мире,
что заставляет нас идти вперёд.
Возможно, на часах в гостиной гири.
Возможно, кто-то, кто всегда орёт.
А если нет часов, и всюду тихо?
И если нету кошек на душе.
Идём себе спокойно, без шумихи,
с улыбкой бестолковой до ушей.
И не ответ – стандартное “так надо”.
Не уточненье - шустрое “как все”.
Ах, что за прелесть, милое ты чадо.
А ну-ка, спозаранку по росе!
Чай вместо черепах
Выпить чай и уснуть,
впившись левой ладонью в подушку,
и увидеть за миг перед сном, как в погасшем вчера
странный дворник сметает с усердием
свежую стружку...
И в надежде шепнуть:
“Нет, неправда, тот сон не игра!”
Но “сегодня” - уже копошится в уставшем сознаньи,
строит планы “хотя бы на день”,
не мешая мне спать.
Не шепчусь я с подушкой.
Не делаю спешных признаний.
В трех часах за окном утро тихо раздвинуло пасть.
Как в замедленной съемке вплывают иные моменты,
и улыбки иные теряются снова в углах.
Млечный путь в небесах
негативной течёт перфолентой,
и ведётся расчёт состязания света и зла.
Утро снова готовит
мне штабель неструганых досок,
и заваренный чай,
и возможность быть “битом & Кo”.
Не пытайтесь понять...
Я не ставлю глобальных вопросов.
И небитым, поверьте, живётся отнюдь не легко.
Дыхательная гимнастика
Ты - моё дыхание...
Откуда
возникаешь,
право не найду.
Ты меня покинешь я – забуду.
Ты вернёшься -
снова пропаду.
Не узнаю, но поддамся взгляду,
избегая всякий, Боже, раз.
Не преодолею ту преграду.
Не узнаю то, на что горазд.
Даже, если складываться будет
всё как в самом заурядном сне
Кто-то обязательно раздует
чувство запредельного ясней.
Не его ли страстно так искали
мы с тобою, тайная моя?..
Взглядом пустоту опять ласкаю...
Ни звезда не светит, ни маяк.
Только снова кто-то дышит в спину.
Обернуться? Я не знаю как.
Голову лишь резко запрокину,
что б увидеть в небе чёрном знак.
Не дышите!..
Что я, право, спятил!?
Как же это можно не дышать?..
Новогодний триптих о счастье, удивлении и строгости. Нелепость
Ожидание счастья – смешнейшая в мире нелепость.
Звездопад будет завтра. Сегодня – игра в поддавки.
В промежутке просыплется снегом
воздушная крепость,
и коснётся удача уставшей, замерзшей руки.
Что за бред?!. Свет в морщинках.
Откуда текут эти сказки?
Звездопад будет завтра?..
Ты веришь?.. Положим... Ну-ну.
Руки тянутся к небу. Сомнения близки к развязке.
Те снежинки, что тают, о чём-то успеют сверкнуть.
Новогодний триптих о счастье, удивлении и строгости. О ненапрасном (… к удивлению[2])
Не переставайте удивляться,
собирая смальту воедино.
В интерьере старых декораций...
Распахните плотные гардины
и вдохните мир безумный, странный,
ощутив иллюзию полёта...
Кто сказал, что поздно?
Непрестанно
удивляйтесь.
Ну!
Чего ж вы ждёте?!
Помните вы – лучший.
Вы – прекрасны.
В вашей власти центром быть вселенной.
Помыслы, поверьте, не напрасны.
Всё возможно. Даже – перемены.
Год проходит. В дверь стучится Новый
Встретьте же младенца удивленьем.
Всё начнётся этим странным словом.
Удивляйтесь играм провиденья.
Новогодний триптих о счастье, удивлении и строгости. О строгости, которая не суровость
Новый год не посадишь на цепь,
значит время решать,
вспоминать и вздыхать,
лишь чуть-чуть придаваясь тревоге.
Это вовсе не странно, когда изнывает душа.
Это просто зовут нас иные, чем раньше дороги.
Новый год не посадишь на цепь. Не посадишь и нас.
Оглянувшись на миг,
мы навстречу шагнём в неизвестность.
Что же там впереди?
Там февраль. Где-то следом – весна.
Дальше – не разглядеть.
Сомневайтесь. Сомненья уместны.
Хроническое…
Мы все устаём и садимся порой отдохнуть,
и слушаем воду несущего мудрость потока.
Но вместо того, чтоб рукой характерно махнуть,
мы смотрим,
как медленно тянутся тени с востока.
Пусть Киплинга слуги уже не внушают успех.
Сиё не несёт под собою отсутствие веры.
Вновь в шуме потока нам чудятся грохот и смех,
и, руки раскинув, мы крутим небесные сферы.
Наш мир – циферблат,
словно компаса стрелки на нём,
мы сами находим, вращаясь, дороги к свободе.
Вокруг всё течет, и мы тоже усердье прольём,
вплывая в свою же струю на своём же вельботе.
Не слушайте, други, вы лучше усталый мой бред
(опять повторяюсь, твердя о надежде и братстве).
Вот только зачем вновь и вновь огоньки сигарет
ищу в темноте и упорно молчу о коварстве?
Эпоха романтиков канула в прошлое? Нет...
Не слушайте, люди!..
Нет, слушайте, пойте, бубните!
В бурленьи воды померещится грустный кларнет,
и звуки натянутся, как путеводные нити.
Начало седьмого… (Несказанное несказанное)
Все сказочники в чём-то схожи…
Не в мудрости. Не в доброте.
Не в том, что чувствуют всё кожей.
Не в чистоте, не в частоте…
Я изъясняюсь снова странно,
в блокноте делаю штрихи.
Я рад, поверьте, несказанно,
что я пишу для вас стихи.
А солнце всходит и садится,
и вереницею жуков
из сердца звук к нему стремится
из глубины,.. но не веков.
Та пропасть истинно бездонней.
Счёт дней теряется как пыль.
И не уместится в ладони…
И не продать. И не купить.
Там сказки, боль, любовь и тайны.
Там слёзы, злость, борьба и страх.
Я знаю, что звучат пространно
следы уползших черепах.
Я изъясняюсь непонятно?
Простите… Продолжаю нить:
все сказочники… Так приятно
попробовать воспламенить.
* * *
А ты – творец своей вселенной,
ты можешь создавать любовь?
Мгновение порой нетленно,
как тот же смысл и та же кровь.
Так чем же?.. Можно не ответить?
Я лучше попытаюсь шить.
Закон сохранения света или баллада о Человеке
Человек живёт на Земле:
после жизни, в зачатье, до смерти.
Человек заклинает “смелей”
и упрямо куда надо идёт.
Потому ли спускается свет?..
Вы не спорьте, не верьте, не мерьте.
Не подскажет никто нам ответ.
Не подарит и не украдёт. Но...
Но...
Но живёт Человек на Земле.
Ищет, любит, страдает, смеётся.
И себе не позволит сомлеть.
И не смотрит он назад никогда.
И вы знайте: он брат вам не вдруг.
И рассвет как обычно займётся.
В окружении юных подруг
он погонит облаками года.
Да!
Да, живёт себе где-то вдали
самый близкий, такой неизвестный
Человек. Докоснуться смогли
мы когда бы захотели найти.
Уплывает корабль в никуда,
точно в цель.
Готово приветствие.
И никто не желает гадать,
потому что уже выбрал пути.
L’accord** et desacordes*
Часы звенят на старой башне
(не заржавели шестерни).
Да будет звук! Да сгинут шашни!
Сметайте взмахом пятерни
в один присест вы день вчерашний,
но в выкрик вслушайтесь
“Верни!..”
И снова жажда наслаждений,
пьянящий лёгкий поцелуй;
победа над предубежденьем;
купание в лазури струй…
и вместо зоркости – виденья.
Не вместо… вместе.
Торжествуй!
***
Страх фальши и полёт.
Свобода?
Все таинства, что движут мной -
шатание сего разброда,
устойчивость оси земной
и различимая порода...
**) Игра слов аккорд и Согласие Andante sostenuto
Когда-то мне казалось: поэты – полубоги.
Andante sostenuto. Как избежать тоски?
Я делаюсь придатком мной выбранного блога,
немного бородатым, сжимающим виски.
Узлами завязались как бантами детали
(не всё, что было раньше, размылось как фантом).
И уваженье к слову в конец не уболтали
поэты незнакомые... Я в целом не о том.
Andante sostenuto. Вдох – выдох. Не поверю!
Ведь, правда, не напрасны скрещения дорог?
Ах, Фредерик! Ах, Вольфганг! Я не хочу резвее.
Я не хочу сегодня. Мне грустно. Я продрог.
Когда-то мне казалось: поэты – полубоги.
Allegro – Largo – Presto. Я драть не стану бровь.
Я не найду отгадки. Я не взорву берлоги.
Но пусть сомненьем скрипок вскипает снова кровь.
О грушевом соке “Может быть, ты и прав...” Миша Этельзон
Так хочется во многом быть неправым
и верить в чистоту сердец и душ.
Презрение, задор и крики “браво”,
как сок давно созревших сладких груш,
несказанными рифмами стекают.
И прилипают к скулам словно встарь
мелодия немного не такая
и не такой, как прошлые, февраль.
Так хочется неправым быть, как прежде:
не понимать и не искать причин.
В непонимании - не выглядеть невеждой.
Не возводить в стремление почин.
Ведь так легко гармонию разрушить
порывом тем... Найти и... осознать...
Но наполняет солнце светом души,
а тем, увы, всем нам – не занимать.
Февраль стучит в окно дождём – не снегом.
Та оттепель обманчиво нежна.
Легко отогревает души нега,
и так ли моя исповедь важна?
О – нет! Я не скажу, что неприкаян,
что не хочу серьёзнеть и взрослеть...
Канатоходцы
Мы все – канатоходцы.
На то ли дан нам шанс?
Ведром со дна колодца
отходит дилижанс.
Тасуется колода.
Вздыхают холода.
И смотрят звёзды в воду
сквозь тонкий листик льда.
Расчерчены линейки
для старых верных нот.
Их дружную семейку
промозглый ветер гнёт.
Как будто по канату
по новой колее
кидает их – пернатых,
тем делая смелей.
Ах, как прекрасно солнце!
Как молода луна!
Мы все канатоходцы,
черпнувшие сполна
сомнений, счастья, боли...
Они ли держат нас
над этою юдолью?
Держать, держать баланс!..
Пельмени
Над городом кружили птицы,
как дни прошедшие. Смеркалось.
Касаньями мелькали лица
и двигалась промеж усталость.
Стихали звуки, превращаясь.
Значками подступали к горлу,
и, улетая, не прощались...
А в небеса врезались свёрла.
Стояли тёплые погоды
(дождливело не по сезону).
Такие разные невзгоды.
Такие ровные газоны.
Но неподвластно для сомнений
созвездилось сквозь те отверстья.
И чудились: сперва пельмени,
и голос – “Будь смелее, крестник”.
Светлое
Метель угомонится. Закончатся дожди.
Из белых амуниций возникнут,.. подожди:
Зима, Весна и Осень; Июль особняком;
и носик твой курносый, и песня. Босиком.
Дожди сбегутся в косы. Один случайный взгляд
сквозь снежные заносы. Глаза – испепелят.
Когда бы мог сознаться, прижаться, продохнуть.
Сквозь белизну форзацев...
Мне плащ – не запахнуть.
Когда поёт сверчок
Мотыльками спотыкались мы об эти фонари.
Море тёплое плескалось... Ничего не говори.
Это просто междуточье прорастает сквозь песок
и по небу лепесточек – месяц мчит наискосок.
Что упало – то пропало.
Что прошляпил – то сплыло.
Тонут в штиле звёзд опалы. Чайки не дрожит крыло.
Вдох ли – выдох... Будет круче?
Ты ведь не сжигал мосты?..
Это просто междутучье зацепилось за кусты.
Всё так сложно. Всё так просто.
Так. И не... наоборот.
Боль – противится коросте. Чайкам грезится полёт.
Это просто междучувства данной нам величины;
череда сплошных отсутствий; вёсел ждущие челны.
Это просто междусчастье нас немножечко мудрит.
Не изображай участье. Ничего не говори.
Не ищи подвох в улыбке. Не ищи подвох в зрачках.
Ипостась
Я вновь решил попробовать устать.
Не изнемочь: немного утомиться.
Уста желать, утаивать, томиться...
Устать, но быть опять себе под стать.
Перекроить бы счёт своих причуд.
Не позабыть иные ипостаси.
Измотанность улыбкой приукрасить.
И никого не хлопать по плечу.
Любить. Мечтать. Творить. Опять – искать.
Не находить. Да, жизнь – она такая.
Устать... возможно, снова полагая,
что молча сгинет в творчестве тоска...
Я вновь решил попробовать как встарь
нырнуть с разбегу в собственные чувства.
Возможно, ничему не научусь я...
А с крыш опять стекает киноварь.
Памятка
Не пытайся охватить, всё в одном стихотвореньи.
Если выпадет забыть – значит в том твоё везенье.
Если выпадет грустить – значит в том твоя отрада...
Не пытайся отпустить эту боль и эти взгляды.
Если выпадет писать, значит в том твоя дорога,
то, что лишь тебе спасать.
(Веришь ли – не веришь в Б-га).
И плести её тебе, и страдать, и быть счастливым.
Добрым? Мудрым? - Завсегда.
Лучше – просто терпеливым.
Если выпадет найти – значит, в том твоя удача.
Не пытайся превзойти... Только так, а не иначе.
Только – как велит душа: искренне, умело, чётко.
Непроверенный урок
А выше тумана и ниже тумана
всё то же пространство любви и обмана.
И эту шкатулку туман не разделит
на части. А, значит, мы будем при деле:
гадать, и смеяться, и, может быть, плакать.
Всё стерпит туман (кроме ветра, однако).
Туман меж домами стоит занавеской.
Туман над холмами – сбежавшей невестой.
Туман над рекою, как новая скатерть.
Туман над полями... Вот так же накатит
на всё сокровенное, прошлое плёнкой...
и вдруг ты услышишь рыданье ребёнка
и смех (в отдаленьи) весёлый и ясный...
Там можно не спорить, что мир наш прекрасен.
Дыханья тумана, несущие страхи,
внушают: пространство родилось в рубахе.
В рубахе тумана?.. И это возможно.
Отдаться последним в тумане - несложно.
Амплуа
Тонкие линии струям подобны дождя.
Шрамы – не шрамы. Стекло - не стекло.
Всё прозрачно.
Ангел ли плачет,.. не скажешь ты, даже, взойдя.
Даже войдя... если выйдет. Так смысл утрачен?
Ты говорила мне что-то о крыльях? Прости...
Я не забыл. Я не знаю, откуда те строки.
Я не пытаюсь. Те линии вовсе не стиль.
Я не пытаюсь быть мудрым,
бесстрастным, жестоким.
Жёсткость совсем не моё в этом всём амплуа.
Смоет брикеты страданий не слёз паутина.
Я не про лето. Летать... Неплохой ритуал.
Тонкие линии могут соиться в картину
Пост-куражное
Милый друг, всё фигня, пейте пиво
и глядите чуть выше очков.
И без них всё, поверьте, красиво:
без задора, но нет и сучков.
Милый друг, я очкастых девчонок
обожаю. Я сам не пойму...
Я мальчишка? Поэт? Поросёнок?
Хоть сегодня меня не шельмуй,
Муза... Знай, эта грусть не забава.
Как и радость. Всему своя блажь.
Кружка с кружкой столкнулись. Хук справа.
Я учусь ставить чистый кураж.
Движение в уголках твоих губ Незнакомой девушке с псевдонимом kakangel
Когда нам некуда бежать
дожди рисуют нам прощенье
и, чуть заметно дребезжа,
день гасит в небе освещенье.
И неподкупно глубока
в душе разверзшаяся бездна.
И исчезают облака
как фраза... Всё не бесполезно.
Когда нам некого любить
мир погружается в бесцветность.
Но не дают разбить нам лбы
и боль... и эта безответность.
И уплывают облака
навстречу лучшим побужденьям.
И вслед им тянется рука.
И зарождается движенье.
Дерзновенье
Давайте создадим планету!
(Как будто бы из ничего).
Из незаметных элементов,
невидимых... Из берегов
недостижимых. Из забвенья.
Из душ прозрачных естества.
Возможно, это дерзновенье:
всё просто, словно дважды два.
Кто наполняет мир любовью?
Кто Он, тот всемогущий Б-г?
Кто не даёт проход злословью?
Кто выбор стелет?.. Из-под ног
дороженька. Да будет виться.
Слеза. Полуприкрытость. Век.
Как научиться не скупиться?
Где долгожданный человек?
Плюшевый мишка (Про поэта)
Старенький мишка на полке:
пуговки, бежевый плюш.
Музыка в комнате смолкла.
Вьётся вдоль времени плющ.
Пьяная бурная зелень
бьётся по стёклам опять.
Тот, кто раскручивал Землю,
не повернет её вспять.
Спят на бескрайних просторах
гости из дальних миров.
Тихо колышутся шторы.
Гладит бумагу перо.
Старенький мишка всё знает.
Многое - и наперёд.
Времени рана сквозная
ноет, и топится лёд.
Лето незримою тенью
капает слёзами сна.
Как прорастают растенья?
Где отдыхает весна?
Все мы когда-нибудь вышли
из бело-белой зимы.
Листья посыпались. Слышишь?..
Листья над станцией “мы”.
Нет больше времени года.
Нет ни людей, ни планет.
Только любовь и свобода,
что не сведутся на нет.
Плюшевый мишка бесстрастно
смотрит сквозь пуговки в ночь,
веря, что всё не напрасно
(как и в той жизни, точь-в-точь).
Там…
... Микаэлу Таривердиеву
- Ты слышал?.. Там… по воде...
- Я видел. – Нет, ты услышь.
Пойми, что они везде,
как небо в проёме крыш.
Ты видел?.. Шептала ночь
как в юности “…навсегда...”.
Поверь же в уменье смочь.
Идти? Но кругом вода.
Ты слышал шаги?.. Опять -
дыханию вторят в такт.
И время несётся вспять.
И истина вновь проста.
А крыши стремятся вверх.
В бездонность твоей души.
“Спеши!..” – то не вздох, не смех.
Ты слышишь? – “...спеши...” “пиши...”
Как ветер средь ив весной,
как в жёлтых полях другой,
да будет всегда со мной
пресветлая эта боль.
И в лёгкости новых фраз,
и в стройности звонких нот
опять свет отбросит бра
на белый как жизнь блокнот.
Прогулка по росе
Оказалось, я знал тебя так давно.
Лишь лицо не всплывало. Ну, кто же ты?
Может, попросту кончилось время снов?
Сам на чувствах своих я стянул жгуты.
Может, просто рассветы сменили цвет,
и закаты оттенки, ветрам под стать?
Я с утра и до ночи ношу “привет”,
уставая и снова стремясь устать.
А уста повторяют одно: - “Найдись!” -
и художник на небе меняет свет.
И какая-то птаха щебечет: - “Жди!” -
и звезды, как и прежде, восходят две.
Две звезды. Две судьбы. Да дороги - две.
Каждой твари по паре. Её ль ищу?
Только вера одна, как и в небе дверь.
Вы сравните с улыбкою мой прищур.
Жизнь на то и дана нам всем, дабы жить: Жизнь на то и дана, чтобы ей служить,
узнавать и влюбляться. Потом – страдать.
Колокольчиком правды на поле лжи
отзывается тихое чьё-то: - “Здра...”
Два слова о многогранности сферы. (Сквозь...)
Жизнь состоит из дороги и точек.
Точки важны, но главенствует путь.
Сколько сегодня их поезд проскочит.
Ты не забудь, но и не обессудь.
Сколько шагов между правдой и ложью?
Или верней ото лжи... В никуда
мчатся желанья, призрев бездорожье,
как по степи неземная орда.
Что же такое творится, скажите!
Жизнь состоит из дороги и слов.
Помни: и ты здесь сегодня вершитель.
Кончились рельсы? Возникнет весло.
Вирши твои, словно кони по небу,
мчатся и светят как звёзды в сердца.
Ты же опять вроде как тут и не был:
диагональю с другого конца.
Мир наш не шар, а слепой многогранник.
Бьёмся в пределы и ищем просвет.
Над головой как на чистом экране
небо синеется бездною лет.
Как ни крути, но приходится мчаться.
Стук или скрип или вечная пыль.
Видимо, в этом и кроется счастье.
Милый мой друг, я тебя не забыл.
Город растворившихся химер
Так бывает часто: стихнут флейты.
Разлетятся будто на куски
счастья и спокойствия моменты,
вмиг исчезнув в мареве тоски.
Пустота накатит и отпустит.
Что советы малость подождать…
Каждому порой бывает грустно
так,.. Что даже некуда бежать.
Город разрастётся до размеров,
непреодолимых как мираж.
Вот сидят на дереве химера,
и иной, враждебный нам типаж.
Так бывает. Что сказать тут. Больно.
Все слова не к месту. Воет зверь.
Кто подскажет вольно иль не вольно
приоткрылась в этот город дверь?
Дождь промозглый бьёт в лицо, и слёзы
невидны… и ты хоть вечность плачь…
Я поэт, конечно, не серьёзный,
раз желаю всем подряд удач.
Всем, кто заблудился этой ночью:
никому конкретно, ни себе.
Вновь брожу один среди… Воочию
убеждаюсь: дождь уже слабей.
Он пройдёт. Сомненья неуместны.
Что же дальше? Цепь друзей и снов.
Выхвачено чувство из контекста,
ставшего основою основ.
Пустота накатит и отпустит
(ведь бывало так уже не раз).
Растворится город пришлой грусти
в лучезарном свете Ваших глаз.
Об устном счете (Пришелец)
Одна из немногих она обитает
в пространстве, рождённом её же мечтой.
Там вечную осень, что не облетает,
уже не изменят никто и ничто.
Там грустные песни соседствуют с чувством,
которому нет объясненья у нас...
И каждую ночь как ужаленный мчусь я,
но путь в её мир преграждает Парнас.
Да, мир этот странный, и нежный до боли,
всё манит, опять не давая устать.
И строчки смеются и плачут в неволе.
И каждую ночь я считаю до ста.
Достать. Дотянуться. Додумать. Доплакать.
Стук ходиков смолкнет. Добиться. Дозва...
Сменяют друг друга роса или слякоть.
То феникс на небе. То снова - сова.
Ищу я повсюду: в соседней высотке,
и в доме напротив, и в том – у метро.
Из запахов, песен и таинства соткан
её балахон сотней разных ветров.
Я как одержимый кидаюсь на шелест.
Наградой как прежде лишь тень да строка.
Я сам уже выгляжу (чем не пришелец)
мальчишкой в придачу к моим сорока.
Сонатина
Она немножко сумасшедшая.
Побольше бы таких чудачек.
Остановись же, всяк вошедший,
не говори про незадачу.
Не говори, присядь, прислушайся:
не к звукам – просто к дуновению.
Она... сейчас, пожалуй, лучшая,
к тому не проявляя рвения.
Она легка и независима
(и, вообще, живёт вне времени).
Прибереги своё “брависсимо”.
Сплошное недоразумение.
И стоит ли сейчас о разуме,
когда её повсюду странности.
Мы все опять такие разные,
как размышленья о пространности.
Соната для солнечных бликов
Я растворяюсь в этом танце,
пытаясь тщетно вникнуть в суть.
Я не могу уже остаться.
Я отсвет мечущихся станций.
Я шепот “... друг, не обессудь”.
Но блики продолжают биться
в моей измученной душе.
Я пробовал: сперва влюбится...
Я разрывал круги амбиций.
Я сути познавал вещей.
И что? Они опять танцуют.
Последний предвечерний луч...
Его не поминайте всуе.
Он каждому пути рисует.
О, по-напрасному не мучь!
Как будто бы кристалл хрустальный,
а, может, флейты клапана.
Любимая... Всё это странно.
Познание ли филигранно?
Луча ли вновь манит струна?
Второе рождение
Я подарю тебе танец.
Будет немного он странным.
Будут деревья размыты
звуками бурных потоков.
Будут неистовы девы,
что наготою своею
взгляд твой, блуждающий в небе,
снова наполнят сияньем.
Ты ли вчера сокрушался?
Ты ли не верил, что росы
утром ложатся на травы...
Ты ли забыл про дороги?
Знай же, наивный безумец,
знай, что пространство заждалось
тихих шагов твоих.
Ну же!
Полно хандрить в междуречьи.
Будет тоске придаваться.
Я подарю тебе танец
солнца на дальних отрогах,
лунных осколков в пучинах.
Чинно. Размеренно. Веско.
Плеском мгновений во взглядах
я подарю тебе танец.
Я подарю тебе тайну.
Минутное (Птицелов)
Не смей, не говори, что всё пустое,
не выпускай табун жестоких слов.
Минутное – того совсем не стоит...
Поэт ведь не пастух, а... птицелов.
Для нашей необузданной свободы
свои дерзанья, мысли и мечты,
вновь заключая в клетку небосвода,
произнеси с надеждою - “...почти”.
Не повторяй, что это всё напрасно:
свободой дышит каждый божий звук.
Любой порыв… пускай мгновенно-страстный,
что крик, что разгибающийся лук.
Стрелою промелькнувшие желанья
достигнут скоро чьих-нибудь сердец.
Не навредив, как будто… не поранив;
запав и растопив. Не плачь, гордец.
Не обсуждай, мол, смысла в этом нету.
Ведь чем-то переполнен каждый вдох.
Куда бы ни носило нас по свету,
когда б мы не топтали серый мох,
замерзли бы мгновенья… Что до боли:
мы люди, нам отпущена тоска.
И если только снова нам позволят,
мы вновь начнём пути к сердцам искать.
Моментальное и вечное (Вечер предстоящего снегопада) Что наша жизнь... А. С. Пушкин
Только ты. Только здесь и сейчас.
Только так... Ты со мной? Я не знаю.
Улыбайся. Не надо с плеча:
не забудь, что шкатулка резная.
Ты найдешь? Я найду... Хорошо.
Ты дойдёшь? Я дойду. Будь уверен.
До сих пор этот пазл не решён.
Может, снова мы ходики сверим?
Нету связи ни с чем. Вновь разбег.
Ты уже победил, если веришь.
Просто в эту минуту шёл снег,
о котором писать ты умеешь.
Ради…
Кто мы и что мы, и как это вышло?
Сколько всего вдруг случайно совпало.
Главное – верить, что выдержит дышло,
и не попасть к своим страхам в опалу.
Главное верить, что всё не напрасно.
Главное быть и всегда быть на месте.
Строчки ложатся спокойно и страстно.
Снова движение в новом семестре.
Жара
Жара висела в воздухе полупрозрачной серостью.
Чуть различался с севера наивный ветерок.
Забытое мерещилось невнятной погорелостью.
Но чтобы не пригрезилось – в коня пошёл урок.
Жара спадала медленно: преодолённым бременем.
Чеширский кот задумался, закрыл лицо луной.
Букетом неразумности, пришедшей не ко времени,
я упивался полночью, как рифмою шальной.
И вновь в движеньи лошадью записаны желания.
И корм не корм...
Хоть выдохнуть возможно в этот час.
Не впрок... улыбкой странною получено вливание.
И дымка лезет в душу, едва-едва сочась.
Магритт. Одни вопросы. ([Само?]Диалог)
- Проваливаюсь снова. – В никуда?
- Нет, почему же... в недра пониманья.
- И что сперва? – Сперва?.. Сперва вода
и более чем внятное вниманье.
- Вы, говорите?.. – Да. Вода. Вода.
Она везде и в смысле и в бессмыслье.
За нею всё (и счастье и беда).
Над нею небо... Ниже?.. Ниже выси.
- Не понял? – Разве сложно?.. Ниже дно.
На дне лежат мгновения вселенной.
На то воображение дано
Чтобы поднять и вос... – Пренепременно.
Вы, брат, философ. – Что, Вы. Я поэт.
- Простите, разве не... – Одно и тоже.
Но, всё равно, ответов просто нет.
Одни вопросы. – Просто? – Просто. – Боже...
Отрезвлённость (Откуда...)
Людмиле Белоусовой
Я видел птиц. Волшебных синих птиц.
В саду моём они слагали песню.
Журчал ручей и в кавалькаде лиц
Мерещились слова “рыдай и смейся”.
А лица неизвестных тех людей
мой сад переполняли просто светом.
О, всемогущий добрый чародей,
ну, почему тебя опять здесь нету.
Я видел птиц до одури Земных.
При этом знал, до боли знал – Откуда.
И не хотелось звуков мне иных.
Я лишь шептал, прикрыв глаза: - “... повсюду”.
Не меньше... (Поскорей)
Доверяй в этом мире себе одному,
но при этом, пожалуйста, верь.
Все дороги ведут только в эту страну,
и всегда их не меньше чем две.
В чём же выбор тогда? В чём таится подвох?
Есть ли разница? Есть ли резон?
Кто-то шепчет подсказки, но кто он, мой бог,
и куда приведёт горизонт?
Доверяй в этом мире себе одному,
но, пожалуйста, будь справедлив.
Ветер дружески хлопнет ладонью в корму,
и напутственно скрипнет прилив.
Ты куда-а-а?.. Это ветер смеётся опять.
Ты куда-а-а-а?.. Я к тебе. Я к тебе.
А стихи никогда не напишутся вспять,
как не станет доступней Тибет.
Доверяй в этом мире себе одному,
если звёзды легли на ладонь.
Кто-то крабом ползёт одиноко по дну.
Кто-то прячет волшебный огонь.
Сохрани. Не забудь. Сбереги. Донеси.
Эге-ге-гей-й-й, не пугайся, мой брат.
Это чайка свободы летит в небеси.
Это строки текут серебра.
Доверяй в этом мире себе одному,
но пытайся любить и искать.
Ты поверь: в миг, когда я свой взгляд подниму,
сгинут тенью и страх, и тоска.
Игра в “Го”
Для кого-то мы – поэты - лишь противные клиенты.
Для кого-то - СПАМеры мозгов.
За окошком жарит лето.
Непрерывной льёмся лентой.
Чёрно-белой. Мы играем в “Го”.
Чёрно-белым. Ход за ходом.
Лето льётся мимоходом:
льётся лентой голосящих строк.
Летом очень часто душно... Загляните в наши души.
Забирайте сразу. Будут впрок.
Чёрно-белым по бумаге. Где-то бегают ватаги:
не мальчишек, не поэтов – просто слов.
Кто-то заявляет смело. Кто-то шепчет неумело:
следом, вопреки, опять, назло.
Геном и гном
Всё быстрее несется пейзаж.
Кто-то двигает горы и реки.
Где-то в прошлом кричат “...абордаж”!
Где-то в скорости “эх, человеки”...
В отраженьи мелькают глаза:
и мои, и твои, и ... не только.
Снова наискось капля сползла.
Я шепчу ей “подруга, постой ка”.
Все реальнее вид за окном,
ощутимей твоё соучастье.
На плече, появившийся, гном
шепчет “друг, не прошляпь своё счастье”!
- Ты откуда? – молчит, как сурок.
- Ты со мною? – исчез, будто не был.
Может быть, так шалит ветерок?
Может, что-то мерещится в небе?
Всё отчетливей линии слов.
Всё пронзительней звуки и краски.
То лесок. То гора. То село...
То стихи, что рождаются в тряске.
Сколько можно твердить об одном,
пусть и в разных тональностях... Хватит?..
В голове глубочайший содом,
ну, а поезд всё катит и катит.
Синкопа
Зима приходит раз в году
и всякий раз слегка иначе.
Я в этот поезд на ходу
запрыгнул снова чуть не плача.
Но почему-то вновь сошёл
на незнакомой остановке,
и, снег ловя, шептал “ещё”,
и чувствовал себя неловко.
Нам предначертаны слова,
что не дано другим услышать.
А ветер, жёсткий как молва,
сдувает их с покатой крыши.
Я снова собираюсь в путь.
Я просто жду как будто знака.
Опять доносится “... забудь”
и отзывается “однако...”
Шаг к морю
Деревья, как люди, спускаются к морю.
Мы тоже там будем однажды, мой друг.
То море наполнено счастьем и горем.
Что мы... Затеваем иную игру?..
Вода закипает, пронзённая светом.
Смыкаются тучи... Ведь это... на миг?
В ночи затаилось щемящее лето,
но светит Луны неразгаданный лик.
Танец “Жок”
Я спрячусь в облаках (хотя бы до рассвета)
От посторонних глаз, надев стихов венок.
Попробую гадать по суетным кометам
на тех, кто далеко, кто снова одинок.
Меж нами океан. А мы считались рядом...
Над бездной вновь влечёт
нас странный танец “Жок”.
Неистов и упрям, прошу, огонь… не надо.
Иначе?.. Да. Я сам его сейчас разжёг.
Прогулка или теория побед “И есть чем платить, но я не хочу победы любой ценой” Виктор Цой
Я не хочу побед любой ценой,
и не хочу быть первым на деревне.
(Я по всему изрядно городской...)
Мне надоело повторять “поверь мне”.
Мы потеряли всё? От задних ног
нет ничего?.. Прислушайся как гулко.
Забыть осталось только слово Б-г,
и... для чего мы вышли на прогулку.
Я не хочу доказывать опять,
что из себя и коих целей ради.
Я съел не фунт, я вымерил не пядь,
ах, Надя-Наденька, влюбись в меня не глядя.
Я не хочу прикрытый оптимизм.
Внушать вам всем сплошное уваженье.
Не архаизм и не неологизм...
сплошное сумасшедшее движенье.
Поговори о статистике?.. (от Моцарта до Моцарта)
Статистика выравнивает всё.
И города когда-то были пылью.
Как... стал людьми однажды чернозём?
Они его когда-то и открыли?..
Статистика выравнивает всех:
Напишет цифры и... сама их слижет.
Но на луне не слышен детский смех,
хотя до Марса стало много ближе.
От Моцарта лежит во все концы
достаточно свободное пространство,
(его однажды смерят бубенцы,
как некоторая степень постоянства).
Хотя,.. не только Моцарт. Был и Бах.
Вивальди, Шуберт... Некоторым – Шнитке.
Я вижу, что вот-вот и на губах
возникнет осознание улыбки.
Фантазии на тему оттенков или прогулка под песни Пиаф.
О, Милорд, Вы простите меня,
я забыла про краски в столе.
В свете нового яркого дня
море сделалось неба белей.
Я забыла про шумный Париж,
я забыла, что завтра весна...
О, Милорд, не молчи, говори!
Неужели опять не узнал?..
Да, Милорд, я рисую. (Как встарь.)
Серый вновь дополняю теплом.
Оказалось – не твой это дар.
(Тем, кто в поиске – всё поделом.)
Да, Милорд, всё прошло, но поверь:
всё в начале, как эта печаль.
Кисть ведь тоже звучит, как свирель.
О, Милорд, ты и сам-то причаль.
Проще - простого
Лечь животом на траву и забыть обо всём.
Чувствовать тёплую землю и взгляды прохожих.
Этой улыбкой, надеюсь, мы что-то спасём.
Вечер, идущий, не вдруг станет снова погожим.
Солнца танцуют на пятках приподнятых ног.
Ветер щекочет травинками ноздри и веки.
Кто-то опять достучался до сути и смог.
Кто-то грустит. Кто-то счастлив...
Зачем, человеки?!
Праздник синевы
Сделай шаг в синеву и останься, хотя бы на век.
Не застынь – растворись,
оставаясь, конечно, собою.
Передумай о многом, пойми, почему Человек
так пленён этой гладью, пускай иногда и рябою.
Сделай шаг в синеву и останься, хотя бы на год.
Задержись. Не спеши (не забыв о делах и печалях).
В этой странной цепочке открытий,
надежд и невзгод
мы так редко, увы, синеву на дороге встречаем.
У волнореза
Вот так и наши дни, а то часы
разделены, как море, тонкой линией.
От суеты до утренней росы
лишь сумерки. Они - совсем не синие.
Пятном акриловым размытый солнца диск,
и рябь за волнорезом скалы рушит.
Оправдан ли скажите этот риск:
сидеть и, осознать пытаясь, слушать?
По ракушкам... (От противного)
Эти камни вызывают снова грусть:
не собраться, не окликнуть, не понять,
плеск не плеск, не песня и не хруст
ног босых по ракушкам... Ни дня
ни проходит, чтобы не придти
в это полное печали естество,
шевельнуть плечами средь картин
и почувствовать с природою родство.
Где же ты!.. Откликнись... Силуэт
обнаженной нимфы соскользнет
и опять плеск волн, а не ответ
Вечный поиск. Ветер лишь прильнет.
Предание (У края лимана)
Как странно могут трогать камни:
порою посильней, чем краски.
Ведь их не сотворить руками.
Богатыри... Застыв в острастке
навечно, но не в наказанье,
лишь излучая честь и гордость...
Моё не начато сказанье,
я подбираю лишь аккорды.
А воды времени не дремлют,
и прячутся опять туманы
среди камней, что молча внемлют,
творящим на краю лимана.
Источник
Как будто из былой печали
меня терзают слёзы ив.
Не боль, не истины, сличая,
стою под ними молчалив.
И строки, как пред бурей, смолкнув
колотятся и гонят прочь...
Незримо для других промокнув,
желаю осознать и смочь.
Собирая росу
Над планетой зеленой
красный листик кружил.
Я, как раньше, влюбленный
выводил “не тужи”
тем, кто, тихо сличая,
вдруг поверит речам...
красной точкой качаясь,
наподобие мяча.
Я, как листик, мотаюсь
вдоль зелёной травы.
Я как будто стараюсь
доказать, что правы,
и влюблённые пары,
и искатели дна...
Только явно недаром
суть на свете одна.
На фоне времён
Прорастаю опять из себя.
Не скажу, что расту над собою,
но страдая, стремясь и любя,
я боюсь не забвенья, а сбоя.
Потому ли на фоне времён
я рисуюсь изломанным древом.
Не гадая: умён – не умён,
заполняюсь любовью, как нервом.
Имярек
Я тебя сейчас покину
и исчезну в чреве моря.
Не умру, не скроюсь рыбой:
просто стану не твоей.
Взгляд прощальный через тину...
Смысла нет молить и спорить.
Оставайся грустной глыбой
иль пески ветрами вей.
Я тебя покину, милый.
От плеча к изгибу пальцев
я дарю тебе свободу.
Ты... мне тоже – подари.
Никогда я не просила
лишь теперь. Во имя... сжалься.
Не грусти смотря на воду,
наготу мою сотри.
Зачем?..
Дождь смоет всё: колёса, будни, звук,
мою любовь, забытую однажды.
Известно, что не входят в реку дважды.
А в дождь?.. Ещё один начнётся круг.
Затерянный средь капель парадокс.
Противоречье. Противосметенье.
Размоются слова, машины тени,
но устоит один немой вопрос.
Троллейбуса небесный силуэт
плывёт рекою смытых тротуаров.
И он исчезнет, скрывшись за муаром,
мой верный друг в теченье стольких лет.
Дождь смоет всё. Останусь только я
переродившийся, чуть пьяный и счастливый,
и эти струи лучшего разлива,
дарующая силы толчея.
О новых визах
Ничто не меняется в мире.
Реклама по многим каналам.
Я стану однажды кумиром.
Ты будешь моим перевалом.
Хотел я тепла и приюта,
но как сочетать со свободой
вкус мной не любимого брюта
и ставшие сном переводы.
Реклама. Реклама. Реклама.
Возможно, я сделаюсь лучше.
Я снова желаю бедлама.
Мне в мнимом спокойствии скучно.
Такой шелковистый и мягкий,
такой белоснежный и крепкий,
разумный, двоякий, троякий,
всегда при улыбке и в кепке.
Ну, полно. Долой телевизор!
Да здравствуют солнце и звёзды.
Нам выдадут новые визы,
закапают свежие слёзы.
Заметьте – совсем без рекламы
росою наполнят желёзки.
И коли захочешь бедлама,
то он сам начнётся с прически.
О воплощениях
Я живу на границе времён и меня.
Я придумал страну, где все люди поэты.
Но зачем-то стремлюсь и её поменять.
Мне неловко, что вы не слыхали про вето.
Мы не станем семьёй. Мы ведь все первачи.
Мы выводим слова на земных параллелях.
Если долго глядеть на полёт саранчи,
можно вдруг написать мы ведь “тоже посмели”.
Не грустите. Я сам научусь не грустить.
Я не стану искать идеальные страны.
Никого не держу. Всех готов отпустить.
Если я и чудной, это вовсе не странно.
Я живу на границе своих же стихов.
Я стремлюсь отыскать не ковчег, не Граали.
Но для полной картины не хватит штрихов,
Чтоб герои её обаяньем играли.
Весь мир в ладони
Ладошкой разглажу я горстку песка.
Касаньем мизинца я выведу имя.
Вот так бы столетья кого-то ласкал.
Она ли присутствует в доме незримо?
Но утром опять на столе моём пляж.
Подставлю ладошку. Секунда – песчинка.
О, знаю... Я твой, незнакомка, типаж,
и буду всегда я твоею горчинкой.
Ладошкой разглажу я горстку секунд.
Пусть всем непонятна престранность движений.
Известно: песчинки пребольно секут,
но сам я решился на это вторженье.
А мир за окном полон свежей листвы.
Он полон свободы, любви и горенья.
Там где-то средь праздника бродишь и ты:
талантливый шут, автор стихотворенья.
Познать этот мир невозможно. Игра
основана лишь на уменье и правде.
И снова, разгладив щепотку песка,
ты - юный король на волшебной эстраде.
О поиске предназначения
Кто из вас поможет мне
стать любимым, знаменитым,
отыскать (и не в вине)
истину (и не избитой),
первозданную печаль?..
Начинайте! Что молчите?
Догорает вновь свеча.
Утро новое. Сличите.
Кто из вас поможет мне
быть всегда самим собою.
Не богаче, не умней...
Просто действовать без сбоев.
Переписываю вновь
эти тщетные подходы.
Нет... не нужно про любовь,
про непознанные коды.
Цапля на рубашке
Над тёмной водой подсознания
я словно парил. В полудрёме.
И рифмы текли не к воззваниям.
И мысли не ждали на стрёме.
Неясность была как спасение.
Нечёткость лечила размытием.
Пройдя сквозь свои опасения,
на шаг подступил я к наитию.
А осень журчала деревьями,
растущими кронами под воду.
Заслушавшись этими трелями,
я замер в предчувствии повода.
Спрессованный странную силою
в росинку на кончике жала,
маячил я... Цаплей красивою
далёкое утро снижалось.
Колеблющийся гуманист
Прошу, не говори о людях,
не будоражь, не сожалей.
Мы все лежим на этом блюде,
что сделал сферой Галилей
и кто-то до него… возможно.
Не в том моих печалей суть.
(Печали – так же ненадёжны.)
Эй, в зеркале! Не обессудь.
Я не люблю пустые речи.
Сравнение не моё конёк.
Но в обращенье “человече”
нет-нет, сверкает огонёк.
Пока не правит безнадёга
движеньями моей руки,
я продолжаю нити дёргать,
и чужд пока мне остракизм.
Не говори о людях, ладно?..
Я не люблю людей. Давно.
Причиной чья-то неприглядность
и многоплановое дно…
Стараясь быть самим собою,
прочёсываю этот лес.
Тружусь с упёртостью прибоя.
Ура! Да здравствует прогресс!
Обнимая ветер
Кто-то видел страны, города и лица.
Кто-то смог не ранить. Кто-то смог не спиться.
Небо цвет сменило. В новом повтореньи
пишутся легенды, теплится горенье.
Море станет синим, а потом зелёным.
Бежевость обнимет розовые клёны.
Бережно заплачу, сохранив улыбку,
углядев удачу золотою рыбкой.
Мне... такой не нужно. Мне иная снится.
Пролетают дружно голубые птицы.
Отчего-то счастлив. Тру глаза сухие,
делаюсь я частью выбранной стихии.
Вытравляя якорь, отплывает шхуна.
За окошком слякоть. На бумаге руны.
Бравый и маститый выявляю признак.
Вы меня простите, что учу вас жизни.
Восхождение “Знать бы, где упасть – соломки бы подстелил” народная поговорка
Сегодня и завтра, вчера и сегодня
свободен... Свободен! Свободен? Свободен.
Стремительно падая снова с откоса,
я вижу всё те же прозрачные росы.
Предательство, скорость, ошибки и глупость
в росинке всплывут как в магической лупе.
И только густые зелёные травы
ушибы скрывают, безмолвствуя. “Браво!”
Игры на раздевание
Имею ли я право не хотеть... не переделывать,
а просто созерцая
вздыхать, влюбляясь; слушать ветра плеть.
О, боль моя. Она опять мерцает.
Не верить, не надеяться, не сметь. Не думать...
Заблужденьям нет предела,
как нет предела плоскости жизнь – смерть.
Ведь где-то там ты точкой быть хотела?)
Проекция? Ответ ... не прозвучит. Молчание.
Восход не за горами,
а горы не видны. Она скворчит. Она живёт.
Она плетёт орнамент.
До смешного…
Я люблю эту девушку. Странную. Часто чужую.
Я люблю ее запах и блеск мной непознанных глаз.
Страх признаться в любви это всё,
чем сейчас дорожу я.
Эта ночь как спасение снова меж нами легла.
Я бы жить с ней не смог.
Я бы с ней постоянно ругался.
И она бы меня принимать не пыталась всерьёз.
Но мерещится шелест и вновь я себя испугался.
И паденье одежды реальнее высохших слёз.
Капли
Когда тебя обманут в первый раз,
ты без притворства не опустишь глаз.
Пока обман сочится во второй -
произнесёшь – “Случается порой”.
Лишь после третьего негромко так вздохнёшь,
но всё-таки с дороги не свернёшь.
И только люди скроются вдали.
В который раз?.. Ни капли не болит.
Когда в ночи ты различишь кларнет,
забудутся сомнений “да” и “нет”.
Когда в твой дом проникнет в след труба,
ты прекратишь выдавливать раба.
Там всякий отзовётся инструмент:
не в сердце, не в душе... и не в уме...
Ты перестал смотреть по сторонам?
Не верю ни на йоту, ни на грамм.
Приют
Так бывало и раньше. Не стоит по-новому плакать.
Затихает вдали канонады встревоженный гул.
Замирает вода. Поднимаются хлебные злаки.
И всё реже болит, но ещё не устал караул.
Это было везде. И с тобой и, похоже, со мною.
Где-то бродит печаль,
где-то мудрость находит приют.
Серый конь при узде мчит тропой
до смешного земною.
Я готов повстречать сокровенную песню мою.
Странный Октябрь
Осень сплетает в свою паутину длинные тени.
Станет ли чувство серьёзным приобретеньем?
Осень,.. послушай,
мне нового знанья, право не надо...
Странный Октябрь, когда соловей поёт серенады.
Осень накрыла кроны деревьев света порошей.
Очень хотелось
внезапно столкнуться с чем-то хорошим.
Тянутся к лету змейками ветви. Тени им вторят.
Осень готовит крепкий напиток счастья и горя.
Игра в открытую
Я снова о себе, да о себе;
прикидываюсь: дескать, я – чудак,
всем обещаю буквы в серебре,
сам, веря в созидательный бардак.
Но в комнате, в которой ни души,
не упадут со стуком башмачки.
Ты принимать решенье не спеши.
Пусть в темноте расширятся зрачки.
Я снова о себе. Без хвастовства.
Терзаюсь, что лирический герой.
Когда слетит, задумавшись, листва,
наполнится пространство детворой.
За стенкой, репетируя концерт,
договорятся скрипка и рояль.
И нету удивления в лице.
И даже ничегошеньки не жаль.
Сила заклинания
Андрею Дидоренко
Это - не ответ, а вновь вопрос.
Долгожданной каплею воды
разговор к сознанию прирос,
словно взгляд к величию гряды.
Словно, убегая в никуда,
я нашёл единственный свой путь.
Словно это я сейчас придал
силу заклинанья слову “пусть”.
Векторная графика
Так... внезапно
приходит прозрение.
Ночь слезою скользнет по скуле.
Догорает моё невезение,
и не жарит от бледных углей.
И бездонная, нежная песенка
как щека ... прикоснется к щеке.
И взметнётся желание лесенкой.
Заколотится
сердце в кульке.
Нарисованный в векторной графике
я прозрачней осенних берёз.
Кто-то движется в шелковом шарфике
и журчит мою песню под нос.
Так прессуются время и времечко
и сползает вдоль шеи слеза.
Поцелованный полночью в темечко
я не ведаю в творчестве зла.
Падение капли
Когда мой мир (не созданный ещё)
взорвался на десятки тысяч слов,
я ощутил натруженным плечом,
как плавно режет верное весло.
Вставал рассвет. Без рамок. Вне времён.
И капля падала и не могла упасть.
И я искал средь тысячи имён
одно... вплывая снова в неба пасть.
Попытка быть уместным
Я ношу четыре чувства в глубине моей души.
Мне бы в сторону качнуться,
день-другой бы не спешить.
Мне бы выпить на закате, глядя в лица облакам.
Мне бы... Нет, пожалуй, хватит,
тосковать по тростникам.
Я ношу четыре песни и четыре тишины.
Я пытаюсь быть уместным.
Мне сомненья не страшны.
Я для них своим стал парнем десять тысяч лет тому.
Я почти что солидарен с дальней далью на дому.
Тренировочный век или, а почему “с лева”?..
Сегодня день черновиков, набросков и сомнений.
Я вроде знаю, кто таков, и знаю, что не гений,
но всё равно иду туда, где ждут... Возможно,.. даже.
И дней прошедших чехарда не кажется вдруг лажей.
В синем просторе
Позволь мне пока не ответить.
Позволь мне опять улыбаться.
Позволь подарить тебе ветер.
Позволь не боятся стагнаций.
Все чепчики пойманы. Баста.
Все палубы вымыты чисто.
Над бровью наклеенный пластырь...
Но взгляд всё такой же лучистый.
Сквозь мглу. Чудной вояж (Пятая Бразильская Бахиана)
Голос приходит от Б-га,
Б-га забытого нынче.
Льётся из сердца дорога.
Пишутся новые притчи.
Голос приходит и ранит.
Этим, похоже, и лечит.
И проявляется гранью
мудрая, добрая вечность.
Ах, до чего же доступна
зрелость чудного вояжа.
Слова прозрачность – подспудна
зыбкой сыпучестью пляжа,
берега плавным лекалом,
неба и моря границей...
Голос тебя приласкает.
Небо окрасит зарница.
Леопард
Хлопнет дверь. Начнётся снегопад.
Словно чувства, город непогодит.
К нам метнётся чёрный леопард
в белых пятнах... Это год проходит?
Ветер свищет из иных лесов.
Машет леопард своим хвостищем.
Всё уснёт в теченье двух часов,
или трёх... помимо тех, кто ищет.
Ищут нас, потерянных в ночи.
Ищут год, исчезнувший в забвенье.
Город засыпает, но стучит,
в каждом вздохе новое мгновенье.
Затаившись, как перед прыжком,
леопард становится белее.
Не касаясь крыш своим брюшком,
он над нашей улицею реет.
И не надо пробовать понять,
Где тут боль, где быль, и, где тут сказка.
Станет снегом свет иного дня.
Будем с ним идти в единой связке.
Только чьи гигантские следы
снегопад заносит на рассвете?
Только чьи намеренья тверды?
Только с кем воюет снова ветер?
Сценография
Немая сцена. Метроном.
Вновь удлинившиеся тени.
То – миг, а мы – песчинки в нём,
подвластные своим хотеньям.
В застывшем времени ничком
среди так же странных граждан,
опять, с очередным щелчком,
начнём любить, страдать и жаждать.
Просыплется на тротуар
проклятьем наше поощренье
и ляжет на асфальт муар
без цели и без ухищренья.
Но вновь раздавшийся щелчок
катком разгладит красок складки.
И снова не возьму я в толк,
зачем опять пишу украдкой.
По соседству
Сказка живёт по соседству.
Не веришь - проверь.
Чуть различимо плачет за лесом
птица-свирель.
Землю меняет пришедший
с востока туман.
Не зарекайся – сольются ...
сума да тюрьма.
Ржавые петли во снах своих
снова скрипят.
Словно листвою, спрятаны воем
шляпки опят.
Трюмы набиты
и стрелы –
острей языков.
Спят жеребята, и спят ...
языки
у замков.
Априори
Время сравняет всё...
и горе -
таков закон.
То, что осыплется вниз,
уже не свернётся в кокон.
Чуть раньше, тоскуя,
увидишь ты из окон,
как по весне
берёзы завьётся локон.
Но ты встречаешь страхи
за клоном клон
со дна видавшей и не такое
глухой пучины.
Пора настала отвесить низкий
незлой
поклон.
Совсем не повод на брудершафт глушить с
кручиной.
Закурим?.. Можно.
Ведь курам на смех такая грусть.
Любовь такая, как хруст костяшек минутой после.
Мой верный ослик кивает,
словно приняв игру,
из уст твоих не слышал странный
призывный посвист.
Закурим?.. Ладно!
Я знаю – бросил.
Не говори.
Ведь пальцы щелкнут совсем без хруста.
Так...
априори.
О, не дари мне сегодня ночью аквамарин,
хотя и с этим, как и со многим, не станут спорить.
Аз есмь
Вере Полозковой
Новость не в том, что я здесь.
Новость не в том, что "всегда"
самая странная взвесь,
пылью в которой - года
плавают в жидкости слов,
ловко взмывая со дна...
Новость не в том, что я весь.
Сказано было "Аз есмь".
... Новость пребудет одна.
Вечно под надписью "вход"
подданным собственных лиц.
Пятнышки нотного GO.
Ходики выведут "блиц".
Стенки разверзнутся, и -
вниз или вверх. В никуда?
В этой Галактике мысль,
что в пустоте слово "высь".
Взвесь,.. Это только руда.
Между видом и пейзажем
Деревья, как люди,
соединяют Землю и Небо.
Вернее люди как деревья.
А я не знаю: верю я им или не верю.
Я снова ищу двери.
Сколько можно.
Я поместил отдельные – на обложку,
Причём не одной книжки.
Деревья подвергли стрижке.
Чтобы не пропороли?
А я вспоминаю пароли, теряя проходы.
Деревья восходят
из камня.
Они ветвятся, как память.
Их окружают здания,
а я поражаюсь незнанию,
и жалость вплетается в выдох.
Пейзаж становится видом.
Я мог бы заделаться гидом.
И был бы последним я гадом,
когда бы я принял...
Не надо!
* * *
А кто-то идёт по карнизу.
Его не увидим мы снизу.
И ложь, что умеет летать он.
А камни…
Неужто питательны?
Но люди растут, как деревья,
мужая, мудрея, старея,
из камня, из неба, из слова
(порою даже из злого).
Отдельные личности к небу
растут, разрушая поребрик.
Иные врастают и в землю…
И этому тоже я внемлю.
Да,.. так да
У меня на грязных пальцах десять розовых ногтей.
Оттереть их не пытайтесь... Мало вам других затей?
Ведь не так я много лазил, экая для вас беда.
И совсем я не чумазый: неумытый. Да,.. так да.
И пускай пока на свете я прожил всего пять лет.
Попрекать нечестно этим... и количеством котлет.
Я всегда успею взрослым сделаться: таким, как вы.
Стать им, право, очень просто
в этих зарослях травы.
Мама, папа, дяди, тети разлеглись, напудрив нос.
Их нисколько не заботит каверзный, как Мир, вопрос.
И совсем с них не убудет, не преодолеть запрет.
Невдомёк всем этим людям то, что я храню секрет.
У меня на каждом пальце десять песенок живут.
Если очень постараться, выбор будет пресловут.
Я ношусь быстрее ветра, солнцу подставляя нос.
Взрослым я шепчу: - Не верьте,
что ещё я не подрос.
У меня на каждом пальце десять солнечных лучей.
Знаю я секреты счастья. Знаю я, что мир ничей.
Я сыграю серенаду искоркам на шкурке трав.
Я промчусь быстрей торнадо, ничего не поломав.
Безделушка
Я не врун и не обманщик.
Не пускаю я туманы.
Я - весёлый балаганщик,
наполняющий карманы
уймой гаек и стекляшек
и неясных безделушек.
Я в душе бездонный ящик.
Я ещё умею слушать.
Вы не верьте. Вы ругайте.
Обвиняёте в пустобрёхстве.
Вы другого настругайте.
Вы с собой ищите сходство.
Я смеяться буду, с грустью,
выдаваемой глазами.
Только пальцы тихо хрустнут.
Кто я?.. Догадайтесь сами.
Нет – совсем не Буратино.
Просто вечный мальчик Миша.
Нарисована картина.
Балаганчик. Кто-то вышел.
Только света луч прорезал
черноту диагонально.
Словно ниткой, тонким срезом
к небу тянутся желанья.
Моя муза носит очки
(незначительный минус)
и длинные волосы.
А я, признаюсь вам, – сдвинулся.
Я почти умираю
от её голоса.
Она
невысокого роста
и худощавая.
Она лучше всех готовит
щи из щавеля.
Свою собаку она
называет Авелем.
И это правильно,
что она
считает меня сумасшедшим...
Привет всем подошедшим.
* * *
Мою музу зовут Алёна.
Она живёт в центральном районе
нашего города.
А я
отпустил бороду.
Небольшую.
Уже лет как пятнадцать.
И я рад стараться
уколоть при случае
в щечку.
Я всякий раз ищу щёлочку
в её серьёзности.
(Есть у меня и другие особенности.
Улыбка... и отсутствие собранности).
* * *
Иногда мне почти удаётся...
Но всегда остаётся
поле
для новых попыток.
И это совсем не пытка.
Кстати
и Алёна не жалеет напитка
своего поцелуя,
хотя не часто балует...
и это правильно.
Ведь поцелуи – отравлены
моей нерешительностью.
Отчасти
она простительна.
Но...
длительность ожидания становится ощутимей.
Как ветер.
* * *
Алёна без сомнения светит
(в университете, и на работе).
И её совсем не заботит такая солнечность,
как и соло на флейте,
к ужину...
Она просто простужена.
А я как будто контуженный:
сперва с рождения, а потом и ею.
Я, по правде сказать, шизею.
И не от взгляда и вздоха –
от шороха.
От бровей над очками.
И всполохи
затмевают и взгляд, и сознание,
и так уже мающееся скачками,
что прибавляется к моим странностям
в вечернем свете.
(Спрашивается – куда же больше,
А всё туда же).
Я припрячу, пожалуй, пряности.
Я обожаю щавель, и не переношу
петрушку и спаржу...
- II -
Я спрятал Алёнины очки, и она
идёт и щурится.
Ей кажется,
что на неё смотрит вся улица.
Улица,
может, и смотрит.
Что мне она.
Мне она
не видна,
хотя зрение было нормальным.
Улица ведь
нереальна,
когда на ней...
Ясное дело, что видней
мне кусок за Алёной.
Всё остальное – покрыто плёнкой
ненужности
и... уже известной контуженности
вашего покорного брата.
Подтягивайтесь, ребята.
* * *
Я уже не боюсь
класть ладони на талию,
одновременно болтая
(чего не делал до этого).
Я осмелел числа третьего
(тому назад).
И, по правде сказать,
я рад.
Мне – осталось немного:
Показать свои стихи
и фотографии,
подробнее
рассказать биографию.
Пойти со временем в ногу.
Не пытаться преодолевать это жжение.
И...
Сделать Алёне предложение.
* * *
Спасибо, Господи, что нету предела
мурашкам на моём теле,
поломкам в моей разумности,
зачаткам моей необузданности,
за то, что в сознании идут скачки...
* * *
Алёна отыскала очки.
Я – поправил её чёлку,
чем и расширил щёлку
собственной смелости.
Расширил...
Не от этого ли так сводит челюсти.
И откуда
такая смешинка?
Мимо промчалась машина.
Так странно,
что я её заметил.
И почему так светел
этот вечер?
Это он
расправил мне плечи?
- Мишка,
мой взрослый ребёнок.
Что случилось?
- Выходи за меня замуж!..
* * *
Получилось?
* * *
Пёс Авель
лежит на кабеле, который
я тяну к компьютеру.
Сегодня четвертое.
Утро.
Мне кажется.
Мне это часто...
Что части
реальности сглаживаются
время от времени
в завихрениях
моего воззрения.
В очках у Алёнки отличное зрение,
но даже в очках Алёнка меня не гонит.
Неужели?..
Неужели я понят…
- III -
У неё в рюкзаке моя книжка.
А я
изучаю стрижку,
которой нету.
Мой разум
сплетается в косу
совсем без спросу,
как и её волосы
в моих руках.
И я затерян в веках.
Или в веках.
Я
их целую.
Я в реку вхожу
вторую.
Ищи, где я – свищи.
Я не вру,
даже когда сочиняю.
Парадокс или опыт?
...то дверь хлопнет,
то пчела влетит в форточку,
а кто-то мокнет
и счастлив,
сидя на корточках
под ливнем в скверике,
и части нового "квери"
складываются
в новое чувство
или поэму
на вечную тему.
Других ведь нету.
А где-то,
где-то не здесь
отчаливает фрегат,
прикинь... или взвесь
(каждый
и так богат).
Но бескрайни просторы моря,
пока я мокну, не споря с тем,
кто водит моей рукой,
пока нарушаю твой покой,
пока ползёт по стеклу пчела
из вчера.
- 2 -
- Ты кто?
- Я поэт. А Вы подумали, пьяный
или чокнутый.
Вы угадали... но умоляю –
смолкните
минут на десять.
Я теряю рифмы.
Да нет тут никакой нимфы.
Есть состояние.
Помокните со мной,
обливаясь слезами,
которых не видит
и тот, кто любит,
и тот, кто нет.
Вы шутите... кабинет.
Конечно, писатель, но
Вы же видите – чокнутый...
Всего хорошего, и
ради Б-га, не мокните
без тренировки.
Я пошутил.
Да нет. Это не стиль...
- 3 -
Машины ползут с парковки.
Скоро вечер.
Пчела улетела.
Кузнечик выполз
на мокрый асфальт.
Чуть слышен надрывный альт.
Юрий Башмет
по телевизору?..
Ему
достанет сноровки...
Солнце ползёт карнизами.
Солнцу хорошо наверху,
а мне –
неплохо снизу
(чешущему ручкой в макушке).
Каждому своё:
поэту, кузнечику,
девушке
(той самой,
у которой пчела),
Ах, да... то было вчера.
- 4 -
Странный какой-то тип:
весь вечер сидит под дождём.
Кого же он ждёт,
Зинку или Марьяну?
А может быть, просто пьяный?
Не похоже.
Совсем не рожа.
Симпатичный.
Да и одет прилично.
Может быть,.. поэт?
Тривиально.
А почему бы и нет?..
Опять эта пчела.
Возможно, та, что вчера...
Я не люблю вечера.
Позвать, что ли, этого типа?
Опять влипну.
- 5 -
Вот и кузнечик упрыгал.
Мда...
Я всё же не рыба.
Надо пойти просохнуть.
Солнце зашло и
уже холодно.
Романтик, блин...
И не поможет мне клин.
Только усилит.
Такому
нужна кандидат, как минимум.
Интересно,
вон та у окна...
Линии её профиля внушают,
но...
Чувство голода
возвращает меня к реальности.
Не нужно крайностей:
влюбляться в профиль
на фоне заката и отражения.
Стаккато.
Потом скольжение.
Аплодисменты. Бис!
И тот же карниз,
за которым садится солнце.
Только последние кольца
тают в окне.
А она – реальна.
Вполне.
Всё. Хватит.
Простудиться – совсем не катит.
Ушёл.
- 6 -
Марьяна, посмотри в окно.
Ты видишь странного типа?
Рядом с беседкой.
Он снял квартиру моей соседки?!
Когда?
Вчера?!.
А откуда такие сведения?
Сама сказала?
Интересно. Не знала, что она
укатила в Париж.
Ну ладно.
Иди, обедай.
Что говоришь?
Да так – любопытство.
Он под дождём сидел.
и писал что-то.
Необычно. Не так ли ?
Неистовство?
Идеи иссякли.
Да нет, уже не видно.
Б-г с ним.
Да...
Зинка бывает скрытной.
Поговорим.
- 7 -
Я совсем окосел
от этих экспериментов.
Может, хватит?
Ну, лето – конечно, лето,
но простудится – раз плюнуть.
Я вроде на пять минут присел
(дунуть
в строчку),
a теперь сорочку
надо выжимать (со мной).
Нет...
точно пора домой.
Кстати...
Где он?
Кажется, этот.
Я, без сомнений, с приветом:
ведь незнакомка – моя соседка,
а у меня не крыша – беседка
(причём дырявая).
Вот как эта – большая с краю.
Соседка.
Что-то меняет?
- 8 -
- Здравствуйте
- ?!
- Вы здесь живёте?
А где же Зина?
Уехала в лимузине?
Вы что, поэт? Или шутник?
Поэт, но только без шляпы?
А я... кандидат... растяпа...
Захлопнула дверь.
Не смейтесь.
Вы уверены, что сумеете?
Через балкон? Мама...
Ой, Вы же совсем промокли.
Мне так неудобно, прямо.
Вы тоже упрямый?
Нет! Сперва переоденьтесь.
Куда же я денусь.
А вы?
Пойдёте с приветом?
В сухое!!! Неважно, что лето.
О да, я люблю Башмета. И...
Раз нас связала случайность
(длинная пауза),
позвольте попотчевать чаем.
(Поклон)
Я так волнуюсь...
Через балкон.
- 9 -
Я не вру.
Даже не сочиняю.
Если только
самую малость,
перенося реальность
акварелью слов
в записную книжку.
Сорокалетний мальчишка,
лазающий по балконам.
Детали моего "квери"
да сложатся благосклонно.
Мечтатель...
Отчасти.
Конечно:
"квери" лишь взгляд на вечность.
Пчела...
До чего упряма.
Всё это, пожалуй, не странно,
как строки,
что вы прочитали.
Взгляд нежно скользит вдоль талии,
соскакивает на одеяло.
Сердце
стучать перестало
в давешнем бешеном темпе.
В стихах появляется темпера,
и в пляске всех "да" и "нет"
опять возникает Башмет.
Квери(Query): выборка в программировании баз данных
О Сергее Савельеве
I.
Уходит в снег Сергей Савельев.
Размерены его шаги.
Навстречу, будто птичьи перья,
слетает с фонарей неверье
и тени поднятой ноги
бросаются назад.
Б-г в помощь.
На улицы пролилась полночь.
Она свои выводит па,
почти плюя на снегопад,
но и не ею мир заполнен,
а чувствами...
Добро и зло,
как вдох и выдох,
пьются залпом.
Светло.
Савельев снова запил?
Нет.
Лишь на вид всё так и есть.
Сергей пытается прочесть
послание промеж снежинок,
и он уже не одинок.
Пусть не дверной -
звенит звонок
случайного, как смех, трамвая:
ты в снегопаде не зевай.
Не слушай шепот: - Наливай.
Не охнешь, как во тьму сметут:
распорота небес перина.
Сергей Савельев "дома" тут
среди снежинок, иже с ними.
II.
Не наложить на душу вето,
на устремления её
(Сергей Савельев ведь не пьёт).
Сергей идёт из магазина,
уже который час идёт,
Он в снегопадах чуда ждёт
зимою этой.
Разве странно?
Сергей не ходит в ресторан,
Сергей не пьёт (сказали вам),
Сергей грустит. Да... есть причина.
Давай о чувствах ни,ни,ни...
Сергей, какие наши дни?
Ты в снегопаде только счастлив?
Банально...
и об этом и речь:
сквозь эту взвесь ты можешь течь,
и впитывать с надеждой силу,
и стать уверенным опять.
В сей толчее не надо спать
и видеть прошлое и плакать...
В ней всяк становится сильней:
полезны (в меру) снега злаки.
III.
Пусть снегопады безупречны
... бредя, тоску не бередить,
и, уходя, не уходить,
лишь двигаться...
чему навстречу?
Сергей уходит.
От себя?
Ботинками едва скрипя,
скрепя печати на печалях,
отчаянье отбросив прочь.
Его поддерживает ночь.
Сергей уходит твёрдым шагом.
Нет, не уходит: он бежит,
и то не снег уже лежит,
а просто белая бумага.
Жизнь начинается с нуля.
Пятном фасад универмага
скользит на фоне февраля.
Всё это, право, лишь детали.
Как, впрочем, копья фонарей.
Сергей идёт к себе.
Крошечка - Хаврошечка, или На выставке фотографий в жанре Ню
1.
Две модели.
Одна с бритым лобком,
другая с волосатым...
Остановился.
К полотнам боком.
Курсантом.
Такой пехотинец морской...
Без беретки.
Одна брюнетка.
А вторая – блондинка.
Курсант – посерединке:
крошечка такая Хаврошечка.
В чьё бы ухо влезть...
(Или не в ухо?
Молчу – молчу)
Становлюсь Винни-Духом
(Рабом бутылки).
В голове, увы, не опилки,
а ожидание.
Сам себе загадал три желания.
Загадывать их дело не хитрое,
а выставка аж до пяти открытая,
и я – только в начале.
Курсант, говоришь?
Укачает...
2.
Две модели.
Одна белая, как мрамор.
Другая – бронзовая.
Курсант не выходит из образа
поэта,
который замер
пред лирикой
чьих-то камер...
он прячет мужское начало,
я - факт, что меня укачало,
и поиском рифм прикрываюсь...
Я каюсь, что не притворяюсь.
Всю жизнь воспевал откровенность.
Иною пленился в мгновение.
Два полюса: белый и смуглый
загнали фактически в Google
души моей... в дикую прерию
забытого в прошлом неверия.
По лезвию бритвы меж ними,
по грани... бреду глупым мимом.
Но бритва пока что не ранит,
и это приятно и странно.
3.
Два ангела.
Две статуэтки.
Попали в меня очень метко...
Смеюсь:
неужели влюбился?
Гляди,
как в блокнот устремился.
Повторяющийся знак
Она возникла из моей печали
на рубеже бессонницы и сна.
Я делал вид, что я не замечаю,
пытаясь скрыть, что я её узнал.
Я, млея, в сотый раз снимал пальтишко,
прижавшись к складкам платья на груди.
Я слишком долго ждал...
не смейтесь... слишком,..
чтоб шквалом чувств любовь разбередить.
Задумавшись, она смотрела мимо,
туда, где синева стекала с крыш.
И плыли, не спеша, минут налимы,
сбиваясь под меня, как под голыш.
Я смутно видел: люди на бульваре
налимов обходили стороной.
И не было ни звёзд, ни киновари
над снова перетянутой струной.
Мера неизмеримого
Примерно так рождаются стихи.
Возникнув белой цаплей из осоки,
покачиваясь плавно,
не спеша,
проходят кромкой,
незаметно слившись
с растаявшим штрихами отраженьем.
Примерно так.
Теченье непрестанно
уносит
ощущение "сейчас".
И эта цапля толика лишь,
часть
не паузы, не счастья, не покоя.
Не козырь, но придуманная масть:
обманный 25-й странный кадр.
Не в нём тобою найдена строка?..
За облака.
Всегда за облака
(пусть визуально – кромкою осоки).
Небрежные, но твердые мазки.
Следящие к катарсису близки.
Проходит цапля...
Скажете – пустяк.
Примерно так.
Примерно так: из звуков и песка
на первый взгляд фривольным пересказом,
взволнованным движеньем плавников,
твоей печали тайных двойников.
И нету ни побед, ни поражений.
Штрихами по воде наискосок
река рисует цапли отраженье,
да с неба снова снег или песок.
Какая глупость быть на волосок
от осознанья.
Цапля вновь уходит?
Но что тогда мелькает?
Тут. И там.
Порой помногу раз одновременно,
как девушка в видениях твоих.
Бирюзовые глаза
Я средь знакомых слыву оптимистом,
с юности всех приучаю к улыбке.
Светловолосая муза... искристым
взгляд мне твой кажется. Точно не зыбким.
Светловолосая муза печали,
что тебе наши беззвучные слёзы?
Ты обо мне на углах не кричала.
Я о тебе не писал даже прозой.
Так почему твоих глаз бирюзовых
нет... вдруг почувствую тайную ласку.
Я не стремлюсь быть почётным призёром,
не придаю наши встречи огласке.
Так для чего ты за мною по свету
следуешь, чувство вины сберегая.
Стан твой, обтянутый мягким вельветом,
в бездну меня без протеста ввергает.
Светловолосая муза печали,
я в тебя прочно наивно влюбился.
Я без тебя свои строки не чаю.
Я не сличаю. Я словно напился.
На грани прозренья
... Жене Г.
А вы когда-нибудь швыряли
лампочки о стены подъезда,
без мыслей и без подтекста,
без задних... прозренья на грани?
Ранимость не может быть ранней,
Как Аней не может быть Рая.
Обида от чпока сгорает.
Осколки врезаются в память,
как лампочки взорванной пламя.
Вы били бутылки о стены
московских облезлых котельных?
Ловили бычков вы из пруда?
Спускали к трамваям запруды
по склону из лужи извечной,
вагоновожатым переча?
Вы лазили в форме на стройку
к прорабам суровым и строгим?
Вы жгли на помойках диваны?
Тогда вы знавали нирвану
хмельного московского детства.
(Его уже нет по соседству.
Иным наливаются гроздья...)
Ранимость не может быть поздней.
Вы бегали в марте по пруду?
Тот треск я вовек не забуду.
(Вот льда или наста?.. Неважно.)
Ранимость случилась однажды.
Лежат на ранимости льдины.
Там Олей не может стать Дина,
и многое сделаться явным.
Ранимость, как детство, реальна.
Ранимость, как детство, наивна.
Её воплощения – дивны.
Но Верой становится Надя.
Порою на час. Когда – на день.
И каждую кличу я Любой.
Ранимость не может стать грубой.
Она нас толкает по свету.
Ни звука, ни вкуса, ни цвета.
Стихов не покажется мало.
Я Галю боюсь назвать Аллой.
Моргает звезда в поднебесье
припевом сложившейся песни.
* * *
А вас когда-нибудь били
по челюсти? Без причины.
Вы чувствовали себя дурачиной,
зная, что правда Ваша?
Хоть Ликой не станет Наташа
печалиться глупо... и блёкло,
как, впрочем, слоняться по стёклам.
Обида бывает прогорклой.
Смердит как болото неправда.
Но больше других тебе надо.
Под солнцем палящим незримо.
«Эпатаж»
... Юле и Севе
Странный город, которому нет объясненья,
что, впрочем, не новость.
Дом находит на дом, мысль на мысль,
как этаж на этаж.
Вырастает из камня.
С ним следом вздымается робость.
И на фоне него эти строчки сплошной эпатаж.
Странный город.
Он манит и гонит любым перекрёстком.
Недоступный ни чувству, ни разуму. Близок и чужд.
И матерый поэт здесь не больше,
чем просто подросток.
И в любую погоду в нём нету ни пыли, ни луж.
Странный город. Родной и безликий.
Прекрасный и серый.
(Как твоё непрестанно живущее в поиске «я».)
Эти улицы можно черпать только полною мерой.
Здесь тебя отыскать не сложней,
чем в реке пескаря.
По крохам
Когда душе темно и неуютно
и целый мир покажется толпой,
закрой глаза, представь журчанье лютни
с гитарою... И пусть наперебой
тебя терзают лапки чьих-то вздохов
и занавески дышат и дрожат.
Пусть новый путь, воссозданный по крохам,
не пробудит желанье убежать.
Когда душе темно и неуютно -
то знак, что надо снова стать сильней.
Крупинками дождя текут минуты,
струной гитарной лопнув на стене.
А в зеркале мелькнёт не то виденье,
не то ты сам: прозревший и немой.
"Я снова здесь, по твоему хотенью.
Разжмурься и лицо скорей умой... "
Вступление к уроку рисования, или Идущим против моды
Сомнения нынче не в моде.
И стыдно о быте и хлебе.
О хорде, погоде и вере...
Есть люди, которые "через".
(Все выводы будут без "вроде".
Не дальше, не ближе. Вне сути.)
Есть люди... Не спорьте! Есть... люди.
Берите перо и рисуйте.
Рисуйте: оно не убудет.
Есть люди - открытые двери.
Есть люди - горящие окна.
Есть полосы радуги в перьях
и те – кто проколами всходит
по краскам на фоне заката...
Их свет в души стрелами воткнут.
Те стрелы выводят стаккато.
Проняло? Попробуйте охнуть.
* * *
Нам часто все кажется мрачным.
Что? Мало быть просто пронзенным.
Да здравствует неоднозначность,
что мудрости лучше казённой!
О чём я? Вам это так нужно?
Допустим, о людях. Таких же,
как вы или ваши соседи...
(я весь в несклоняемом "иже")
Я в новеньких трубах из меди.
Мелодия по небу льётся.
Мы плачем и после смеёмся.
Надеюсь,.. звучит не натужно.
Стряхните прилипшие стружки.
Как будто вскормили нас грудью.
Глядим мы тепло и не строго.
Рисуйте – оно не убудет.
Рисуйте себя и дорогу.
Нас залпы далёких орудий
смотреть заставляют на солнце.
Есть люди. Есть люди. Есть люди.
Нам страшно... Мы все незнакомцы.
* * *
Кто плачет, тот чисто смеётся.
И нужно ведь очень немного.
Пусть небо едва встрепенётся
на зеркале речки пирогой.
Рисуйте. Оно не убудет.
Рисуйте трубу и колечки.
Ваш труд, без сомнений, осудят.
Есть люди. Но вдруг... станет легче?
Морщинка
У поэта (по идее) должна быть женщина.
Не будем поминать её имя всуе.
Морщинка метнётся под чёлкой трещиной.
Воображение – её подрисует.
Не то чтобы я предлагал поэтам влюбляться,
терять, страдая неопределенностью.
Смеяться и плакать - забава паяцев.
Паяц ли поэт? Возможно, не полностью.
Не стоит скрывать имена былых возлюбленных.
Игра словами ведётся в открытую.
У края пропасти стоит несрубленным
тростинка-дерево. Ты рядом... с бритвою.
Не с той ноги "Кончается четверг и дождик мелок... " Из песни дуэта "Иваси"
Г. Васильеву и А. Иващенко
Всегда четверг в моём смешном жилище.
Сплошной… И никакого вам сурка(1).
И дождик, что по строчкам ночью рыщет,
не стихнет в ожиданьи ветерка.
И я, смешной наивный странный мальчик,
чешу во сне седеющий висок.
И тени по углам не обозначат
тот смысл, что ускользнёт наискосок.
Всегда четверг в моём волшебном доме.
В любой стране мой дом до боли схож
с придуманною мною идиомой…
Не говори, что дождик этот ложь.
Пусть не всегда является нам правда,
и чехардой мелькают четверги:
мне не смешна уже моя бравада,
и я всегда встаю не с той ноги.
Элегия
... памяти Муслима Магометовича Магомаева
В этом Мире мало настоящего.
Может, небо...дождь и ветер... сны и женщины.
В этом мире заменили Б-га ящиком,
и не видят мелочей, что нам завещаны.
Даже чуткие - и те не видят многого,
большинство пытаясь расшевеливать.
И взбираются мечты на свет отрогами,
хоть боимся мы в них искренно уверовать.
Но вращается Земля и дети родятся.
Пусть тебе и неуютно в новом времени,
все дороги к этой точке сходятся,
и забыл ты код от камеры хранения.
Так что и не стоило печалиться:
привыкай и пробуй тут освоиться.
Облака, как лодочки, качаются...
Привыкай, не то печаль удвоится.
В этом Мире мало настоящего
и его не Б-ги - люди делают.
Одиночество - понятие щемящее.
Обжигание горшков - деянье смелое.
И глядим мы на решившихся …Течение
нас несёт, но нам не страшно в новом времени.
И, свидетельствуя шепотом почтение,
мы хотим поверить в то, что тоже смелые.
Азнавур "And I'll go to the sea As I'll sail to freedom at last" Emmenez-Moi
Маленький человек на огромной сцене.
Маленький человек в чёрном костюме.
Чёрные брови. Седые кудри.
Глубокий взгляд... Моё безумье.
Я вдруг понимаю, что в жизни ценно,
и кто поёт, а кто нам пудрит
мозги и души. И непременно
я верю: где-то мы встретим мудрость.
А маленький человек взмахнёт руками,
и я исчезну. И зал исчезнет.
Я не спрошу, что случится с нами,
пугаясь, встречусь я взглядом с бездной.
Там, различая мельчайший камень,
солюсь в движеньи своём с тенями.
А тени сделаются веками
и крылья сделаются руками.
Долька
Художница, которая даётся,
куда милее той, что матерится.
Привычка не плевать на дно колодца
тебе в дальнейшем вряд ли пригодится.
"Когда и с кем?" - бестактнее "За сколько?"...
А всё же классные у ней сейчас сапожки.
Так апельсин съедается по долькам.
Так взгляд скользит туда, откуда ножки.
Затык совсем не между "хочет-может".
Загвоздка далеко не в "нафиг надо".
Художница, прекрасная на рожу,
опять милеет, повернувшись задом.
И я, такой восторженный и юный,
совсем не ей тот апельсин не дам откушать.
И, дёргая нейлоновые струны,
я увожу акцент от слова "слушай".
И знаете, что самое смешное:
мне могут нравиться картины той и этой,
а могут раздражать... Стеной сплошною
сочатся по обочине эстеты.
И я уже забуду через месяц,
что так хотел... с которой не рисует,
и неэстетам в спины брошу: "смейся".
Мать счастья Prima felicitatis mater sapientia Мудрость - родная мать счастья Софокл
Мудрость банальна.
Порою куда банальнее глупости.
Она, как и секс, бывает анальная.
Где тонко, там и рвётся.
Потом не сидится.
Синицы исчезли как вид,
а журавли просто вымысел.
Урвали кусочек - вымылись,
и вновь за счастьем,
как дети.
Мудрость разбита на части
и кроется в тусклом свете
у каждого то в глазу, то в сердце,
и в пригоршне сестерций,
оставленных в твоём сне
по прочтении Бродского.
Наряды подруг неброские,
когда пробуждаешься.
И ты опять не нуждаешься
в моей подсказке.
Я сочиняю сказки.
В том числе и про мудрость.
Они банальны.
Мудрость бывает разной,
в том числе и вербальной.
Последней не очень-то верится....
Дядя Коля
1.
В нашем дворе раньше жил дядя Коля.
Колю никто никогда не неволил
быть вечно трезвым...
И Коля им не был.
В лёгком подпитии глядя на небо,
нам, детворе, он всегда улыбался,
и постепенно тихо спивался.
Нам это не было, правда, заметно.
Так проходили лето за летом,
осени, зимы и вёсны, конечно.
Коля, как Брежнев, казался нам вечным:
в том же потрёпанном сером жакете
и чуть проеденном молью берете.
То он подбросит пропущенный мячик.
То вдруг с букетом дурным замаячит
рядом с сидящими в вечных косынках
бусями...
"Помните, сынки,
бабушек ваших"
Мы вроде их помним.
Время.
Давно тем двором мы не ходим.
Страны другие, в которых нет пьяных.
Даже бомжи ходят в куртках не рваных.
Нету подъездов (и бабушек нету),
как на вопросы разумных ответов.
2.
Что же волнует нас, взрослых и умных?
Прошлым набитые тёмные трюмы?
Судьбы соседей, чьи лица забыты?
Выводов чётких - явный избыток.
Много на свете грусти и боли.
Кто из нас вспомнит теперь дядю Колю.
Кем был он раньше?
Когда точно сгинул?
Снова ловлю мяч, который он кинул.
Сколько их было, беззлобных и тихих.
Стыдно сегодня, что выдумал стих я
задним числом.
Что давал им спиваться.
Смог ли тот мальчик понять ситуацию?.
Ночь над моими стихами ложится.
Совести хватит мне вам не божится,
что если б смог я в то время причалиться,
я бы помог дяде Коле...
Случается.
Странно.
Зачем я тогда эти вирши
вам показал?
Дождь ударил по крышам
и ручейками бежит по бетону.
Память.
Мы все в своём роде бездомны.
С затёкших запястий (Стерх)
Цените в себе эти скалы и пьяные ветки.
Пытайтесь найти островки чуть примятой травы.
Читайте под утро с запястий затёкших заметки.
И грусть не скрывайте: вас выдаст наклон головы.
По серой грунтовке, взбираясь изгибами (тушью),
как в древних китайских картинах.
Отрогами вверх...
Под странные звуки, под трели свирели пастушьей
повсюду мерещится облаком белым мне стерх.
Возможно, он снится в преддверии новых открытий.
Посланец нас не позабывшего Бога Дорог.
И линии строк, словно балки глухих перекрытий,
ложатся над сном. Я раскрылся и сильно продрог.
Корреляция (Привыкший к пониманию)
... Т. З.
Эта скамейка - начало дороги к осени.
Зелёная, но упирается в жёлтые листья.
Не вижу, но кто-то щекочет мне щеки косами,
и тщетно пытается с этой скамейкой слиться.
Вы не смущайтесь, мне пальцем висок покручивая.
Мне не обидно. Я к пониманью привыкший.
Для вас та скамейка лишь нечто в опавших сучьях.
А я в их компанию хитростью так проникший.
Я точно знаю - у осени есть водолазка
из серых, зелёных, белых и чёрных линий.
Я слышал, как славно она сочиняет сказки,
которые к вечеру спрячет в портьерах ливней.
Если кто-то со мной заведёт беседы о лете,
я просто не стану спорить. Пускай щебечут…
Её голубые глаза в оправе из веток
пронзают насквозь. И странно… при этом лечат.
Косы щекочут щёки. Доски ведут в ноябрь.
Те, кто её не видят - всё те же люди.
Я сквозь оправу веток кажусь ей храбрым.
Она мне сейчас подарит из листьев штрудель.
Энный полустанок
Евгению Клячкину
Свободен – значит, одинок.
Не парадокс - банальный выбор.
Метнутся стайкой из-под ног
невозмутимо, словно рыбы,
слова и тени этих слов
сквозь пыль и вечное сомненье.
Не ледоруб и не весло
в пространстве вызовут волненье.
Вставай с колен: читать следы
в широтах этих, парень, глупо.
Свободен – значит, до беды
и до любви шагать и хлюпать
походкой чёткою, как слог,
по буквам падающим снегом.
Плечо заденет за отрог
преграды, собранной из "лего".
Свободен – значит, не нашёл,
и эту блажь ещё не бросил.
Чуть различимо "хорошо"
воткнёшь ты в Землю новой осью.
А за спиной цепочка дат
под песнями: а ля зарубки.
И недоступная звезда
быть продолжает самой хрупкой.
Иллюзия иллюзии
Я всегда ношу в карманах шарики.
Шарики из слёз и хрусталя.
Ты однажды тоже станешь маленькой,
пальцами их нервно шевеля.
Переставь местами явь и прошлое.
Забеги на пару снов вперёд.
Новый Год укроет всех порошею,
как щенков в корзинку подберёт.
Ты поверь, что это не алхимия,
отливать из слова серебро.
Станут тени наши тёмно-синими.
Упадёт монетка на ребро.
Нет чудес. Есть залы ожидания
с потолком из звёзд: на всех одним.
Шарики вертеть - не просто мания,
пусть и выглядит тому слегка сродни.
Снегопад укроет всех порошею
и затихнет. Я подброшу вверх
шарики мои печалей крошевом
и услышу твой счастливый смех.
Шарики взлетят и не воротятся.
Звёзд прибудет в мёрзлой синеве.
Серебро на небе не испортится
(пусть сомненье выглядит верней).
Доказывающим теорему Ферма. Экзальтация (Попытка победить сарказм) В моём далёком детстве по улицам курортного посёлка Саулкрасты бродил странного вида молодой мужчина и очень вежливо предлагал встречным гражданам выслушать доказательство теоремы Ферма
Чтобы добавить стихам гениальности,
их надо читать в полутёмной комнате.
Хотя бы чуть-чуть понимать в тональностях,
Выглядеть, как вытащенным из омута.
Можно немного подергивать веками,
а тем, кто в очках, в стёклах сверкая окнами,
увидеть сначала путь из варяг к грекам
и... заикнуться, как побывав под током.
После, напротив, губами вальсируя,
ласкать слова, изображая усердие,
на грани умело опять грассировать,
мат излучая, как светоч, предсердием.
И беспристрастно в ничто крича о смерти,
и "жизнь" проглотив, стоять вне подозрений.
Не дать никому бледность правдой измерить,
не услыхав перезвона прозрения.
Она не читала
ни Алые Паруса,
ни Маленького принца,
и вы будете смеяться:
она и без них стремится
интуитивно к гармонии,
к счастью
и просто к свету.
Не обязательно дожидаться лета
с умением греть самой.
Её волосы,
обхваченные тесьмой,
взрываются рыжими красками
среди обыденности.
Ей не хватает ласки.
Ей так обидно
быть мною придуманной.
Душа надрывается струнами.
Все мы порою умные.
Она пока не читала
и Капитана Блада.
Ей нету со мною сладу.
Пока сочиню, что ей нужно,
она приготовит ужин
на фоне ковра с парусами.
Струнные вздрогнут басами.
II.
Она мелкий винт в бухгалтерии.
Какие там Блады и феерии...
Там "грин" означает другое,
а главный романтик там Голем.
Раздевшись до гольфов и трусиков,
зайдёт под никнеймом lapusenka
на сайт вебтрансляций для взрослых,
забыв, что царят там подростки.
От их притязаний уставшая,
которую ночь недоспавшая,
покажет на сайте livejournal
свою наготу ре-мажорную.
И дальше (совсем не порнографы)
слетятся на звуки фотографы,
но комменты будут заскринены...
Её назову я Ариною.
Ариною - рыжею бестией.
(Так будет по тексту уместнее).
III.
Арине не спится.
Арина надела футболку.
Арине тинэйджеры побоку.
Она утомилась шугать недоумков матом.
Её небольшая зарплата
съедается Стримом и цацками
и фильмами (в целом дурацкими).
Уже СМОТРИ.КОМ ей не мил:
достали альтами "Сними!"
И где она... эта гармония?
Ищите её в филармонии.
Арина и слова не слышала.
(Последнее, кажется, лишнее).
Закурит она и прищурится,
а мне в это время почудится,
что снова пленен её кожею,
забыв, что заслушался Дворжаком.
IV.
По разную сторону творчества
играет дуэт одиночество.
Я вряд ли Арину согрею,
подсунув ей сказку про Грея.
Пылится давно он стуле,
а я над стихами сутулюсь,
под скрипку мсье Перелмана.
Нет, нет в её жизни обмана.
Пусть сводит Арину с ума
не Дворжак и не Yo Yo Ma.
Арина стремится к гармонии.
И мало кто знает, как больно ей.
V.
Вступают мечтательно струнные.
И нечто иное - бесшумное.
Ко мне наклонился Озава,
а к ней нищий бомж у вокзала.
Нам с ней не получится встретиться.
Фломастер в руке моей вертится.
Ты где, моя рыжая бестия?
Вопрос, по всему, не уместный.
Давно ведь я сбился со счета.
Стихи ведь совсем не работа.
И чтобы не выйти из образа,
создам эротичней ей позу я.
Пусть спит она с новою книжкой,
слегка к монитору склонившись.
Не с Грином и не с Сабатини:
там схемы на месте картинок.
Забыв, что работает камера,
забыв, что тинэйджеры замерли,
что рыжих волос ее кончики
прикрыли, что видеть им хочется,
она очень сладко потянется.
Как долго фантазия тянется...
В Джимейл придёт новый конвертик.
Арина на завтра ответит
фотографу: - "Да, я согласна".
Она ведь и вправду прекрасна.
Арине всего девятнадцать.
Ещё ведь не поздно подняться.
Согреть и самой обогреться.
Простите, захлопнулась дверца.
Я больше Арину не вижу.
Простите. Ведь я не в Париже
её поселил, и не в Ницце.
Совсем не считаю страницы.
Забыл, что пишу не поэму.
Её до конца я раздену.
Укрою заботливо пледом,
и в дождь по делам сам уеду.
Мне стыдно бросать в одиночестве,
не дав ни совета, ни отчества,
Арину, хранящую лето.
Мне нечего ей посоветовать.
Ей снится свиданье в театре.
Всё так и получится. Завтра.
(О чём я... Да я о Джимейле...
Мели же, романтик Емеля).
VI.
Я не читал Кундеру и Мураками.
Я мало что умею делать руками
Так,.. немного в фотошопе.
Конечно, в Ворде.
Пусть мой английский не твердый.
Пусть мир мой изрядно заштопанный,
но снова и снова, как вкопанный
застыну с фломастером в комнате,
в которой достаточно копоти,
травы, гор, полей, рек и моря.
Я спорю. Я верю. Я вторю.
И нет ни Москвы, ни Нью-Йорка,
вот только откуда-то хлорка
слегка возвращает в реальность.
Такая земная тональность.
Проблема выбора
Слова воняют резче, чем гавно.
Мысль не нова... Не мысль: одно звено
в цепи сомнений и шагов. К прозренью ли?
Прервусь. Не ровен час, начну юлить.
Не пахнут только деньги - это факт.
Не пахнут яд, предательство, контракт.
В цепи событий, бед, побед и встреч
пытаюсь звук от запаха сберечь.
И очень стыдно мне, что не с руки
понять, чем вечно пахнут дураки.
Прозрей!.. Они всегда смердят тобой,
вспотевшим вызывая их на бой.
Уймись, тебе уже не двадцать пять.
Прошла пора с такими воевать.
Цепь не порвать. Цепь не перепаять.
Не научиться обоняться вспять.
Гавно нельзя разбавить не гавном.
Не быть им многим просто не дано.
Но нам в конюшне этой надо жить.
Геракла дух над миром вновь кружит.
Не делай вид, что нюхаешь букет.
Его нельзя окрасить в синий цвет.
В цепи вопросов - как, зачем, куда -
гудят над рельсами, как раньше, провода.
Очертанья
Оседают, словно пыль,
сумерки на очертанья.
Пароход давно уплыл.
Звуки замерли в гортани.
Холод. Иней. Нет теней.
Расплываются антенны.
По обшарпанной стене
с крыши спустится смятенье.
Ты портрет и я портрет.
Ропот. Порт. Часы с кукушкой.
Стрелок новый пируэт
и ладошка на макушке.
Обернулся... Гребешок.
Слабый отсвет от окошка.
Ропщет Петя-Петушок
и вспугнуть боится кошку.
Хлопь…
... И вдруг в поле зрения возникает снежинка
или, вернее - хлопь.
Я начинаю изображать ужимки,
давая возможность подумать,
что парень пьян.
"Какая дрянь
эта ваша за..." (*)
Выключаю дивикс... Шиза?
Не уверен. Скорее захлёб.
Ёп
Эрэсэт
Тэ
Терменвокс зазвучит в пустоте.
Я тоже звучу руками.
(Искусство в том, насколько приблизиться)
От белого ёжится слизистая.
Но, не коснувшись
их стая тает.
И вот их почти уже нет.
Свет такой же дневной.
Мне слышится в нём - Не ной!
А я и не...
Но юн
идиотским образом.
Каюсь.
Как хлопь
я, порхая, остался
на белом пятне поля зрения.
Ах, Лев Сергеич(**) ...
Парение
Роден лишь ваяет из воска
и Вы, на своём терменвоксе...
Не нужно врача,
я не сбрендил.
Спросите потом в Википедии
слова что, возможно, не поняли.
Когда я писал без иронии?
Всего и хочу - тронуть души,
реально сердец не коснувшись
руками...
(*) Намёк на известную цитату из культовой
комедии "Ирония судьбы, или с лёгким паром"
(**) Лев Сергеевич Термен – изобретатель и создатель первых
электромузыкальных инструментов. в частности Термен-вокса –
инструмента, играющего без прикосновения, звучащего средне между
скрипкой и женским голосом
Пятничный триптих. … по характеру и терпению
Одиночество приходит по пятницам,
и уже нет смысла пятиться,
отнекиваться и отшучиваться.
Одиночество лепится штучное:
каждому по характеру и терпению.
Одиночество, как глобальное потепление,
почти незаметно.
Оно подобно цементу внутри под коронкой,
рядышком с зубом мудрости.
Ты улыбаешься в самообмане, что это грусть.
А кто-то в сторонке... Словно костяшек хруст.
Они разминают пальцы.
У него нет выбора не остаться.
* * *
Одиночество начинается с сумерек.
Имярек отхлебнёт чая.
Подумает: - занавески качает не ветер, -
и напишет в блокноте: - не верьте, -
зачеркнув каллиграфическое "вертеп".
Небрежно заметит: - теперь, -
и унесется за пятничным светом.
Пятью этажами ниже портье
кому-то ответит: - Никогонетудома, -
как и просили.
Одиночество добавляет силы
каждому по характеру и терпению.
Пятничный триптих. Сходство
Тени на стенах Вашей квартиры
в точности вторят теням на моих.
Хитросплетения с ночью впритирку
странным стечением точат мой стих.
Стихнет шоссе и злосчастная пятница
канет, как прошлые, в тартарары.
Стоит ли в поисках счастья так пялиться
в это окно на иные миры.
Буднично ночь на субботу печалит нас,
тупо болит и опять не до сна.
Сходство бывает и в том, как отчаянно
давит на согнутый палец десна.
Кто Вы? Молчание. Стоило плакати?
Эй, не грустите... Мне эхо в ответ.
И отражением в утренней слякоти
вновь поднимается день, словно свет.
Тени крадутся по стёртым паркетинам.
Будят Вас ласково, как и меня.
Кто мы? Не знаю. Продукты эклектики.
Что наши горечи? Может, броня?
Строки мои объявленьем на столбике.
Все телефоны оборваны. Дичь!
Страхи ночные оформятся в облике…
- Кто ты, так нужный… - Так нужная…
- … - Клич.
Пятничный триптих. За шторой
Не стоит разглядывать зимние улицы
сквозь окна наполненных грустью квартир,
и гостем незваным у шторы сутулиться,
пеняя на сбившийся вновь арретир.
Не стоит весной, зависая молчанием,
маячить за спинами тех, кто грустит,
пытаясь отнять у них страх и отчаянье,
и пальцем по стёклам снаружи скрести.
Когда? Не пойму. У меня снова пятница.
Так странно меж зданий петляет река.
Порой возникает желание спрятаться.
Да только нет смысла: найдут дурака.
Как странно. Годами ловя себя на слове,
мешая умело цинизм и порыв,
не быть ни смешным, ни престранным,
ни засланным,
как туфли меняя чужые дворы.
Берёзовый сок
Душа не зарастает мхом,
как белоснежные берёзы.
Она подёрнута стихом,
ну, не стихом - шершавой прозой
не жизни - мысли... естества:
не проповеди , а молитвы.
Наедине с прильнувшей бритвой
она источник озорства.
ЗУМ (Татьяна и Сергей Никитины рассказывают на концерте о своей дружбе с замечательными людьми, а я слышу это по-своему)
Сегодня мы расскажем Вам об удивительном человеке.
Вы, внимательно выслушав, скажете, что его нету...
Его нету...
Да, он умер...
Но это не зуммер... Это зум.
И ветер
не замер над полем.
Ум - пренеприятнейшая из мер.
Ветер качает размер нашего чувства такта.
Оно растечётся вдоль тракта дождями ненужных слов.
А человек - весло, несущее лодку печали к сердцу, которое камень.
Лодка рассыпается в щепки,
а человек сдвигает кепку, подставив седеющий чуб...
Чу...
Ведь вы в него не поверили...
А он....
Он растаял в доверии, которое пока не разобрано по песчинкам и завиткам
облаков...
Человек - он таков. Человек... Которого нет...
Он стихи превращает в свет, или свет в стихи,
под облаком... Кучевым...
Человек. Он нужен живым...
Не живым собой - а Вам...
Неверящим... Облакам....
Хотя облакам поверить легче.
Сегодняшний вечер станет переломным в Вашей черствости.
Вы или черкнёте - "Прости,"
или сожмете в горсти оточенные морем камушки...
Любовь будет пахнуть Аннушкой независимо от её имени.
Там, на повороте, корова, с лопающимся выменем.
Она плачет, а Вам не жалко, хотя Вы добры...
Это всё до поры...
Ковёр травы на ковёр песка променять не жалко...
Потому, что и его Вы оставите ради сапфировой шали....
Похоже, мы всё смешали.... Желанья, виденья, и чувства...
В одну большую кучу... облаков... малу.
О Балу.... Почему так жжёт?.. Жжёт и колет.
Багира, я болен?..
Я больше не Маугли?..
А ведь нас было двое.
Мы были рассказчиками...
Мы говорили о человеке, который...
Никто не любит повторы, когда его учат.
Некоторые правда любят учиться сами.
Усердие точит камень (когда он не в собственном сердце).
И нам пора оглядеться...
Мой маленький Маугли, мы с тобой одно целое, как и я с моею женой.
Одной крови...
с желной(*), летящей над... или под...
Время искать в море брод,
что легче сделать, чем простукивать брод во времени...
Как много вокруг берегов...
Но вернемся к рассказу о племени,
о всего одном из него...
Всего одном
человеке.
Не горы ложатся на веки,
навеки ложатся лишь годы.
Погода...
Какая погода....
Вглядитесь - прозрачней души
бездонное небо.
Спешит
от облака к облаку время...
С улыбкою Аннушка дремлет
в объятиях
верного Маугли.
Куда уходят мавры…
Я иду по городу.
Я иду, а он растёт.
Незаметно для шага,
заметнее для седины.
Я иду.
Как будто - город ждёт.
Мосты опущены. Курки взведены.
Расстёгиваю ворот рубахи. Курю. Скорее бросаю,
а впрочем...
Бросил давно.
Зияющий прочерк,
которым себя корю...
белеет.
Скоро будет салют.
Без объявленья...
Пожалуй, куплю билет,
на все четыре стороны.
Света.
Салют предвестник.
Не сетуй.
Его кто-то ждёт.
Грядёт.
Сперва - полночь. Она повторяется, и доли секунды кажется, что время встало,
несмотря на прошедший салют.
СтрЕлки встают, как и стрелкИ.
Выбор простёрт...
Но город растёт. Как тираж издания.
Я хотел бы быть с ним заодно.
Здания соединяют небо и дно.
Теченье бетона заметней стечения дней.
А мавры уходят...
И вправду вершатся дела.
Из ржавых двутавров возникнет сверканье
(в сверканье... Б-г с ней...)
огня, за которым рассвет, а совсем не зола.
А город растёт. Я иду по нему и смотрю.
Смотрю на стремление вверх и на стройность основ.
И ворот расстёгнут и смят мой походный сюртук.
И шея болит. Я иду. А город не нов.
А город неонов, но в этом не кроется трюк.
Не он сейчас строится. Снова иду. Снова я.
А впрочем, рубаху я завтра, как город,
как будто, сменю.
И в новый войду, восхищаясь золой января.
Открою... Здесь прочерк... Сознание.
Городу - тоже нужны удобрения.
Сгорают мгновения.
И только свет - постоянен.
Нет любви окаянной.
Б-г с ней.
Город растёт из огней.
Кажется (только кажется), что вниз.
Это бриз.
Троянский конь
Я злой. Поверь - теперь я очень злой,
и пусть меня за доброту ценили.
Я отправляю строфы на убой,
молчания накручиваю мили
и плохо к людям (в целом) отношусь
(я знаю, кое-кто меня похвалит)...
Я и надеждами себя давно не тщу.
Вот только некто взгляд мне в душу пялит.
То жжёт её, то просто бередит.
Прочь гонит мне несвойственные звуки.
Я просто зол. Я зол. Я не сердит.
Я зол. Я не стремлюсь в башибузуки.
Я перестал в толпе искать огонь,
отдельными глазами излучённый.
Но что это стоит?.. Троянский конь
пред частоколом строчек огорченных?
Я злой. Я злой. Я злой. Смотри - не жду
я больше чуда, рифмы собирая.
Я буду в них испытывать нужду,
спасать... Но не даря, а отбирая.
Я злой. Я разбиваю каждый слог
на острые осколки тайной боли.
И отголоски побежденных склок
сбегают развесёлою гурьбою.
Проводник
Есть музыка, которая витает.
Как жизнь. Не льётся. За окном светает.
Та музыка струится. Просто есть.
Снег тает. День приходит. Свищет плеть,
что гонит добровольцев. Незадача.
Та музыка сулит поймать удачу,
не обещая ничего взамен.
Дорожный камень - символ перемен,
как кем-то тихо выдохнутый Amen.
Та музыка звучит. Со скрипом сани
скользят под ней не вдоль, не поперёк.
Мы сами. В наших чувствах был урок,
с которого, как с поту, мало проку.
Как мало. Крик. "Возница, запаркуй!"
Но слышится вновь в музыке "Рискуй".
Мы сами остановки не хотим.
Мы музыку не просим сбавить ритм.
Есть музыка невнятная как чувства.
Опустошенье - проявленье буйства.
Та музыка - не более чем блажь.
Окурком у саней весь твой багаж.
В мелькании заснеженных фигурок
та музыка уводит в переулок.
Там машет незнакомка вслед рукой.
Заслушавшись, ты встретишься с другой,
хватая воздух ртом с ударом клавиш.
Каденция. Внезапно. Не исправишь.
Не шифр. Не ключ. Скорее проводник.
Ночь тает. Переулок, как родник,
погасших звёзд свечением усеян.
И, слава Б-гу, нету нам спасенья
от музыки. Сплошная кисея
заворожит, хмеля и веселя.
И снова. Утро. Слушаешь с нуля.
Jus humanum(*)
Передо мною женщина чужая,
которая и не была близка.
Я с демоном своим опять сражаюсь,
не в силах оторваться от глазка.
О, нет! Я не подглядываю тайно
за женами чужими через жизнь.
Я слышу метроном, но то не таймер.
То рябь несотканных стихов во мне дрожит.
Её я обожал и ненавидел.
Её, невстреченную, звал, но не любил.
Страдал. Корил невнятною обидой.
Я сам себя зачем-то оскорбил.
О, Господи! За что мне испытанья
ты преподнёс в желаньи разгадать
непостижимое сознанием созданье?
... Всё стерпит возмутимая тетрадь.
(*) Человеческое право А может, быть и может… (О самом интимном)
...Сергею Печенову
...Сергею Печенову
Буквы и звуки смешались, как в небе снежинки.
Буквы и звуки вдруг встали в смятенье слогами.
Словно на девичьей коже проснулись прожилки.
Мне очень стыдно ваять, полномочья слагая.
Нет! Не хочу отрекаться... За то, в чём в ответе,
спросите - буду по струнке тянуться и плакать.
Только потом. А сейчас... это, кажется, ветер.
Ветер, сметающий чувства с заснеженной балки.
Словно на девичьем лике возникли ресницы.
Слово вплетается в небо неровным дыханьем.
Блики на стенах... То утро тебе не приснится:
ведь нереальность не может спускаться стихами.
Спросите - буду стараться казаться вам чистым,
как эта музыка. Музыке - чужды обманы.
Звуки и люди сплелись в том соитье лучистом...
Россыпью снег опадает за ними с экрана.
В тишине переулков (Предрассудок)
... Александру Садовникову
Я забыл, как скрипит по бумаге перо
и шаги в переулках наивных фантазий.
Не спеши окрестить меня новым Пьеро:
я грущу, но смеюсь в ожиданьи оказий.
Окажись я сейчас в незнакомых часах,
задержись в них на пару пронзительных песен,
я замечу, как стрелки дрожат на весах,
и как свет фонаря над подъездом телесен.
Пусть пойдёт снегопад и продлится весь год,
не засыпав при этом деревья и крыши.
Загадаю, чтоб не был предсказан исход
из фантазии... Вкрадчиво выдохну "тише".
Протяну в мишуру осторожно ладонь
и узрю в некасаньях пропавшую вечность.
И не станет пугать призрак новых погонь.
И не будут терзать ни цинизм, ни беспечность.
Разница
Поезд не стоит на этой станции,
лишь слегка сбавляет быстрый ход.
Можешь вспрыгнуть, плюнув на квитанции,
можешь соскочить... в решеньях твёрд.
Собственно, практически нет разницы:
действие - как перемена мест.
Тут и там твои желанья дразнятся.
Там и тут один и тот же квест(*).
Многое намешано в сознании
кончиком иглы к исходу сна.
Ведь мои прыжки совсем не мания
и давно уже пора признать,
что и станций много и составов
сам я порождаю каждый день.
Не ищи в моих глазах усталых
за улыбкой... чуждых мне людей.
Не от них бегу я год от года.
Но сказать по правде, и не к ним.
Поезда не делают погоды,
лишь несут сквозь век свои огни.
Вы вглядитесь пристальней в окошки,
там и проводник и машинист
на меня похожи… Но окрошкой
всех смешает к ночи ветра свист.
Если только росой
Я совсем не хочу разбирать на цитаты
ни вас, ни себя.
Я учусь принимать эту радость и боль,
как мальчишка, любя.
Я шучу, когда больно, и грущу,
когда внешне смеюсь.
И я мог бы напиться, но мы знаем отлично:
опять не напьюсь.
Если только росой.
Если только слезинками букв.
Погоди - за грозой
в наши лёгкие впрыснут озон.
Где-то там за горой
прорастает волшебный бамбук.
Нам на первый-второй
рассчитаться имелся резон.
Имелся резон...
В эту ямку шептали свои тайны веками.
Всё-равно не узнать.
Я уже не могу проходить, закрывая
уши, души, глаза.
Кто б меня вразумил: это сердце не камень.
Не сведёт лёд синяк.
Я совсем не хочу разбивать. Разбиваю.
Это просто ништяк.
Это просто прилив.
Эти росы – прибежище лун.
Всемогущий Калиф,
не руби понапрасну сплеча.
Не найду я свирель.
Не взберусь на ближайший валун.
Не открою я дверь.
Не впущу в неё эту печаль.
Не впущу…
Я давно не мечтаю всё связать воедино.
Не рубить вам узлов.
Я давно не читаю ни газет, ни намёков
невпопад, не назло.
С удивительным рядом прохожу, удивляясь…
Чем не повод для слёз.
Я бы вас процитировал… только не буду.
Потому что всерьёз.
Потому что опять
эти росы - прибежище слов.
Повернуть время вспять
не хотел и сейчас не хочу.
На вопрос ваш – О чём? -
до смешного сожму я весло.
Слёзы брызнут лучом.
Кто не слышит, как я хохочу?
Пери (Признание)
Я не ношу ни шляпы, ни береты:
без них мне легче ставить ударенья.
Я не люблю читать стихи поэтам
не потому, что не люблю сравнений.
Я избегаю шумных посиделок.
Тоскую по пустым вечерним скверам,
в которых суматоха отгалдела,
оставив место для воздушной пери.
Сияют звёзды всем одни и те же,
но каждый выбирает ту, что ближе.
И этот свет уже не луч, а стержень.
И кто его коснётся – станет рыжим.
И превратится улица в арену.
И зачерпну я листья, как опилки.
Развеселю капризную царевну
печальной песней из пустой копилки.
Я зачерпну из этого потока.
Помчусь вперёд, не от и не навстречу.
Не потому брожу я одиноко,
что не хочу делить со всеми вечер.
Не для того пишу я эти строки,
чтоб от и до вещей понять причину.
Я многое теряю ненароком,
и даже в меня вросшую кручину.
Крем-брюле
Прохожу переулком ухоженным,
не совсем сознавая куда.
Чуть поодаль торгуют мороженым,
подстрекая придти холода.
Ощущаю, как падают листья,
хоть смотрю исключительно вниз.
Осень не выбирает солистов
для своих обнаженных реприз.
Изучаю я каждую трещинку
на асфальтах твоих городов,
незнакомая гордая женщина.
Твой наряд снова жёлто-багров.
Ты же плáвна, жеманна, желанна.
Как всегда, неподкупно юна.
Холодишь мне шершавые длани.
Гонишь прочь, оставаясь одна.
С какой это стати? (меленьким шрифтом)
Я встречаю их в лифте.
Она - страдает отдышкой,
и, пыхтя, обращается басом:
- Здравствуйте, мальчик. -
Он всё смотрит на дверь.
Взгляд бесцветен:
- Скорей бы уж вышла. -
В нём одна пустота и
привычка смотреть так, тем паче.
Она делает шаг,
налегая на ручку тележки
(для продуктов),
а он, словно серый слонёнок,
семенит не спеша
(вообще, существуя вне спешки,
жив - мечтою отстать.
Только хвостик не рвётся: не тонок).
Она знает об этом
и резкое грузное: - Питер! -
подчиняет...
Хотя,.. Питер внешне бесстрастен
(явно долгая) жизнь их
проносится меленьким шрифтом,
и я думаю... Думаю: - Ну же...
С какой это стати?..
Она курит сигары.
В затяжках - её кардиолог
взгляд отводит к окошку
(такой омоложенный Питер):
- Значит, что Вы сказали?
Да-да, понимаю - не спите...
Может, эти таблетки?..
Вам тяжко? –
Затяжка.
Путь долог.
(В магазин за продуктами,
если пешком без машины)
Питер ходит за почтой и пристально смотрит куда-то.
Всё такой же понурый,
слонёнкоподобный, мышиный.
Я пытался спросить:- А готовит она вам салаты?
(Даже в мыслях язык не решается вымолвить
"серый")
... Слава Б-гу, хватило ума мне, как меры и такта.
* * *
Нету признаков...
Нет деспотизма.
Нет матриархата.
Одиночество, старость и что-то, что мне недоступно.
- Он дарил ей цветы?
- Они были хоть чем-то богаты?
Её зубы щербаты.
Лоб Питера бледен.
В уступах.
Я себя вопрошаю,
стараясь разглядывать кнопки:
- Может, Питер, немного?..
Но сразу же сам и отрежу:
- Он ведь водит отлично...
Не мы сложим рукопись в стопки
и не мы приспособим к тем стопкам однажды
пюпитр.
А тележка большая.
Скрипит.
Она выйдет на третьем.
на минутку-другую
к соседке,
сипя и хромая.
Питер спустится в лобби,
и сядет в промёрзшую Хонду.
Мне неловко вас этой историей далее маять.
Я встречаю их в лифте.
Лет пять,
может, года четыре.
Я ни разу не слышал,
чтоб Питер сказал ей хоть слово.
Она ходят, сопя, он молчит...
Не увидеть их шире...
Из айфона мне мерно звучит Интродукция ....
В Хонде,
(лишь однажды)
он мне произнёс
из окна: - Сколько можно...
Сколько можно... -
(А может, не мне?)
- Сколько можно. Скажи ей... -
Она вышла на третьем,
к соседке,
опять на минутку.
Прелюдия без номера
... Т. З.
Подари снежинку незнакомке.
Спустится легко пусть на ресницы.
Нашепчи слова, как свет, негромкие
музыкою убранной пшеницы.
Осень в вихре звуков, чувств и красок,
хрустом веток, запахами листьев,
с признаками неизвестной расы
замелькает просекою мглистой.
Та снежинка будет первой нотой
пьесы для души и клавесина.
Пусть из хрусталя мир будет соткан.
Растопить его пусть хватит силы
незнакомке mujer el fuerte(*).
... не замёрзнуть в юбке для фламенко.
Не бояться северного ветра.
Сберегать нам тёплые оттенки...
(*)mujer el fuerte – женщина-крепость.
Если без артикля – сильная женщина. Пертурбация
В прямоугольнике оконном
бушуют запахи сирени.
Неразличимые движенья
стремятся прочь, как свет луны.
Всеобжигающим драконом
пронзают грудь стихотворенья.
И нет побед и поражений.
И сны давно поделены.
В прямоугольнике оконном
искать минувшее не стоит,
как и в грядущем прятать страхи,
незримо обращаясь в слух.
Подвластное иным законам
до дна невыпитых настоев
приводит в трепет крыл размахом
бессмертное одно из двух.
Дым
Море преданно лижет песками усыпанный берег,
как собака лицо пожилого хозяина утром
в ожиданье прогулки... И хочется морю поверить,
и не быть ни на грамм осторожным,
внимательным, мудрым.
Вновь мохнатые лапки шуршат по осенним газонам,
припорошенным жёлтой листвою.
По утренним лицам
ветер шваркает беличью кистью. Меняя сезоны,
эта кисть ещё пару недель не устанет трудиться.
Но покуда касания эти не студят, а будят,
и старик (внешне крепкий)
мундштук прочищает у лавок,
всякий дым будет в радость. И золотом на изумруде
собираться продолжит гербарий без игл и булавок.
Там однажды ладонь, соскользнув,
затаится под грудью.
Там тогда же волна не лизнёт,
а вдруг врежется следом
за другою такой же. Как залпы далёких орудий,
будут краски стихать.
Им другой распорядок неведом.
Город бережно тянет ажурные зыбкие тени.
И всё тот же прохожий седой и всё та же собака
не дают отрешиться. На крышах штрихами антенны
отправляют сигналы любить,
восхищаться, и плакать.
Прогулка под дождём
... Анне Жунёвой
Когда идут дожди, похожие на слёзы,
когда не приподнять потерянную нить,
шепчу я: - Подожди, - и становлюсь курьёзом.
Ведь тусклый отблеск дня слезам не заслонить.
И стоя без зонта под моросящим сленгом,
когда дожди идут, похожие на речь,
дробя горизонталь ритмичною шеренгой...
хочу я сей редут в душе своей сберечь.
Когда душа поёт, когда сочатся ноты
сквозь жалюзи ресниц на сумеречный двор,
и грезится полёт... Спускаются длинноты
и скрипом колесниц нисходит разговор.
А ты, моя любовь, зачем гуляешь рядом,
приносишь холода, но тёплым ветерком
гоняешь вновь клубок и, шелестя нарядом
из листьев, вновь со дна вздымаешь мыслей ком.
Визави
Не говори, что я - богиня: я не поверю всё равно,
когда другой меня обнимет,
когда возьмёт с собой на дно.
Не повторяй, что я – прекрасна.
Не разрушай обманом ночь.
Твои слова взлетят напрасно.
Стихию им не превозмочь.
С камней стекают волны в море.
Стихают в призрачной дали.
Им тихий голос эхом вторит,
с путей сбивая корабли.
Ты не ищи меня: не стоит.
В пустой надежде – не зови.
Не пей прогорклые настои, мой непутевый визави.
Атавизм
Ощущеньем полёта исполнены лёгкие наши.
Заблуждение – самый дурацкий на свете обман.
Не почувствовать гнёта.
Песок, вызывающий кашель,
огражденья прорезав легко – не тянет карман.
Эти хваткие ручки на месте утраченных крыльев
впились в прошлое,
словно в последний спасительный сук.
Подожди - будет круче:
мы сами все ящики вскрыли.
Мы ведь дошлые. Нам эта гонка,
что сухость в носу.
Эти цепкие пальцы, зажав, разрывают на части
сокровенные слайды ушедших в беззвучие нот.
Все попытки остаться похожи на сказки о счастье.
Нам мгновением ляжет хрустящий
фальшивый банкнот.
Но, не зная об этом, не зная, что тянется грузом
нашей памяти… сотам подобный растущий багаж,
короли и эстеты, решая: рубить ли нам узы,
сверив грамоты, двигаясь, рвём…
и да здравствует блажь.
Не имея понятья, что спинами тянем мы вечность.
Перелётными пешками кубарем катимся вниз.
Чуть потёртые платья. Довольно понятные речи…
Переплётами книжек продолжим
астральный туризм.
(*) Лангольеры – "пожиратели времени" по Стивену Кингу
Рандеву (Вариации на шаре)
Кусочки льда на прелых листьях,
как корка мыслей на челе,
и оторопь повадкой лисьей
мелькает в стылом закулисье.
Так начинает вечереть,
смеркаться, чаяться, вздыхаться
в хрустальный собираться шар.
А льдинки станут испаряться
из этих старых декораций,
сбегать... По листьям не шурша
стекаться будет... нет – не темень,
сгущаться, склеиваться... Речь
лианой вцепится в хотенье,
нарушит ночи тарахтенье.
Ей лишь останется обречь
слова на рандеву. Не стоит
ни удивляться, ни хитрить.
Лёд испаряется. Густою
ночь патокой стекла. Пустое
ждать вариации Китри(1).
(1)Китри – героиня балета Л. Минкуса
«Дон-Кихот»
Вариации Китри – одна из сложных балетных партий.
(2)Клошар – бомж, бродяга (фр.)
(3)Мудрость – мать счастья. (Софокл)
Однажды уже использовано в одноимённом стихотворении.
Повторения…
Как мотыльки на свечку, снежинки на фонарь,
на перезвон хрустальный летит шельмец-январь.
С двенадцатым ударом натруженных часов
он отодвинет лапкой незапертый засов.
И скрипнет дверь в прихожей, едва затихнет звон.
И станем мы моложе, хоть год умчался вон.
Но слышится с балкона: - "Он здесь, он здесь,
он здесь!"
И слиться в поцелуе резон как будто есть.
Две пуговки небрежно расстегивать под бра
и восхищаться блеском иного серебра,
произносить на ушко: - "Конечно, мы одни..."
Живут в дрожащем тюле огни. Огни. Огни...
И кто-то тихо ходит... Не страшно? Отзовись!
"Не я... Не я..." - в комоде звенит в ответ сервиз.
И в стынущем трамвае, что мчит из года в год: -
"Не я!" – в ответ зевает вчерашний пешеход...
Ойкумена (Расположенность зреть)
Перекрестным огнем бьют по спинам, по душам, по лицам
свет и снег, низвергаясь, не то с фонарей, не то с крыш.
Время - строгий старик,
промелькнёт в этой взвеси провидцем,
но проявится клоуном... Наше смятенье - барыш,
или (что вероятнее) пища к его представленьям:
на поверхности злым...
(Дай вам Б-г расположенность зреть).
Эти встречи сродни незнакомым природным явленьям
(низведённым поэтами к строчкам "рождение – смерть")
В его странных репризах молчанье - основа дольменов.
Их порядок, похоже, из среза иных величин.
Отражаются звуки от дальних границ Ойкумены,
отставая от света созвездий, сердец и лучин.
Он возникнет и скроется, нам оставляя сомненья,
недовольство и жгущее чувство непонятых слов.
Ветер свежий подует. Вокруг фонарей, словно семя,
завихрятся снежинки, как светоч, втыкаясь во зло.
Промелькнёт и исчезнет листом календарным последним.
Снег, с кудрей осыпаясь, расправит морщинки у глаз.
Он последний магнат, он последний великий наследник,
он следов затихающий скрип… в полутьме у угла…
Седину отряхнет и рукою он дёрнет рубильник,
на котором начертано: "Снег в Новогоднюю Ночь".
Кто бы, право, поверил,
что, с детства весьма щепетильный,
он хотел бы, но собственный ход изменить он невмочь.
Всё на веру…
Стихи - они как женщины, которые любимы,
которые взаимны, с которыми не жить...
Законы мироздания, увы, неколебимы.
И кажется обманом сближенье не во лжи.
Слова – они, как дети, хватают всё на веру,
и без неё становятся взрослей не по годам.
И вряд ли будут в жилу красивые примеры.
И вряд ли путь к прозренью найдётся по следам.
А звуки, как сиянье, как щебет стаи птичьей,
вдруг вспыхнут и затихнут и снова заблестят.
И ты вдруг осознаешь: поэты, как лесничие,
в ответе за живое. Не потому ль грустят?
В преддверии... (Кубарем)
Моя черепаха стремится к твоей черепахе,
под панцирем пряча любовь,
предрассудки и страхи.
В преддверии ночи
неспешности глупо перечить.
Да... я сомневаюсь,
что к месту пространные речи.
Любовь не измерить ни эквивалентом тротила,
ни взрывами панцирей... эко их разворотило.
Допустим...
Разорванных чувств не увидеть.
Всё гладко.
Припрячутся боли
под панцирем новым
в достатке.
Моя черепаха не знает строения Мира.
Её занимают суставы (читайте “шарниры”).
Измерив сближенье по тени,
что сделалась шире,
потрётся о панцирь желанный,
начав дебоширить.
Тень шире. Тень давит на точки
второй производной.
Стоят черепахи на глади.
(Воздушной ли, водной...)
И нечто с их панцирей кубарем ахает
в бездну.
Вы им не подскажете, что?..
Ну же, будьте любезны!..
Чтоб Мир удержать, нужен лишний
(читается третий).
Киты, черепахи, слоны...
одним словом – сдурейте!
Ищите три точки. Чертите.
(Не Землю –
так плоскость).
Искать не пытайтесь к стихам этим
авторских сносок.
Волнорез
Памяти Жени Какузина
Он подберёт мелодию и спросит:
- Ну, может быть, сегодня
ты споёшь?
В асфальтовых чернилах снега проседь
хамелеонно скроется... Как ёж,
из зимней спячки вырвется наружу
пучок недозасыпанной травы,
и, пропоров ледок, обезоружит
готовых сыпать снег мастеровых.
Он подберёт мелодию, хоть впору
ему сухую обувь подбирать.
Вдоль тротуаров низкие заборы
расступятся, как струсившая рать,
капитулируя, врастая в льда обломки
в бессмысленности прятать свой позор...
Он не заметит. Он не их негромко
попросит спеть, потупив грустно взор.
Немного несуразный, долговязый,
весны не ждущий на краю весны,
ну, кто ему внушил, что он обязан
искать, творить, просить, мечтать…
Вкусны
слова и звуки посреди Вселенной,
сведённой в этот незнакомый двор.
И, что с того, что в брюках, до коленей
промокших,
Паркера
взведёт он вновь затвор.
Взаправду "Под надрезом коры перочинным, проступает... " Лия Чернякова
Вырезаю ножом на скамейке
не квадратики и не линейки,
не кумекая и не кривляясь...
Аккуратно (взаправду стараюсь)
не признанье в любви и не ругань,
не квадрат, не кружок и не угол,
к сожалению, даже не сердце...
Что же?.. Просто – секретную дверцу
(меньше ногтя на левом мизинце).
Муравей и пожарник протиснутся:
первый просто, второй как-то боком...
Знаю
резать скамейку так... плохо.
Но ещё хуже тихо не плакать,
уверяя, что высохла слякоть
на скамейке, что просто был дождик.
Из грязи в... Мудрость?
...Лилианне Лунгиной
Надо писать о том, что пробило,
лишь правду
и, по возможности, правду о том же - что будет.
Даже когда (если) правде той станут не рады
многие нелюди, и, что обиднее, люди.
Но увлекаться своею всесильностью красной
стоит едва ли.
Оно
никому ведь не нужно,
чтоб от червей дождевых до соколиков ясных
шли чередою сплошною то стужи, то лужи.
Разве для этого дан мне сей вычурный посох,
чтобы направо и лево, лицом или задом
им опрокидывать встречных прохожих не в росы.
Встречных…
Когда б их одних,
так идущих и рядом.
Как в окруженье тоски да изысканной грязи
вкладывать в строки правдивые нечто иное?
Недокнязей угощать не хлебами - так зразой
и средь камней замечать островки перегноя.
Мне говорила старуха, видавшая виды,
там и тогда побывавшая… без лицедейства,
явно рождённая в свете далёкой планиды:
"Помни, мой мальчик, пытайся, живи и надейся. "
Эпоха в рамке большой перемены …
...Якову Самойловичу Черняку. Учителю.
Он себя раздавал до последнего вздоха
этим странным сознаньям из племени... Дети.
Понимали ли, как прорастает эпоха
из простых замечаний и?.. В матовом свете
вечерами за окнами в серой плацкарте
по дорогам страны в узких рамках каникул,
он играть не давал нам в обычные карты,
он на кон ставил нечто важней... ... ...
Мы приникли носами к расплюснутым видам.
Мы играли свои, нам подвластные, пьесы.
Наши тайны "рыдали" порой по Мадриду.
Наши песни, как шпалы, перечили рельсам.
Сам с усам и Сусанин и с лета нажимом
не по снегу – по жизни, по старым тетрадям,
не пытаясь хранить, чем теперь дорожим мы,
без царя в голове, но со стружками в прядях.
В ряде сложных понятий
вряд ли знанье применишь.
Не как оттиск, как эхо звучит: - "A подумать? "
Всё проходит… Без спеха, большой переменой,
коридорами памяти… Память – колдуй мне!
Говорят, что частички наставников тлеют
в тех, кто вылетел в свет
из-под сомкнутых дланей.
Знать - не знать всё равно
мы б навряд ли сумели
их собрать…
Хоть в нас искренних много желаний.
Телефонный треск "- Пять-тринадцать-сорок три, это ты? " А. А. Галич
... Александру Галичу
Мы стали треском телефонным,
проснулись шорохом в ночи:
чуть слышно явственно исконным,
возможно, и воиспоконным...
А мысль одна: - Ну, не молчи!..
Я знаю, знаю, что вернулась.
Я чувствую в окошках свет.
Ползут по кругу стрелок мулы,
И мёд с усов... И тушь по скулам...
Идти в твой двор резона нет.
Зачем, когда я это знаю...
Всегда под утро крепче сны.
А ночь: не добрая, не злая
собакой рыскающей лает.
Те сны убийственно честны.
Трещит… Трещит, как пыль на дисках,
как послезвучие грозы.
И прошлое опасно близко.
Рассвет с глазами Василиска
вползает долларом гюрзы.
Ползёт. Стыдясь, отводим взгляды.
Неверие – сковало нас,
окаменевшие ограды,
дома, дворы и автострады…
Есть кто живой?
Последний шанс
очнуться, побороть заклятье,
вернуться, вспомнить, раскрутить.
Она заждалась…
В лёгком платье,
босая на краю кровати,
прижав листок к своей груди.
* * *
Мы стали телефонным треском,
последним шорохом в ночи,
в лучах рассветных старой фреской,
ожившей в дребезжащем блеске…
Трио "Его сладость и крепость возрождают человека " Вольтер
Навеяно исполнением песен А. Галича актрисой Ладой Негруль
Ладе Негруль
Ах, незнакомка, милая, скажите,
откуда эти линии стекают
и правда ли, что держатся минуты
на них, как пальцы на гитарных струнах.
Кто этот скромный тихий небожитель,
мир познающий сквозь бокал Токая?
Оранжевый... Кто он - мизинцем ткнутый,
на Вас глядящий, словно на фортуну?
Отточен остро полумягкий грифель,
рука тверда, в отличие от грунта.
На заднем плане памятью, не тенью
присутствует незримо… Тот же голос…
Оранжевые блики, будто рифы,
сознание подталкивают к бунту.
Сирены… Как преддверие почтенья,
как преломленье в свете правды голой.
На заднем плане… Тихий полушепот.
Крошится грифель (если… - от волненья).
Ах, незнакомка, он сломает мачту.
Оранжев мир и сквозь пустой бокал…
Ладонью можно по коленям шлёпать:
ритмично можно шлёпать по коленям.
От поколенья к по… туда, где начат
рисунок… Оп… опять ни ветерка.
Просто так…
Сделаю кораблик из простой бумаги
в крупную линейку.
Сделаю кораблик в недоколымаге
городской скамейки.
Утекут ручьями песенки смешные,
песенки с грустинкой:
те что удручали поступью мышиной,
блеском паутинок.
Караван историй, караван страданий,
караван соитий...
Снова на просторе метким пропаданьем
оборвутся нити.
Распустив на воле «узелки на память»,
взгляды да объятья,
просто так изволю сны переупрямить...
Пусть потом накатит.
Бабочки "Часто хоронили одни угольки вместо экипажа." Из воспоминаний Ионы Лазаревича Дегена. Танкиста, врача, поэта.
В наших жилах вскипала вода, не успев испаряться.
Мы один за одним выгорали, как в поле стога.
И эфир наполнял
треск навечно умолкнувших раций,
а огонь продолжал раздевать нас в ночи донага.
Нет у пепла имён. Наградные листы, как скрижали.
Не предай, не сверни, не умри, не забудь, не солги.
Просыпаясь в траву, языками над нами дрожали
те, кого охранить мы от смерти, увы, не смогли.
Пуповинами дул мы к родимой Земле прирастали,
но поверженных нас воскресить не удастся и ей.
Канонады затихли, и отблеск пожаров растаял
там, в за “после войны” - вереницею вечных огней.
Вы про нас сочините стихи и поставите фильмы…
и поверите… искренно в то, что никто не забыт.
Мы не станем перечить
(к тому же мы в этом бессильны),
лишь бы помнили вы, как дышать, как рожать,
как любить.
Нас учили прыжкам. Мы почти не знавали преграды.
Мы мосты брали влёт.
Нас смогли б научить и взлетать…
Но, увы, не успели… Истлели бы лучше награды…
Очень больно предвидеть нам мрамора
гордую стать…
Благодаря и вопреки
Он прочитал, что он в ответе
за тех, кого он приручил,
и выпустил на волю ветер,
с которым от рожденья жил.
Потом развелся он с женою
и распустил учеников.
Все говорили:- "Божежмое,
свихнулся наш сосед Петров".
(Ну, не Петров - Сергеев, Кацман...
Не суть, коль вышибло мозги.
А он слегка ключами клацал,
храня их от своей лузги).
А он шатался по карнизам,
на шляпы сыпал людям снег.
И доносилось гулко снизу: -
"Похоже, всё идёт к весне!"
Прошло так года два,.. чуть больше.
Он постепенно осознал,
что сам стал снежною порошей,
и ждал... Кого? .... Возможно, знак.
Комету. Полное затменье.
Десант на Марс или Сатурн,
всё повторяя: -"Тем не менее,
я не порвал злосчастных струн".
Он сам, похоже, не заметил,
как возвратился на круги
своя... Печаль всегда в ответе
за тех, кто хочет быть другим.
Он стал писать, давать уроки,
встречаться (с девушкой), дружить.
Но только... не давал зароков -
ни "навсегда", ни "надлежит".
Немного о…
Тугая связь оптических осей
ещё не называется... Не скрою,
что преломленье трепета в росе
предвосхитит её во всей красе:
материю изящного покроя.
Дрожанием осеннего листа
окутана седая паутина,
и вечность окропит дождём места,
о коих не обмолвится мистраль
прозрачности в предзимнем палантине.
Совсем немного... Фокус. Это вся
Вселенная с разгадками... И лето
с ресниц вспорхнёт, оставив, уносясь,
совсем не демонических бесят
и две брусничины на теле амулетом.
Море внутри
У каждого из нас в душе бушует море,
флуктует или ждёт, изображая штиль,
как будто говоря: - "Помилуйте, сеньоры! "
Вы хочете любви? Тут кто-то пошутил?
Возможно, вы больны: у моря ждать погоды;
ведь если грянет гром, вас смоет, как янтарь.
Влюблённый, что паяц третичного периода,
то сломленный Пьеро, то рыжий злой бунтарь.
А море, чёрт возьми, бездонней наших взглядов,
и что бы ни сказал взволнованный поэт, -
ему не занимать прозрачные наряды,
ему не отвергать влияние планет.
Оно как пегий пёс, его бегущий кромкой,
как девственный подъём взволнованной груди,
и даже в полный штиль оно вздыхает громко,
впитав галлоны слов в одну слезу: - "Прости!.. "
Паритет
Мне приснилось, что я шум за сценой.
Ну, не шум, а звуковой эффект.
Сразу показалась полноценной
жизнь, с утра приведшая в буфет:
бутерброды с поседевшим сыром
и стаканчик Зельцерской воды...
День, гарцуя статью кирасира,
сквозь окно моргнул: - Алаверды!
(*) «упал» - подразумевается объявление
игры "Мизер" в Преферансе – не брать взяток Влияние чернил ... мы как-то очень долго ощущали себя юными, и всё по именам, всё на «ты».
Лилианна Лунгина. Подстрочник
Всё по именам и всё на "ты"...
Разве это, право, не прекрасно?
Покажи мне чистые листы.
Я скажу, что вовсе не напрасно
их хранили столько смутных лет,
собирая тайнопись по крохам.
... Знаю, что несу какой-то бред.
Ты меня не делай пустобрёхом.
Вот смотри: тут здравствуй, тут – прощай.
Здесь уже реальная разлука.
Просто отношение к вещам
воскрешает стихнувшие звуки.
Просто я не зря всю жизнь хранил
эти пожелтевшие фрагменты.
Просто страх влияния чернил
был всегда весомым аргументом.
Оговорки - не всегда беда.
Не всегда небрежность и помарки.
Соль в себя впитает лебеда…
Даже пожелтев, он будет ярким,
этот чистый вечно белый лист
с оговоркой: - Всё гораздо глубже.
Жаль, что взгляд насквозь всегда тернист.
Нет – не жаль!.. Ведь он кому-то нужен.
Ко/ампания
Где-то живёт незнакомая девушка.
(Всё, что я видел - её фотографию).
Крошит старушка воробушкам хлебушка.
Правлю стихи, а верней – орфографию.
Мало покажется. Многое вспомнится.
Дождик разгонит честную компанию.
Девушка, кто ты? Студентка? Дипломница?
Я не сбегу. Мне на пользу купание.
Солнце катится по крышам облупленным.
Кронами жёлтыми прячется в замети.
Утром, весенними лужами хлюпая,
спросит: - Орлы! Вы опять горлопаните?
Как дежавю - фотография новая.
К частностям снова вниманье приковано.
Светом наполнилась зелень кленовая.
Песенка эта мне не продиктована.
Трюк
Я ведь смотрю... внимательно смотрю.
Так почему повсюду только дождь?
Чей это трюк? Признайся – это трюк.
Меня не трожь.
Вот «так» меня не трожь...
Я ждал объятий, да, – наивно ждал:
не эгоистом, нет... и не слепцом.
Меня толкали не вражда и не нужда,
к чему опять вопросы «Что с лицом?..»
Я ведь смотрю, внимательно смотрю.
Я в поиске совсем не за медаль.
Я нахожу как даль, так и приют,
но, выбрав, нажимаю на педаль...
Да, жаден я на взгляды в небеса,
поверх лесов и вдоль дрожащих волн.
Ты не бросай. Я слышу: "Не бросай! "
и снова возвращаюсь в тень колонн.
Я воздвигал их, думая о вас
и о себе: без этого нельзя.
Да неужели этот танец Вальс?
Да, это Вальс. Куда же все скользят?
Я ведь смотрю, внимательно смотрю.
Я ведь дрожу, едва касаясь плеч.
И в мятых складках запылённых брюк
не услыхать невнятную вам речь.
А я несу – несу, вот просто так.
Я берегу - не знаю, для кого.
И мой пятак - он просто мой пятак.
Он очертанье дальних берегов.
Я ведь смотрю, внимательно смотрю,
и перекрестия дороги и дождей
пронзаю, подражая острию…
любя и не любя опять людей.
Но я смотрю, внимательно смотрю,
и дождь вдруг исчезает… только шум
напоминает, что дорога к ноябрю
от ноября начнется,.. И прошу
не славы, не любви и не монет…
Подсказки?
Если встретишь – подскажи…
Постановка в…
В чем смысл любви? О, Боги! Пробудите
меня грозой и пусть я стану пьян.
Спасибо, небо: я – сегодня зритель.
Я, не расслышав просьбы: "Не орите! ",
взмахну руками, словно Караян(*1).
В чём смысл движений? Мы ли тут застыли
пред Poco Allegretto(*2) между луж.
Здесь нет вчера. Нет завтра. Или?.. "Или"
уже не правит бал. Про нас забыли.
О, небо, не томи ... обезоружь.
Беспомощности, детскости, наитья...
Не чародей исполнит столько просьб.
В чём смысл гениального открытья?
В чём бесконечность шёпота "берите"?
В чём безрассудство оставаться врозь?
Да будет так! Да высохнут все капли
дождя:
слезам, оставив путь наверх.
Когда приходит месяц белой цаплей,
когда "уже" не может быть внезапней,
да будет чист и светел этот смех.
В чём дар
не задавать вопросы?..
Боги,
избавьте,.. Нам позволив трепетать.
В чём опыт
вечно
выбирать дороги?
В чём радость быть к себе
как будто строгим?
В чём виртуозность танцев Петипа(*3)?
(В моих сносках очень много раз повторяется слово «великий» - так
получилось)
(*1) Герберт фон Караян – великий дирижер (1908 – 1989). Руководитель
Берлинского Филармонического Оркестра на протяжении 35 лет.
(*2)Poco Allegretto – 3-я часть 3-ей симфонии великого композитора
Иоганнеса Брамса, посвященной Кларе Шуман (вдове великого композитора,
которую Брамс любил всю жизнь)
(*3)Мариус Петипа – великий балетмейстер (1818- 1910), постановщик таких
балетов как «Дон-Кихот» и «Баядерка» Л. Ф. Минкуса и «Спящая
Красавица» и «Лебединое» Озеро П. И. Чайковского
Невозможность обмануть «... за невозможность обмануть» из песни Николая Старченкова на стихи Натальи Садовской
Я не умею рисовать, но по ночам рисую
смешные детские стихи, и девочку босую,
и долгожданный тёплый дождь,
графит сжимая шпаги,
и повторяю: "Обнадёжь меня без всякой магии. "
И на пути моём встают лужайки с васильками.
Над ними ласточки снуют. Их не поймать силками.
А я – попался и пока себя ругаю всуе,
её, подросшую слегка, в который раз рисую.
Попался? И не то отдашь, когда в твоей рубашке
она протянет карандаш:
"Ну,.. Нарисуй барашков... "
И, что-то смутное узря в её прозрачном взоре,
изображу, благодаря, взволнованное море.
Кода. (На уход Беллы Ахмадулиной)
С уходом каждого Поэта
на мир спускается «потом»
в едва заметном пируэте,
в поток, добавив обертон.
Но охру листьев на сугробах
проткнёт зелёная трава,
и звук наичистейшей пробы
падёт с небес на острова
гудком вдоль вод не судоходных,
покрытых памяти слюдой,
и не окончится всё кодой
да смытым ворохом следов.
И споря с бесконечной Летой,
хранящей отзвуки имён,
с уходом каждого Поэта
связь обрывается времен.
Потом рождаются иные,
потом случаются цари,
от пустоты и до поныне
строки строкой не повторить.
Не перемирия, не войны
сейчас прессуются в графит,
а чьё-то тихое «довольно»
и чей-то новый алфавит.
С уходом каждого Поэта
мы смотрим пристальней назад,
туда, где велика победа,
честна печаль, пресна слеза.
«Сегодня» - делается прошлым,
и плохо или хорошо
в потоке пройденных дорожек
знак коды на нуле скрещён.
Мы любим знаки. Мы рабы их,
нам ухватиться бы за шлейф.
Мы без поэтов, словно рыбы, и,
хмурясь мы ложимся в дрейф.
* Кода - От итальянского coda – хвост, шлейф
В музыке - завершающий раздел музыкальной
формы, дополняющий ее основную часть
В поэтике - добавочный стих отличающийся от основного.
В музыке изображается перекрестием на нуле.
Крестики и нолики
Я хочу, чтоб вы сегодня плакали,
потому что я сегодня добрый.
Хватит объясняться в чувствах знаками.
Хватит дно искать в дырявой торбе.
Никому желать не смею горечи,
обещать от слёз тех очищения...
Если только осыпанье корочки
над давно забытым ощущением.
Я хочу, чтоб вы сегодня видели
вместо тучи солнышко в берете,
чтобы ваши каменные идолы
засмеялись звонко, словно дети.
Нарисуйте, ну хотя бы мысленно,
на асфальте крестики и нолики.
Каждый всё-равно немного висельник,
но сегодня - нам накрыты столики.
Фигуранты
Идёт-бредёт по улице,
по улице-сутулице,
сутулице горбатой
малыш с большой лопатой.
Возможно, очень скоро
он сядет в поезд скорый
и, расстегнувши ворот,
построит новый город.
За синими горами,
за громкими хорами,
под небом светло-синим,
где вы сидите сиднями.
А что вам было делать?
Ведь вы белее мела,
Ведь чище вы блокнота
и все забыли ноты.
И если он вас спросит -
ответите: "Нот - восемь."
Малыш лишь рассмеётся,
в том поезде вернётся.
Такой же конопатый
с подросшею лопатой,
с набухшей партитурой,
похожий на фигуру.
Летать иначе… (Якобынечтобы)
Чтобы писать стихи,
нужно забыть про крылья,
нужно не верить в чудо –
только писать стихи
так, чтоб крошился грифель,
чтобы потом корили
якобы за причуды...
Помни, сжимая грифель:
нужно писать стихи.
Можно, на травке лёжа,
можно, ногой махая,
можно, жуя травинку.
Лучше – сдирая кожу
так, чтобы лучше слышать,
словно без крыл порхая,
якобы для разминки.
Чтоб изнутри и свыше.
Чтобы сдирая кожу.
Видите, как всё просто?
Якобы лишь усердием.
Якобы по наитию.
Слово такое: просто.
Просто подрос подросток.
Если не к милосердию.
Если и не в ревнители.
Как... сформирует вёрстка?
Всё остальное просто.
Всё остальное – рифмы.
Нужно забыть про крылья,
но ни за что не прятать,
и перейдя на ритмы,
нужно летать иначе:
чтобы сердца открыли.
Чтобы глаза не прятать
и не стесняться, плача.
Брызги ли возле рифов?
Каприччо
А кто умеет? Вы? Ну, да. Ну, да...
Да обойдёт Вас стороной беда.
И пусть всегда, везде у Ваших ног
скребётся море нежно о порог.
Скребётся... словно ножик о пирог,
как ноги по шершавостям дорог.
Пусть те, кто дорог, к Вам придут на пир.
Сегодня.
Я?
Я, как всегда, на пирс.
Не впрок и не постфактум
(вверх и вниз),
Там мой каприс совсем не мой каприз.
Девятое дело (Камерный поэт)
Записать на бумагу - десятое дело,
как и не записать и забыть до поры.
Я сидел. Нет – стоял. Нет - сидел... Ты – глядела,
как над крышами стройно вздымались пары.
Там любили, прощались, надеялись, жили.
Там под крышами ждали. Там я тебя ждал.
Там слова меж парами незримо кружили.
Что
они сторожили? Что
я
упреждал?
Позабыть - как придумать. Свести - словно выжить.
Не сойдутся под звёздами эти дымы.
Эти песни взметнутся до неба на лыжах.
Слышишь скрип?.. Оттого ли сейчас мы не мы?
Оттого ли желанье ускорить вращенье
побуждает ладонь положить на ладонь?
Записать – на воде возродить возмущенье.
Я не знаю, кого попросить: - Не долдонь!
Но пора наступает как утро сквозь сырость.
Ничего необычного в сырости нет,
как и нет недосказанных мыслей в пунктире,
а тире между точек, как мы меж планет.
Этот серый пейзаж – он, скорее, весенний.
Он скорее согреет, впитав новый день.
Этот звук?..
Вновь рассыпалась горсть потрясений.
Это платье... Ты помнишь?
Раз помнишь – надень...
Мы столкнемся опять, убежав из кунсткамер
или камер обскура?.. Где вход в лабиринт?
Очень многое можно поведать руками.
Записать? Подарить?..
Если хочешь – бери!
Если хочешь – увидь. Если можешь – уверуй
в этот камерный мир, что я создал для нас.
Записать… раз десятый?.. Но снова, как в первый.
В этой камерной пьесе шаги – резонанс.
Когда нет слова в языке Великая актриса Фаина Раневская позволяла себе крепкие выражения. Когда ей сделали замечание, что в литературном русском языке нет слова "жопа", она ответила — "странно, слова нет, а жопа есть... "
Как вылезти из?.. Опа!.. Да никак.
Не то что ты… Наш век - сплошной "шлимазл".
Не стоит так глядеть на двойника
коль сам его, любя, однажды сглазил.
И бормочи теперь про путь назад,
найти пытаясь пороскошней рифму...
Как не крути, а всё выходит "зад".
Как он далёк от знойного Коринфа(1).
Они придумали себе других богов.
Тебе-то что. Ты ни в каких не веришь.
Всё избегаешь кроличьих бегов
и бродишь... Кто ты?.. Капуцин? Кто?..
Дервиш?..
А могут ведь копеечку отдать.
Тогда не станешь предрекать болото?
Но что это? Дверной звонок «Та-Да».
И?.. Кто-там? «Тут искали позолоту?»
А говорят, такого слова нет,
как нет плохой поэзии и вкуса.
Вкус это что? Вкус- это камуфлет(2).
- К вам девушка. - Откуда? Из Тарусы?
- Похоже, мы приехали? Почти.
- Мешает что-то? - Белый лист и Parker.
И черный лист: квадрат. - Квадрат? – Учти,
пропорешь – полетишь один: не в спарке(3).
Безмолвствует народ, который век.
Куда, куда вы удалились? Тут я.
А в небе расцветает фейерверк
и освещает новое распутье.
А ведь при всём я знаю, что хочу,
притом, что не ханжа, не пуританин,
я глобус, ставший вычурным, верчу.
Благословен ли тот, кто неустанен?
Народ ли шепчет за стеной «Да здра…»
(не о царях, не о кумирах даже)?..
Поможет выбрать мех его мездра(4):
её отсутствие искусственность подскажет.
А как нам быть с материей иной,
когда окажется… что нет такого слова?
(1)Коринф – город, в одно время славившийся
оргиями, развратом и роскошью.
(2)камуфлет – подвох (а также взрыв снаряда без воронки или подземный
взрыв мины для разрушения минных работ противника)
(3)спарка – двухместный самолет для пилота - инструктора и стажера
(4)мездра – нелицевая сторона кожи или шкуры, важна при выборе,
скажем, шубы. В искусственных шубах ее нет.
(1)Мне
(2)Игрок, который убивает из-за спины или
маленький капризный ребенок.
(3)аффтар, выпей йаду
Грустная сказка с открытым окончанием
А всё-таки жаль, что в Москве больше нету поэтов:
поэтов веселых, бредущих домой налегке.
Концом папироски рисуя в ночи пируэты
поэты исчезли под ливнем, вошедшим в пике.
Возможно, в дожде этом летнем, осеннем, весеннем
растаял бесследно их юный наивный порыв,
а может быть, с пиками капель впитав потрясенья...
невесть от чего, поменяли условья игры
поэты... Не тайте, признайтесь, куда вы исчезли?
В кого воплотились? Зачем омрачили чела?
За плотными шторами морщитесь.
Нет правды в кресле.
Одно осознанье. Тоска не жужжит, как пчела.
К чему констатации истин, известных с пелёнок.
Припудрите лоб, ваша бледность уходит, Пьеро.
У Вас под окошком из лужи напился козлёнок.
Есть шанс, что под утро сожмёт он в копытце перо.
И будут дворами Алёнушки тщетно метаться.
Упрямо... Молчат колокольца, и пушки молчат.
И то хорошо. Наступила эпоха ротаций:
вращенье - момент, что изучен, но всё непочат...
Молчат или пишут, что время настало такое,
писать под дождем, протекать, превращая козлят
в подобных себе. Не козлята ли водят рукою?
Вопросы не ставятся но, слава Б-гу, не злят.
Промокнув до нитки и платье сменив на сухое,
усевшись в старинное кресло поближе к окну,
одна из Алён притворится немой и глухою,
откроет журнал, чтоб сильней тишину подчеркнуть.
Но дождик не даст.
Он скребется с завидным упорством,
и плачут козлята, и пишут поэты о том.
И только во взглядах Алён ещё нету притворства.
Пока ещё нету.
Как нету поэтов.
Жгутом
скрутились потоки, не зная, что время их вышло.
Окончился дождь. Что-то будет? Надейся и жди.
Смеркается.
Слышно, как в арке во двор кто-то дышит.
Возможно, боится, что снова начнутся дожди.
Диптих Искупление. Месть (стр. 69) Диптих Искупление. Вся человеческая мудрость "Что, если я ошибся, и этот человек не настолько несчастлив, чтобы заслужить счастье? Что станется тогда со мной? Ведь только вспоминая добро, я могу забыть о зле." Александр Дюма
Л.Л.
"Фараон" входит в гавань Марселя.
Мачты гордо несут паруса.
Свет закатный по стенам рассеян,
и так больно любимых бросать.
Гомонятся на улице дети,
засыпает в кадушках макрель.
Где же ты, освежающий ветер?
Не спешите стреляться, Моррель.
"Фараон" - не "Летучий Голландец".
Ваш спаситель - совсем не мертвец.
Привкус прошлого, будь он неладен...
Цель теперь оправдает Творец.
Перьев белых и черных морганье
скоро смоют страданий дожди.
Словно в фокусе Фата Морганы
преломленьем "надейся и жди".
Если сын за отца не в ответе,
перед сыном в долгу за отца
тот, кто многое зная о свете,
тень не смеет одернуть с лица.
Он не верит в свое искупленье.
Месть оставив, верша вновь добро,
он свободы пожизненный пленник.
Здесь бессильно его серебро.
И алмазы в пещерах бессильны.
Остаётся лишь выломать дверь,
не как друга моля, а как сына…
Не спешите стреляться, Моррель.
Заклинением - "жди и надейся".
Нет – он любит не ради себя:
только в этом его чародейство.
Пусть Моррель воскресает, скорбя.
Чтоб не почудился кому-нибудь обман (Как будто в первый раз)
Всё движется к весне -
и этот снег,
легко скользящий манной в поле зренья.
Он падает как будто в первый раз,
хотя все говорят «конец сезона»,
и ничего не нужно объяснять,
лишь посильней сжимать в ладони пальцы.
- Вы пешеходы? – Нет, мы постояльцы.
Мы движемся от станции зима
как будто безо всякого резона,
на все вопросы отвечая парой фраз,
стараясь в них не ставить ударенья,
чтоб не почудился кому-нибудь обман.
Всё это так. Так говорят тома
стихов, что мы пока не написали,
но жаждем,
а пока идём сквозь снег,
и наш поход - он вовсе не побег:
прогулка пред весною возле дома.
Мы не ответим на вопросы, кто мы...
(Да,..
постояльцы –
в том сомненья нет,
но постояльцы - вовсе не ответ,
как не ответ, что жаждем мы стихов.
А снег в падении опять поглотит «кто»...
Всё движется, не может всё стоять,
и потому не стоит звать, а также ждать,
но стоит знать, что снег идёт к весне.
Не станет суть от этого ясней,
да и плутать сквозь пелену не станет легче,
хотя порой приятно так плутать,
куда приятней, чем стоять, всё зная,
хотя приятнее всего сжимать ладонь.
Само собой...
О чём я?
Да о снеге.
Об этом ослепительном побеге,
что вырастает гордо сверху вниз,
что украшает день, но больше вечер,
движеньем всем внушая «ну же – тронь»
О чём я? О весне?
Нет – про ладонь.
Опять ладонь?
Опять...
Опять, опять.
Снег неземной идёт к весне не вспять,
а вот ладонь...
Ладонь - она земная,
она твоя,
ей хорошо в моей,
и это тайна тысячи морей,
и тысячи ветров и островов,
и я – не балабол, не острослов,
хотя люблю разящие глаголы.
Снег падает меж потолком и полом
на стол, на чашки с кофе и кровать.
Снежинки научились ворковать,
иль это я сегодня им позволил?
И вот уже опять с тобой мы в поле,
ах, этот снег, зовущий нас к весне.
Ты спишь, но для меня ты не во сне.
Я чувствую твою ладонь в моей.
Ведь ты – моя весна.
Булочки для поэтов
... Посвящается фильму «Мелодия белой ночи»
Я ищу Это в прошлом, вот только понять не могу,
что же именно там позабыл, чем так держат меня
сладковатые крошки, которые спрятал в фольгу...
В моём паспорте штампы потёртостью тихо звенят.
Где изюминки счастья? Я их ковырял не спеша,
невзначай раскусил и орешки – учёный балбес.
Болтуны не кичатся в сердцах о минувшем бреша.
Звук как будто взбесился,
с дождём низвергаясь с небес.
Но пока тот поток не потоп, я не стану грустить.
Тонок стан у печалей. Движения плавны. Уста
на запоре. Фольга ли в карманах хрустит,
или под башмаками разбитый на счастье хрусталь?
Не тоска и не страх...
если только – желанье понять.
С верхней полки, как прежде,
смотрю, замечтавшись, в окно.
Что таится в кустах,
томный взгляд заставляет поднять?
Не подскажет ответ…
правда…
молча зарницей сверкнёт.
Убегать от грозы и стремиться навстречу опять,
не приметив, кто новые булки поэтам печёт.
Тонок стан у печалей, их тянет фривольней обнять,
а они словно ждали – щеке подставляют плечо.
Но непрочен союз. Крепче разве предутренний сон.
И ищу я не тлен, не людей, не слова, не мосты.
Там готовы ловушки для слишком дотошных персон,
так и ждущих, как кто-то их в спины окликнет на «ты».
Я ищу, невзирая на скрипки, что плачут навзрыд,
и на трубы, из жерл у которых плывут облака.
Тротуар не расколот, газон вдоль него не изрыт,
и пейзаж состоит из кривых, как я их «обликал».
Мой пиджак выходной на локте полусогнутом смят.
Я седее чуть-чуть (не увидеть). Я так же горяч.
Из фольги просыпаясь, неслышно за мной семенят
крошки… Булочки новые сетуют: «Спрячь!»
Я ищу не ответы, не правду, не юность, не ложь,
не тоннель
(поезд так же на свет вечным зомби летит),
не умение верить надежде, не крошек галдёж,
и не страхи (их было и будет на каждом пути).
Черно-белые образы… (вряд ли их Эшер писал).
Болтуны мне подскажут. Что именно? Инь или ян.
Выгорает трава, но зато вырастают леса.
Если счастье отыщешь - ступни об него не порань.
На шёлке…
художнице Марии Каминской
На этом снимке Вы почти что клоунесса.
На этом снимке Вам немножко не хватает
на заднем плане журавлей над лесом,
и жёлтых листьев, что с волос слетают.
Я не горазд выдумывать сюжеты,
хотя горазд мечтать... Я сам, как клоун,
на этом снимке. Я б надел на Вас манжеты.
Мне очень стыдно. Я совсем не избалован.
А дождик падает, как карандаш: со скрипом,
и где-то в отдалении играет
мелодия: совсем уже охрипла,
а светоч вечера моргает и моргает.
Я не о том пишу, о чём хотел бы.
И спрашивать меня не надо – не отвечу.
На подоконнике в стакане ветка вербы,
и дальних фар опять танцуют свечи.
Но возвращаюсь от дождя к запавшей теме:
на этом снимке Вы, как самый младший ветер,
целующий меня хотя бы в темя,
проращивая там букет соцветий.
А дождик - он без устали всё строчит.
Ему б стучать, а мне глядеть в дверную щёлку.
Там на пороге наступившей ночи
на этом снимке Вы художница по шёлку.
Без лонжи… (На две сажени)
Вере Полозковой
Девочка выросла. Девочка стала известной.
Девочке стало так многое неинтересно.
Девочке, к счастью не всё ещё в Мире понятно.
Как и для нас, есть в её картографии белые пятна.
Девочка мудрость зажала в одной из ладоней.
Строчки её на две сажени стали бездонней
(как и глаза). А слова? ...Она ими владеет.
Я же, внимая, к утру становлюсь бородее.
Девочка та - глубиной меня старше. А впрочем...
(Там неразборчиво. Тут –
многозначащий прочерк...)
Девочка просто творит. Как творит? Как и дышит.
Что ей до нас?.. Ну, а мы...
Запасаем кубышки?
Девочка, что не случится, не скажет «довольно».
Хватит ли совести нам и ума догадаться, как больно
ей на экране, со сцены, страниц улыбаться.
Каждый четвертый (ну пятый) из нас – папарацци.
Что ж до того, что во многом я с ней не согласен?
Может, я прав. Даже с этим всё так же прекрасны
строки стихов (и другие её проявленья).
И наплевать на формации и на поколенья.
Девочка просто живёт и творит так, как любит.
Кто-то её ненавидит, а кто-то из куба
стереотипов внимает любому движенью.
Свойственно острым умам (и обратному)
это брожение.
Кульбит
Два мальчика глядят на первый снег,
как я на них в дарованном нам сне,
как ты, нагая, за движеньем глаз
моих. Как будто в первый раз,
слежу я за паденьем платья на пол.
Везувий, украшающий Неаполь,
страшит неотвратимым: ведь кальдера
напоминает каску гренадера,
чай пьющего в преддверье новых битв.
Один из нас готов свершить кульбит.
Снег засыпает город, словно пепел.
Нет ничего смятения нелепей.
Лепя свой легион под зонги зим,
шепчу, как твой наряд неотразим,
неотделим от шелеста белья...
Опять мой дом покинул стапеля,
взлетел, а может, погрузился в день,
на крыльях платья полетел в «нигде»,
двум мальчикам неся снежинок рой,
а мне лекарство справиться с хандрой.
Два мальчика… который - мой двойник?
Они к окну, а я к тебе приник.
Снег осыпается опять с ресниц на грудь.
Я снова влез в рисковую игру,
хотя,.. Признаться, влез уже давно.
Когда? Когда… Когда смотрел в окно.
Когда сказал мне тихо старший брат
«Скорей бежим глядеть на снегопад.»
Когда мы с ним не знали этих слов.
Когда не ведали, что есть добро и зло.
Две стороны
Я стою под дождём и смотрю на Восток.
Льёт настолько, что в метре не видно огней.
В стороне, захлебнувшись, хрипит водосток:
- О, безумец, уймись, не усиливай гнев!
К нам на дно, как не тужься, рассвет не дойдет.
Будь мудрее, как младший твой Западный брат.
Он себе на уме. Он рассветы не ждёт.
Отражает закат без особых затрат.
Он сверкает, как золото ста магарадж.
Ну, а ты? Навлекаешь проклятье богов.
Хочешь треснуть? Трещи. Осыпайся в гараж,
но сними эту боль с моих мятых боков.
Да, он прав, эта ярость нисходит в меня.
Он страдает за то, что я Ночь не люблю.
Моя совесть чиста: ведь в преддверии дня
наши слёзы, как водится, я пригублю.
Он забудет к обеду, что был этот дождь.
Он не скажет ни слова – он нем без воды.
Если свистнет от ветра, что вызовет дрожь
у меня... Нас рассвет оградит от беды.
А мой западный брат? Да – богат и красив,
но не утром, когда его роскошь в тени.
Капли света прекраснее капель росы.
Угадайте, которая тихо звенит?
Одна строка, лишённая пропорций
Вы скажете, что предрекать легко.
Я возражать не стану, заикаясь,
застрявши в горле лёгким ветерком,
и проскочу средь туч, слегка толкаясь.
Там, разглядев Планету с высоты,
почувствую, как грузом облегченья
я вниз ныряю в поле, и... Цветы
посмотрят в небо все без исключенья.
Изобразив себя одним из них,
я потянусь в ночи навстречу солнцу,
и горло разорвёт не то чтоб стих –
одна строка, лишённая пропорций.
Да здравствует нарушенный размер,
квартиры без углов и без лекал.
Я не сторонник мер и полумер.
Я задремал в потоке ветерка.
О, Господи, куда меня несёт?!
Я и река, и цапля в камышах,
и водомерка, и рассвет... Я это всё,
когда "дышать" срифмуется с "решать".
Вы спросите, откуда я такой…
(Вода тогда внезапно засверкает).
Не верьте мне, что ветром быть легко.
Что правда – он проворней проникает
в укромные места (но не души).
Выходит, ветром быть мне мало толку?
Смотрите: цапля там же… Камыши.
Рисунок древний, вышитый на шёлке.
А может, это к нам явился стерх?
Садитесь на меня – пора в дорогу.
Вы скажете, - пришла пора утех,
а я - что за излучиной пороги.
Штрихами по воде наискосок:
не грифелем, не клювом, не ногой.
И в реку, и в реке опять песок,
невидимый над полем и тайгой.
Не водомерка, не осока, не камыш,
и (можете не верить) - и не грусть.
Не я. Не ветер. Кто? Услышь "услышь!"
Повтор? Нет – не повтор. Не наизусть.
Секреты пряденья (Бетховен. 17-я соната. Третья часть)
С.Т. Рихтеру
Как гладь океана в затишье волниста...
В дыхании клавиш таится дорога.
Не надо смотреть на лицо пианиста.
Не надо пытаться услышать в нем Б-га.
Постичь тайну пальцев? Как душу? Не стоит.
Секреты пряденья сильней пониманья.
Но воли не хватит промолвить: "пустое".
И бег... По волнам? Это вовсе не мания.
Лицо запрокинуто к небу. Простите.
Сквозь музыку вы не услышите хруста.
Нет, он не страдалец. Не демон. Не мститель.
Он звук? Он повсюду, где было бы пусто.
И бег по волнам, что огня полыханье.
Простите: сегодня погашены свечи.
Так легче расслышать, как льется дыханье
сквозь плавную темень на кисть от предплечья.
Не тешьте надеждами скорой разгадки.
Не раньте себя, осознав невозможность.
Ведь в шторм океан ослепительно гладкий.
Прекраснее нет слова… Слова "тревожно".
Но бег по волнам - он всегда возвращенье.
От боли до боли. От счастья до счастья.
И те, кто не понял – достойны прощенья.
И в этом прощенье срастаются части.
Портреты любимых останутся в тайне.
На кончиках пальцев одна только Вера.
Нет слаще подарка, чем Выбор скитаний,
застыв лишь на миг в темноте у барьера.
Ce que j'ai vu ce que je vois*
С их синевою я богаче Крёза.
Без – славный пленник вечной мерзлоты.
Цвет неба обезболит без наркоза,
сменившись... Не хочу, чтоб мёрзла ты.
И, айсбергом у горизонта тая,
не твой, не свой, но... и не истукан,
я, всматриваясь, слышу птичьи стаи,
я, вслушиваясь, вижу океан.
Тот самый, что не делается мельче
в жару,.. не промерзающий до дна.
Он – плед, сейчас наброшенный на плечи.
Мой плед, а ты как будто в нём одна.
Добро и мглу, любовь и зло – он всех поглотит.
и этот страх, сховавшийся в углу.
Он состоит из наших слов. Он плоть от плоти
из нас с тобой. Звук вцепится в иглу,
чтоб поскорее соскочить с пластинки
и намотаться на всё тот же плед.
Схватиться б за него, как за тростинку.
Но кто здесь? J'ai. К вам можно? S’il vous plait**.
Прошу простить меня за мой французский.
Игла? Ушко? И?.. Значит, дело швах?
Похоже, что наброшенный на блузку,
он повод присмотреться. J'ai vu, ah!
* "Что я видел, что я вижу" [скё же вю скё жё вуа] (фр.)
** Пожалуйста (фр.)
За ширмой из бамбука
Человек идёт сквозь заросли бамбука.
Кто подскажет, что его влечёт?
Острый меч, как флаг, сжимают руки.
Человеку нет иной науки,
как рубить и как валить плечом.
Человек идет, как будто твёрдо знает,
что там за… Как…
можно это знать?
И ухмылка у него не злая.
И не слышит воя он и лая,
в свой бамбук вгрызаясь допоздна.
В спину взгляд, с воды взметнётся
чёрный ворон.
Человек идёт. Идёт навзрыд.
По колено в жиже? Значит, торен…
Плечи в кровь? Путь сквозь бамбук просторен
за спиной.
А кем?
Ну, взрыт и взрыт.
Стихло. И не канонада, и не грозы…
Отрыдали эхом крикуны.
Он идёт – поэт житейской прозы.
Он случайно выглядит серьёзным.
Из-за снега ранней седины.
Снег не седина… Они всегда на месте.
Снега струны, тот же самый лес.
Человек идёт сквозь лес к невесте.
Неуклюжий здесь и неуместный
средь прохожих… Не поможет пресс.
Человек смешно так двигает руками
и плечами, словно был зажат…
На душе у человека камень:
он в бамбуке рыскает веками,
а над той, что ждёт – снега кружат.
Там, вдали, за занавеской из бамбука,
Щёку положив на года нить,
ждут его удача и наука,
слово, дело,
и, конечно, руки,
чей удел хранить, а не рубить.
Что несёт им человек?
Да что имеет.
В сердце горизонт, в ладонях снег.
Он решился.
Он сейчас посмеет.
Не сбежит и
не окаменеет.
Прорастет пред нею, как побег.
Лицо, подставленное свету
Галине Хомчик
Свет лунный сплетается с солнечным в жгут,
и капли вскипают, касаний дождясь,
ладони и лица без умысла жгут,
печальными блёстками в косы впрядясь.
И всё – ничего. И не ночь, и не день.
Ни выдох не сделан. Не задан вопрос.
Нигде не заметить мельканья недель.
Орган папирос незаметно подрос.
И кто объяснит, почему так болит
(почти незаметно, незримо для лиц)?
Свет лунный и солнечный, словно болид,
рутину внезапно прорвёт верениц.
По Вере отпустят и спросят по ней.
Ты вышел на край - так покрепче держись.
Схватился? Тогда не пугайся огней,
и ветра не бойся, что бьётся во ржи.
Внизу, затаившись, уснул океан:
во ржи, и в лесах, и в людских волосах.
Однажды опишет полёт Лукиан.
Напуган? Тем более жгут не бросай.
Роса засверкает, листва задрожит.
О, радость моя, появись не спеша.
Прошу, сбереги от личины ханжи.
Не выйдет "не сразу" – не дай ни шиша.
Не ночь и не день. Впрочем, всё – ничего.
Та боль не проходит – так лучше для всех.
Свет лунный и солнечный в виде снегов
баланс не нарушат сугробом потех.
По Чувству одарят, с него и возьмут.
Не стоит жалеть ни улыбок, ни слов.
Путь млечный на лоб повяжи, как тесьму,
но жгут не бросай, чтоб тебя не снесло.
С листа
… А.
Как дарится тепло? Откуда брать?
Не спать две ночи? Две недели? Месяц?
Высасывать из слова "созидать"
нектар флажков сигнальных, скрежет лестниц?
Слагать сей звук (как складывают пазл
в рисунок рваных линий дней недели)?
Нет, чтобы о себе сказать "шлимазл",
ладонью прикоснувшись сквозь метели.
О, я теперь изысканный молчун.
Не телепат. Не антикашпировский.
Я, засыпая, к вам опять лечу
с моим блокнотом в мелкую полоску.
Мне, честно, очень страшно говорить
так нужное - "Вы как? Я так волнуюсь…" –
пока мои (мои?!) богатыри
из строк моих бредут, слегка тушуясь.
Поверьте мне – они несут слова
моей любви. Приказ - Всем спать! (То – шутка).
Они несут частички волшебства,
хотя цена ему – всего минутка.
Всего минутка. Максимум!.. Хотя,
для каждого из вас, мои родные.
А дни летят. Ко мне и к вам летят:
года, недели, будни, выходные.
Частицы всех сомнений, суеты.
Частицы недосказанного чувства.
Так хочется дарить сейчас мосты,
взлетать над бездной, совершать безумства.
Вот так писать: с листа, с себя содрав
прикид изыска, мудрости и цели…
И я наивно верую, что прав,
что и без слов слова мои согрели.
Гавот
Снег возникает внезапно в конце поля зренья.
В нашем пространстве явленья имеют начало.
Щедрой рукою, совсем не боясь разоренья,
кто-то неведомый хочет засыпать печали.
Ах, как приятна бывает такая забота.
Мало-помалу снежинки становятся илом.
Вкрадчиво вторя старинным движеньям гавота,
мне под ладонь сквозь него проступают перила.
Кто-то прикроет глаза – снег посыплет быстрее.
Вновь приоткроет – уже не умерить сближенье.
Снег помогает сомненьям впиваться острее.
Расположенье снежинок – что звёзд положенье.
Но им не хочется верить, предчувствуя слякоть.
Музыка свяжет сердца через пару мгновений.
Вы не стесняйтесь – поплачьте…
сейчас можно плакать.
И не гадайте: а кто безымянный тот гений.
Спрячутся за мельтешеньем звоночек трамвая
и незатейливый долгий троллейбуса присвист,
не от снежинки к снежинке: от ада до рая
или обратно… под кашель пришедших хористов.
Мир подготовился к празднику. Ждут дирижера.
Правда, смешны, кто метели считает ненастьем?
А чудодей сам себя всё считает стажером.
Ну а глаза закрывает мечтательно Настя.
Настя? Ну, да. Так зовут её в нашем пространстве.
Звёзды так выпали, ноты сложились и рифмы.
Мир – это комната в белом волшебном убранстве.
Эти снежинки – хранящие музыку нимфы.
В комнате этой волшебной всегда много света.
Он помогает прогнать все сомненья и страхи.
Виолончели и скрипки, рояли и флейты…
Наше пространство не сможет вращаться без Баха.
Один из них
Дмитрию Кутовому
Слывут поэты чудаками,
а я, прости, один из них.
Крадётся полночь чердаками,
и город наш почти притих.
И если кто сейчас и бродит,
ломая плавность тишины:
коктейль прозрачнейшей природы
да строфы, что пока смешны.
И я – смешной, вдвоём с тревогой,
спасаясь от своих безумств,
ту тишину тесню немного,
топчась под полночью внизу.
Со стороны – давно мне зябко,
а изнутри я весь горю.
Такой не вбитый гвоздь без шляпки,
такой молчащий говорун.
Наш город. Третий и не лишний.
Спасибо, город, что ты есть.
Спасибо за твои афиши,
За то, что смог на них прочесть,
как струны бельевых верёвок
под парусами простыней
провисли, ожидая шорох
метнувшихся в дворы теней.
Наш город притворился спящим,
как притворился, что он наш.
Я обращусь к гидранту – Спляшем?..
Но ринусь вдруг на абордаж
готовой к плаванью скамейки
в морях грядущих октябрей.
Она - как мозг мой: вся в линейку,
мой флагман в порт твоих дверей.
Про…
Господи, сколько проседи я получу без спроса,
как грант от Фонда Сороса,
прежде чем до меня дойдет,
что никто не ждёт,
ни что я поумнею,
ни когда подарю камею,
ни когда посмею…
Никогда?...
Toy…
Постой…
Вишлист, он как стол пустой,
хотя на столе беспорядок, который месяц.
Перекрой все проёмы покрытых обрывками лестниц,
ведущих к малюсенькой клетке
с прозрачным окном…
Пусть грязным, но всё же прозрачным
хотя бы для света…
О, боже, не дай… Да, не дай мне просить.
Не давай мне совета…
Вот если какой-нибудь знак,
что я вычеркнул нужный вопрос…
А Сорос пусть гранты даёт самым умным ученым.
Мой грант – быть в любимых глазах навсегда увлеченным.
И странным - в любимых и…
в разных, случайно скользящих ….
I see you. O 'Kей.
Мне так застывать не впервой, углядев на руке
созвездие из мириады незримых былинок…
Созвучие,
соизмерение замшевых спинок,
пустующих кресел и тщетных попыток бежать
вприпрыжку и шепотом,
плавно скользя между листьев,
взрывающих почки и залпом слетающих вниз.
Отдельных,
присевших на миг на тот самый карниз
окошка той самой площадки, с которой не видно
ошибки побед и победы ошибок,
и снег,
и окна кофейни внизу, и счастливых влюбленных,
а может, несчастных любовников…
Пыльно вокруг…
Воркуют.
Площадка в проёме под самою крышей,
а может, чуть ниже …
резонно – не выше.
Нервишки.
Усталость. Желанье связать, и сказать, и молчать…
О, Господи, нам не дано замечать, понимая…
Я знаю,
я знаю, я знаю,
я знаю,
я знаю,
что честным не веря, что умных держа за не тех,
лишаю не только себя… и не только утех…
***
И все же не те,
говорящие мудро,
ведут…
Ведут… Может быть, мы и сами в охотку введемся…
Слонята, а хвостика не было…
Нет – значит, нет.
Но где то окошко, сквозь пыль нам несущее свет?
Я, кажется, сам попросил перекрыть все подходы…
Резонно.
Да мне всё равно из подъезда на волю к озону…
Хотя он почище в грозу, а я вышел на снег…
О господи, но почему мне так стыдно краснеть,
Краснеть оттого, что мне стыдно.
Мне стыдно?
Мне стыдно…
Ведь было бы хуже с обратным порядком вещей.
Откуда такое желанье?
…
похлеще…
Я вам не мерещусь? И Вы мне совсем не мереще…
Я сам (было дело) просил не давать мне совет
***
Я утром,
собравшись с умом,
запишусь в дураки.
Не надо истерик, усмешек,
советов…
Отвечу лишь: "Дудки."
(С нуля, так с нуля).
Не они протрубят мне побудку?
Кто крайний? Где бланк? Не подскажете, как
заполнять?
Я снова один?
У кого же я буду учиться?
О, Господи, только, пожалуйста, вновь промолчи.
Я сам отыщу, как других задевать за живое…
Я слышу, как кто-то за стенкой утробно так воет…
Я очень надеюсь, что это сегодня не я…
Вам не показалось?
Хм, хм?
Немного бледнее?
А что в кулачке?
В кулачке?
Для кого-то камея.
Кому-то былинки.
Кому-то бардак на столе.
Кому-то окно и кафешка внизу, и в ней двое….
Не слушай меня, не скрывай, я найду и отмою
(вот только не стану гадать, кто те двое внизу)…
Вот только не стану себя я учить наизусть.
Вот только искать то окно я, увы, не устану…
А Сорос?
Он тут непричём, не с него – с меня спрос…
Потомкам Гондваны (Неотектоника)
Города вырастают, как мы, вылепляясь из камня.
Города вырастают из нас, словно мох из скалы.
Оказалось, вчера раскололась неслышно Гондвана,
но не зная об этом, я вёз за удачу калым.
Всё, что было, отдал, позабыв заложиться на случай,
и швырнул нас разлом врозь,
ресницы слегка опалив.
Мне достался большой материк
без руля и уключин...
Так внезапно приходит вполне регулярный прилив.
С полусогнутых рук
брызги волн, от локтя до запястья,
побегут на, песок и осока ужалит ступни.
Капли тихо сползутся в одну,
и неназванной страстью
мир проявится сквозь, как позднее - зима из лепни.
Там, где мир, там и город,
всходящий под пристальным взглядом:
от локтя до запястья. Ладони взывают к снегам.
Капли к каплям стремятся:
числа нет отважным отрядам.
Я припрячу одну. Я не жадный. Я город отдам.
День за днем. Зародятся дома и поселятся люди,
привнося головастиков чувств и микробы надежд.
Город, словно пирог
на волшебном базальтовом блюде.
Вместо сахарной пудры –
снежинки с потупленных вежд.
Отросли - пуще прежних –
за сотни столетий ресницы.
Потому ли над крышами царствует снова метель?
С боку на бок вращается тот, кому это приснится.
Тишину нарушая, хрустит, откликаясь, постель.
День за днем мир и город дозреют до Нового Года.
Невзирая… сработает шифром удачным геном,
и удачною названа будет такая погода,
и не сон это будет, а таинств встревоженных сонм.
Пуантилизм
Памяти Виталия Калашникова
Это было буквально вчера.
Я любил и я знал, что любим.
Улюлюкали в ночь кучера:
- Ты, приятель, непо
колебим.
И, счастливый, летя через лес,
повторяя слова наугад,
в саму вечность по плечи бы влез,
как бесёнок... Не ради наград,
ради чьих-то чуть слышных "Ау",
ради слез, позволяемых смыть.
Прутик медленно месит золу.
Я – мечты, и сердца, и умы.
Я так жду, что опять в спину мне
Вечность, долг возвратя, прокричит:
- Эй, приятель... И ночь не темней,
и совсем не скуднее харчи.
Ну и что: нет карет да ракет.
Есть дороги, и память, и та,
разобравшая неба паркет
неподвластная, но красота.
Звёзды сложены в цепь домино.
Звёзды в пригоршнях, словно пшено...
Я придумаю дом, пусть иной.
Я приду. Раз сказал - решено.
Это было. Давно. И со мной.
Я забыл, но я знал, что любим.
За стеною сопит стременной.
Конь свободный пасется.
Рябин
красный пу
антилизм режет слух:
- Ты, приятель, непо…
Тает дым.
Я опять заслужил оплеух.
Я бы мог оказаться седым.
Щелкнет эхом под пяткой сучок
или кучера хлыст (не фантом),
непопавшихся в детский сачок…
Эй, по курсу: Любовь за бортом!..
И всё-таки город…
Как томик стихов,
постоянно лежащий
у края стола,
открою наш город,
хотя наизусть помню
двери и окна.
Я вырасту
на перекрестке печалей
листом из ствола.
Ты штору слегка отодвинь…
Не узнала?
Промокли волокна.
Дрожу.
И никак не унять мне дрожанья,
и тем дорожу.
Дороже сейчас
не сыскать днём с огнём мне
меж строчек дорожек.
Из прутьев дождя,
из несказанных слов
возникает ажур,
и в выпавших сумерках
через него
примерещатся рожи.
Так вот почему
затаившимся гномом
во взгляде испуг?
Диптих с каплей. Ощущение капли Навеяно Концертом для двух скрипок Андрея Дидоренко
Андрею Дидоренко
1.
Скала.
Далеко внизу
у подножия –
бушует океан.
Венчает скалу
идеально плоская
круглая большая площадка.
Тучи.
Вечер.
Сумерки.
Будто из ниоткуда
брызгами дальнего света,
как снаряды, "налетают" редкие машины.
То и дело вспыхивают зарницы..
Сгущается всё.
Брызги прибоя подлетают всё выше и выше.
Сумерки становятся ночью, густея и сползая потёками вниз, как чернила,
по стенкам перевернутой полупрозрачной темно-синей чернильницы.
Загораются огни.
Сотни окон домов,
но домов не видно.
Огни-окна висят в воздухе.
Страх и красота – неотделимы.
Прибой стих.
Повсюду снуют огромные белые чайки.
Порывы страха и порывы желаний.
Становятся заметными отдаленные молнии.
Ощущение скорого дождя.
Но всё спокойно. Нет шторма.
Ощущение капли.
2.
Капель становится больше.
Их ещё нет. Они приближаются.
Скала (ее плоскость) начинает плавно покачиваться.
Машины – тоже. Они не летят, а плывут вокруг.
Свет фар отделился от них и «подвис» сам по себе.
И тогда материализуется Капля.
Капля зависает над всем и вращается на месте.
При взгляде снизу в ней «мелькают» отраженные и преломленные огни,
бегущие вдоль ее поверхности, как радужная иллюминация вдоль борта «НЛО».
Протягиваю руку. Беру каплю кончиками пальцев. Бережно, как Землю.
Она (Земля–капля) дрожит в руках. Бьётся, как сердце.
3.
Стучит.
Стучит сильнее и… исчезает.
Машины снова летят. «С места» начинают быстро сновать в черноте.
Молнии бьют уже совсем рядом, как частоколом, окружая это место.
Озираюсь, но мне не страшно.
Всё - убыстряется.
Я кручусь с убыстряющимся пространством и «там»… кручу-верчу головой.
Начинаю взмахивать руками, как дирижер, ощущая причастность ко всему.
Вдруг всё зависло.
Тишина.
Сверху медленно планирует,
порхает белое перо чайки.
Превращается в шарф, потом в ленту,
потом в тунику.
Как манта, машет плавниками.
Я хватаю её, и…
в моих объятиях оказывается женщина.
Я не успеваю опомниться –
она «уводит» меня в ритме танго.
Машины окружают нас, выстраиваясь радиально,
как рисунок на циферблате гигантских часов.
Огни «невидимых» домов сливаются с огнями звёзд.
Огни «смотрят на нас».
Мы танцуем.
Бешенее и бешенее.
Её глаза оказываются ближе и ближе.
В них отражаются фары, звёзды и молнии.
Диптих с каплей. В ожидании капли Навеяно Концертом для двух скрипок Андрея Дидоренко
Андрею Дидоренко
Я с самим собою спорю. Вам виднее - чья берёт.
Я смотрю в грозу над морем
(это значит, что вперёд).
Я, как Ойстрах и Менухин(*), уступаю… Кто второй?
Мне бы врезать оплеуху или сделать ход турой.
Далеко ли? До обрыва.
Мир, мной созданный - скалист.
Сдерживать учусь порывы
у штормов.
Да… приколист.
У меня в воображенье Мир сужается в утёс,
где вокруг идёт сраженье
молний, чаек, брызг, и звёзд.
Где над ним из чаши неба сумерек стекает страх.
Фары вспыхивают чаще слов в пылающих кострах.
Росчерками искр к тучам,
тучным чайкам на прокорм.
Чайкам… так и ждущим случай
задираться с ветерком.
От подобной мешанины
стихнет самый лютый шторм.
Меж летающих машин я цепь окон создам: без штор,
без домов, без стен. Квадраты.
Перекличку перфокарт.
(Слышал я неоднократно – не к добру такой азарт).
Мало, что машины могут у меня парить в ночи –
Звёзды, лижущие йогурт, остаются здесь ничьи.
Я, расхаживая цаплей, раскачаю тот утёс
в ожиданье первой капли так давно текущих слёз.
Капля… Мириады капель. Знаю – движется одна,
знаю – вырезает скальпель коридор от звёзд до дна
океана, чтоб, вращаясь, вся в огнях, как НЛО,
капля плавно опускалась, чайки зацепив крыло.
Растопырив к небу пальцы - ветви дерева зимой,
я дотронусь до скиталицы, словно шар беру земной.
Вздрогнет капля и исчезнет.
Только сердца громче стук.
Сквозь решетку молний бездне
угрожать нам недосуг.
Страх исчез. Свет фар длиннее.
Всё вращается быстрей.
Окна - звёзды зеленее. Восприятие - острей.
Белой шалью, белой мантой чайки сбитое перо
замечаю доминантой… Дирижер или Пьеро?
Чу. Ужели я помешан. Средь затишья пара глаз
самой неземной из женщин,
чайкой ринувшейся в пляс.
В них мелькает свет продольный,
звёзды - окна в них рябят,
и в внезапной вспышке молнии возникаю в них и я.
(*) Однажды великий скрипач Давид Ойстрах спросил
другого великого скрипача – Иегуди Менухина, какой
по его мнению он – Ойстрах - скрипач. Менухин, не моргнув
глазом, ответил, что второй. Ойстрах в замешательстве спросил,
кто же тогда первый. Первых много, уточнил Менухин.
(Другой источник утверждает, что Ойстрах задал этот
вопрос Исааку Стерну…)
Также я слышал, что однажды Менухин и Ойстрах
исполняли Концерт Баха для двух скрипок и, чтобы
никому не было обидно, в процессе игры менялись
партиями первой и второй скрипки. Как они это делали,
я (не имея музыкального образования) не поясню,
но сам факт такой многократной рокировки бесспорен.
Человек, строящий муравейники "Не мешайте ему, он занят." Юрий Левитанский
Памяти Александра Николаевича
Человек лежит и строит муравейник.
Он лежит себе и строит муравейник.
Он лежит себе
на животе.
Под сосной
на берегу
над морем.
Человек, не ведающий горя.
До поры не ведающий горя.
Под сосной
себе на берегу.
1.
Человек берёт одну иголку,
а потом берёт ещё иголку,
и ещё одну берёт иголку
человек, лежащий под сосной.
"Ах, ну почему иголки колки?! "
Человек иголками исколот,
но кладёт иголки друг на дружку,
муравейник строя под сосной.
Муравей куда-то убегает.
Человек его едва поймает,
и опять поверх кладёт иголки…
"Муравей! Тебе я строю дом. "
Облака над морем набегают.
Человек прекрасно понимает,
если мама сладко обнимает –
время уходить.
И он, с трудом
сдерживая слёзы, обещает,
что когда он съест омлет и щавель,
что когда допьёт компот
и после
отоспит как надо
два часа…
Он вернётся
и тогда
достроит
муравейник –
дело-то простое:
на иголку класть ещё иголку.
Очень просто.
Через
два часа.
2.
Через два часа начнётся дождик.
"Мама, ну давай хоть на немножко?
Мама, я там строю муравейник.
Мама…"
Мама смотрит и молчит.
"Мама!.. "
Мама смотрит и вздыхает.
Мама сына крепко обнимает.
Мама лучше всех – она не злая.
Просто вот – вздыхает и молчит.
За окном закат опять пылает.
Как вчера в обед закат пылает.
Да, в обед -
и всё-таки пылает…
Человек вцепился маме в бок.
Человек вцепился и судачит.
Человек не может жить иначе.
Раз решил построить муравейник –
значит, должен,
и в кратчайший срок.
Дело в том, что накануне в полдень
кто-то незнакомый с палкой в полдень
муравейник уничтожил в полдень:
палкой разбросал, потом поджёг.
Он его сперва облил бензином,
а потом поджёг, облив бензином:
"Я живу в том доме с мезонином.
Я испробовал, что мог и что не мог.
Так случилось: некуда мне деться -
искусали моего младенца.
Чудо, что ребеночек не умер.
Искусали
до смерти почти. "
Так сказал он и развёл руками.
И ушел он.
И развёл руками.
Вроде сбросил с совести он камень.
Или нет?..
Он всё равно ушёл.
3.
Щелкает будильник, отбивает…
дробь,
не дробь?..
Наш человек зевает.
Сладко так наш человек зевает.
Сладко так.
Его встречает сон.
Он счастливый, он пока не знает,
что такое "бьют" и "убивают",
что война бывает, он не знает:
человеку нет еще шести.
Ничего плохого он не знает.
До поры плохого он не знает,
(если только, что собака злая:
лает, если близко подползти).
Он лежит и строит муравейник.
Засыпая - строит муравейник.
И построит он его (наверное).
Не, наверное!
Его построит он.
А ещё построит дом и город.
Он всегда найдёт построить повод.
Человек рождён чего-то строить.
Он не лишь бы кто,
а Человек.
Он не лишь бы разрушать и спорить.
Он сегодня под сосной у моря
так упорно строил муравейник,
он сегодня был на высоте.
Моё творчество 
