Они жили в большом и светлом городе. Они были самыми что ни на есть обыкновенными – то есть созданными для любви и счастья. Они ждали и верили, а вокруг протекала жизнь со всеми её воплощениями: бедами и горестями, маленькими радостями и большими сюрпризами, трудностями, буднями и редкими праздниками. Кто-то был несчастен, а кому-то подмигивало солнышко. И все они проходили мимо, иногда хмурясь, а иногда улыбаясь, порой толкаясь или задевая друг друга плечами. Они жили в большом и светлом городе: в какое-то время и в какой-то стране.
    А город пульсировал на перекрестках проспектов и бульваров. Последние протекали полуовалами, разрезая мир на части одновременно и соединяя их. Такой вот парадокс, закон философии, если хотите: если смотреть по карте, – разрезали, а если призадуматься, - связывали крепко-крепко, хотя бы тем, что на них происходила жизнь, воплощаемая в случайных и запланированных встречах.
    Они жили в большом и светлом городе, и их жизни текли сквозь него, как всё те же бульвары, на которых и происходила всё та же жизнь. А бульвары, в свою очередь, текли через город, словно природные сезоны сквозь самую вечность.
    И вот, однажды, в город по обыкновению неожиданно пришла осень и бульвары оделись жёлтым шелестящим под ногами нарядом. Город затаился, как привык это делать уже давно и повторял из года в год, в тот странный момент, когда одним мановением кисти Волшебника, будто в детской магической раскраске, все цвета сменились с зелёного на жёлтый.
    Город затаился и ждал, и сам не знал, чего он ждёт. Скорее всего он ждал чуда, ведь не имеет смысла ждать чего-то другого. А ждать чуда – что может быть прекрасней. Именно ждать, потому, что когда оно, наконец, свершается, не остаётся ничего другого, как ждать нового, ведь иначе теряется смысл жизни. Хотя можно, конечно, и свершать чудеса. Собственно, наша маленькая история именно об этом.

Наверх

    - Ты кто? – спросил я её, стараясь вкладывать в голос как можно больше тепла и ласки. Октябрьское солнце старательно помогало мне в этом, но ему явно уже не хватало запасов, накопленных в уходящем году. Значит, вся ответственность за раздачу тепла возлагалась на меня одного. Хотя, кто мне сказал, что ей было холодно? Это божественное создание само могло обогреть кого угодно. Чтобы понять, а вернее, почувствовать последнее, не нужно было быть ни семи, ни даже восьми пядей во лбу.
    Она стояла, утопая по колени в свежеопавших листьях...
    ...Мой любимый бульвар уже несколько дней напоминал шуршащий ручей, золотящийся чешуёй, чистоту которой только иногда нарушали багряные кленовые вкрапления, видимо, принесенные с соседних улиц озорным вечерним ветерком.
    Собственно, если быть до конца откровенным, это был не просто мой любимый бульвар. Иногда мне казалось, что я составляю с ним одно целое, хотя я и не смел добавлять к моему ощущению слово “самый”. Я, вообще, очень осторожно отношусь к слову “самый”. Ведь всё, что нас окружает, так неустойчиво, что порой, проходя по изученной до последней трещинки и выбоине дороге, мы не знаем, что нас поджидает за знакомым поворотом. Иногда, случайный шаг в сторону позволяет нам взглянуть на что-то до боли привычное под совсем неожиданным углом и выкрикнуть: – “Боже мой, как я мог столько лет не замечать этой красоты!”
    Я всегда жил в ожидании такого шага, поэтому и относился с опаской к слову “самый”. Поэтому у меня всегда было много любимых книг и песен, фильмов и актёров, переулков и бульваров. У меня не было только любимой… Может быть и потому, что любимая-то как раз должна быть “самой-пресамой”... И каждый раз, делая шаг за поворот, я ждал её. И каждый раз я проходил по знакомому с детства бульвару в надежде, что случайный шаг, поможет мне бросить именно тот случайный взгляд на скрытое от меня место пространства, где ждёт меня именно она...
    Я плыл по бульвару как усталый баркас, возвращавшийся в родной порт. Листья, почему-то неубранные, шептались о чём-то у меня под ногами. Мне казалось, что они читали мои мысли и передавали их по цепочке друг другу, сочувственно вздыхая:
    - Вы слышали, он опять не нашёл того, что искал?
    - Как не нашёл?
    - Ведь он так давно ищет?
    - Ведь он так искренне верит, а те, кто верят, в конце-концов находят!
    - Да, находят. Мы знаем, знаем, но он пока не нашёл...
    - А, может, поможем ему?
    - Да, да, да! Давайте поможем ему!..
    - У нас не получится, мы же уже облетели, мы уже не видим того, что видели раньше, а когда видели, мы были немы... Мы можем только шелестеть у него под ногами сочувственно и грустно... Мы можем только шелестеть... Только шелестеть...
    Неожиданный порыв ветра оборвал беседу, подняв и разбросав говорящих на непонятном мне языке в вечернее небо. Они вспорхнули как перепуганные бабочки и медленно оседали обратно, молчаливые и встревоженные. Один красный листок метнулся прямо к моим глазам. Я инстинктивно отмахнулся и,.. повернув вместе с бульваром, застыл в изумлении.
    Леса и щиты, стоящие около старого дома в течение нескольких лет и портящие всю красоту этого прелестного уголка, были сняты и передо мной открылся сверкающий витринами детский магазин. В центральной витрине на перевернутом пенопластовом барабане сидел огромный рыжий лисенок, такой, о котором я мечтал в детстве, именно такой... Мне было сложно поверить, что я всё это вижу своими глазами. Я даже ущипнул себя за мочку правого уха и несколько раз провел растопыренными пальцами по взъерошенным волосам.
    Кленовый листок соскочил с непослушной прядки и подхваченный новым порывом ветра спланировал прямо к ней под ноги...
    - ... Я?! Я - Лисёнок! Привет! А я думала, что ты меня так и не заметишь. Я тебя знаю. Ты - бородатый дяденька. Ты тут каждый день ходишь...
    “Бородатый дяденька” стоял улыбаясь. То ли - этому прелестному созданию, то ли собственным мыслям, то ли детским воспоминаниям, лучившимся из витрины нового магазина.
    - Ну почему же не замечаю, ещё как замечаю, - сказал я и... обнаружил, что кроме меня на бульваре никого нет. Только ветер гнал очередную стайку листьев, и вечерние сумерки мчались следом, укутывая крыши домов пологом тайны и надежды.

Наверх

    На другой день, я заранее приготовился к встрече с очаровательной незнакомкой. Листьев, которые так и не убирали, стало ещё больше и они шелестели что-то волнительное и нежное, вздыхая от каждого моего шага, как будто чувствовали, происходящее в потаённых уголках моей души.
    “Хорошо, что их не убирают,” - подумал я, мысленно благодаря незнакомого мне чиновника из мэрии нашего района, забывшего послать сюда трубачей с пылесосами. Да–да: “трубачей с пылесосами”. Именно  так я называл дворников, сдувающих листву в кучки в том далёком и, вместе с тем, таком близком детстве, находясь, наверное, в возрасте моей новой знакомой, встречи с которой я с таким нетерпением ждал. Сейчас я поверну вдоль бульвара и увижу её розовую в красных мишках курточку с большим толстым капюшоном, отороченным пушистой синтетической мохнаткой.
    Я сделал шаг и, действительно, увидел девочку, прыгающую на одной ножке с одного красного листочка на другой. Золотистые длинные волосы выбились из под капюшона, а рыжеватая чёлка и впрямь придавала ей сходство с рыжим проказником.
    - Привет, Лисёнок, - крикнул я, приближаясь к ребёнку большими, но размеренными шагами.
    - А я знаю, кого ты высматриваешь, - прозвенела незнакомка, не ответив на мое приветствие, продолжая отыскивать кленовые листочки и скакать по ним: – Ты ищешь Королеву Шуршариков, но её сейчас нет. Она проходит тут на час раньше.
    Я опешил и на секунду потерял дар речи. Вообще-то, я собирался спросить малышку, что она делает на бульваре одна каждый день в это позднее для маленькой девочки время. Но она опять внезапно исчезла, словно надела шапку невидимку, или ускользнула в свой волшебный мир через неведомую для взрослых потайную дверь, скрытую в воздухе бульвара. А ведь достаточно сделать один неосторожный шаг, чтобы и мне отыскать эту дверь, ведь я только с виду взрослый. Ну да, у меня густая рыжая борода, но внутри я все тот же малыш, засматривающийся на большого лисёнка в витрине детского магазина... Детского магазина... Детского магазина...
    Я не знал, сколько прошло времени. Когда я, тряхнув головой, сбросил налёт странных мыслей, балансирующих между воспоминаниями и мечтами, я обнаружил, что стою как раз рядом с открывшимся вчера “детским миром”, прямо рядом с Лисёнком, вышедшим из моей детской мечты. С трудом поборов желание войти в магазин, я вернулся на бульвар и не спеша направился домой. Листья шуршали под ногами. Я не слышал этого. Одна мысль всё настойчивее и настойчивее билась у меня в подсознании, пытаясь вырваться наружу. Одна маленькая мысль, пока что в форме вопроса: “О ком говорила девочка?” - ведь я уже очень давно никого не искал, хотя ждал и надеялся, что кто-то найдёт меня. Я шёл и повторял этот вопрос и не слышал, как листья взволнованно и трепетно шелестели под ногами, но даже если бы и слышал, вряд ли бы я понял, что они тревожно повторяли наперебой одну и ту же фразу: - Вы слышали?.. Вы слышали?.. Вы слышали?.. Вы слышали, он узнал о нашей Королеве! Вы слышали? Он узнал о нашей королеве! Он узнал о Королеве Шуршариков... Что-то будет!.. Что-то будет!.. Что-то будет!..

Наверх

    Интересно, а давно я стал её встречать? Неделю? Дней десять? Кажется, она появилась с первыми опавшими листьями. Я отогнал невольную мысль, возвращавшую меня к тем светлым  временам, когда я верил в чудеса и сказки. Мысль возвращалась, а я отгонял её, повторяя себе, ту фразу, что привык слышать от других, возмущенно отшучиваясь. Я говорил себе: “Дружище, опомнись, ты же серьёзный дяденька с высшим техническим образованием. Повзрослей, наконец... О чём ты думаешь? Ты ведь знаешь, что чудес не бывает?..” - и сам себе отвечал, что бывает, улыбаясь в густую рыжую бороду тому мальчику, который только что сам себя назвал словом “дяденька”.

Наверх

    - Лисенок, я вчера не успел тебя спросить, а кто же такие Шуршарики?
    - Шуршарики?! Ну, Шуршарики это... маленькие меховички...  Шушарики - это же такие пушистые комочки, с глазками большими, смешными носиками и маленькими ножками и их можно гладить; они очень пушистые и такие... приятные, но... ты ведь не это хотел меня спросить! Ты ведь хотел меня спросить об их королеве? Ведь так?
    Девочка быстро нагнулась и, приподняв обеими ладошками охапку листьев, швырнула их мне  в лицо. Я инстинктивно моргнул, а когда порхающие листья опустились, обнаружил, что опять стою один посреди бульвара и только осень бесшумно бродит где-то поблизости. Бродит, бродит... Только листья не отзываются почему-то на её шаги. Только на мои. Может быть, осень и есть Королева Шуршариков? Кому же, как ни ей? может принадлежать этот титул? Всё правильно, но я чувствовал, что девочка говорила о ком-то реальном... Что ж, “скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается” вспомнил я. Если уж верить в чудо, то надо в него верить и ждать. “Утро вечера мудренее”... И я поспешил по бульвару домой, не замечая, что загребаю ногами ковер из листьев, который с каждым днём становился все толще и толще.

Наверх

    А потом она исчезла. Её не было три дня, и я даже начал волноваться, хотя, что собственно могло с ней случиться? Видимо, её мама или бабушка, которые и гуляли с ней на бульваре, стали внимательнее следить за своим озорным чадом. Я улыбался, думая о малышке, и одновременно незаметно для самого себя вздыхал, если не безнадежно, то грустно и протяжно. Стайки листьев пробегали по еще пока золотистому ковру, скрывшему последние остатки асфальта, вторя мне, а я улетал куда-то к чему-то неведомому и близкому, двигаясь как пьяный, возможно, в тайне надеясь пройти через придуманную мною же потайную дверь в мир моих детских, а может и взрослых сокровенных желаний.

Наверх

    Желание купить Лисёнка возникло так же внезапно, как и сам Лисёнок (вместе со сверкающей витриной,  магазином, и загадочной незнакомкой пяти лет). Это было большим безумием, чем попытки отыскать проход в параллельный мир. Если последний и мог однажды сублимироваться из моего воображения, то суммы, которую должен был стоить Лисенок, я ни в жизни не заработаю, трудись я даже по двадцать часов в сутки. Нет-нет, я не жаловался. Моих доходов хватало на сытую и беззаботную жизнь холостого мужчины, не ограничивающего себя ни в походах в кино, театры и на выставки; ни покупкой книг и пластинок; ни даже двумя, а то и тремя путешествиями в год. Но мне, при всей моей разгильдяйской натуре, хватало ума понимать, что полутораметровый плюшевый лисёнок, да ещё и выставленный в витрине, возможно, только для рекламных целей, будет стоить мне минимум трёх месячных окладов и поездки на горный курорт на Рождество.
    Стряхнув кленовые маршальские погоны с плаща, я резко выдохнул и открыл толстую прозрачную дверь.
    Дзинь-нь-нь-нь-к, - раздалось над головой протяжно и вкрадчиво.
    - Привет, Колокольчик, - произнёс я, мысленно удивляясь собственному поведению.
    Ответное: - Привет, - незамедлительно прозвенело в моих ушах и передо мной возник пожилой клоун в сине-бело-серых полосатых шароварах, сине-бело-серой клетчатой курточке-фраке и синем колпаке, похожем на перевернутый цветок-колокольчик. Колпак - таки был украшен настоящими колокольчиками разного размера.
    Клоун широко развёл руки и его морщинистое, но очень приветливое лицо расплылось в улыбке. Колокольчики застрекотали наперебой на разные голоса, словно озвучивая весёлые искорки, вспыхнувшие в больших добрых серых глазах. Клон поправил густую серую очень похожую на настоящую шевелюру, на секунду приподняв колпак!
    Магазин оказался совсем не таким большим, как мне это показалось снаружи, но гораздо более сказочным, чем я когда-либо мог себе представить. Большие и маленькие звери и сказочные герои сидели, стояли,  лежали на лужайках под пальмами, на барханах. Тут был и бассейн с парусниками, на борту которых были самые настоящие пираты, был и замок с рыцарями и драконами. Тут были и кукольные дворцы, такие которые в своих мечтах не видела даже самая послушная девочка.
    Я издал непонятный стрекочущий звук, выпуская воздух сквозь расслабленные губы, и засопел. Потом слегка наклонил голову налево и с силой потянул себя вниз за правую мочку.
    Ммм-э-э, - произнес я, в довершениe ко всему выше изданному.
    Клоун улыбался. Глаза его лучились а я понимал лишь то, что выгляжу полным идиотом.
    - Ну что Вы, молодой человек, это всего-навсего детский магазин, и цены у нас гораздо более дешёвые, чем Вы себе представляете. К тому же, Вы наш первый посетитель, а первый посетитель, если он хороший человек, приносит удачу... А Вы ведь хороший человек? Ведь так?
    Клоун снова снял колпак и снова  провел рукой по волосам, которые (я уже совершенно в этом уверился) были самые что ни на есть настоящие. Всё это он проделал достаточно быстро и с неисчезающей с лица улыбкой. Колокольчики ещё о чём-то переживали, а клоун уже демонстрировал мне какой-то билетик, размером чуть больше трамвайного. Билетик был голубого цвета и на нём виднелись темно-синие буквы. По всей видимости, чудной старик выудил его из своего волшебного колпака.
    - Ну что Вы растерялись? Это Ваш счастливый билетик. Берите и читайте, что там написано.
    Я протянул руку, всеми силами стараясь остановить внезапно начавшуюся дрожь. Пальцы не слушались и всё же я не уронил билетика и, взяв его из теплой шероховатой руки сатрика, прочёл:
    Кто пришел сюда с любовью,
    кто доверчив и наивен,
    кто не ищет и не ловит,
    но в сближении повинен,
    кто не знает, но находит,
    кто не любит, но желает
    тот получит...
    - Да, да, молодой человек, Вы наш первый посетитель, а у меня есть своё правило – правило, которому я не изменяю вот уже... Хотя это совершенно неважно... Правило моё... - дарить первому моему посетителю, в каждом новом магазине любую игрушку, которую он пожелает. Любую игрушку, которую он найдет на полках.
    Наверное, я выглядел не только смешным, но и малость невежливым, потому что я рванулся к витрине, по дороге спотыкаясь о расставленные волшебные игрушки, чудом не роняя и не опрокидывая их. Я и не заметил, как Лисёнок оказался у меня в объятиях.
    - Ох, молодой человек, и чему Вас учили мама и папа? Хотя нет, я вижу, что они–то Вас учили, учили... Но... Нет, я понимаю, когда сбываются мечты, можно потерять голову. Но, я даже не знаю, что Вам сказать. Вы ведь человек с техническим образованием. Вы ведь должны уметь слушать. Я же ясно выразился: любую игрушку на полках. Или мама с папой не объяснили вам, чем полка отличается от витрины?
    Клоун говорил со мной очень мягким и добрым голосом, глаза его всё так же светились, и колокольчики время от времени отзывались на едва заметные покачивания головы, но мне стало так стыдно, как не бывало никогда раньше, даже тогда, когда я безжалостно врал маме  и папе, разбив школьное окно или прогуляв уроки... Перед глазами поплыли какие-то странные картины из детства: порванные новые штаны, перепачканная белая нарядная рубашка; стали раздаваться какие-то голоса, то ли милые бабушкины нотации, то ли наигранно-строгое ворчание моей первой учительницы... Мне стало душно. Душно от стыда за моё поведение, душно от нахлынувших воспоминаний, душно от странного желания и жжения в груди, которое пришло вместе с последним. Я осторожно водрузил Лисёнка на место и опрометью бросился из загадочного магазина.
    - Погодите, молодой члове-е-е, - раздалось мне вслед, но я не разобрал, что кричал мне милый Клоун. Последние его слова заглушил “Дзиньк” входной двери, которая бесшумно закрылась у меня за спиной. А даже если бы она и хлопнула, я бы этого не услышал. Я нёсся по бульвару. Листья шарахались из под моих ног, а полы не застёгнутого плаща развивались по бокам, придавая мне сходство с большим  летящим листочком, потерянном в этом непонятном мире, несущимся в воздухе по воле ветра, а, может быть, и какой-то более могущественной и неведомой силы.

Наверх

    Утром я с трудом раскрыл глаза. Тело ныло и конечности не слушались меня. Губы потрескались, а язык еле ворочался во рту.
    Температуру мерить я не стал. Зачем. Однозначно - она была. Я позвонил шефу и, взяв больничный день, поплёлся к врачу. Хорошо, что я ещё заставил себя съесть кусок белого хлеба с маслом и сыром и выпить стакан чая. Может, это было и не самым умным поступком: пить горячий чай и идти простуженным на улицу. Но если учесть, что мне пришлось просидеть в очереди больше пяти часов, то я хотя бы не умер от голода и тихо постанывал только от озноба и головной боли. К моменту приёма у меня уже почти всё прошло. Врач посоветовал мне высыпаться и ничего не прописал.
    Обычно я предпочитал ходить пешком, даже на значительные расстояния, но чувствуя слабость, я решил подъехать несколько блоков на трамвае. Я вышел на бульвар и присев на лавочку, принялся ждать. Трамвая долго не было. Холодный ветер начал проникать под мой не по сезону легкий плащ и под безрукавку, которую я надел по случаю предполагаемой простуды. Красный кленовый листик приземлился ко мне на колено. Я положил на него ладошку и провалился куда-то. Мысли проносились на периферии сознания как облака весенним вечером над крышами домов: четкие и неуловимые.
    - Мужчина... Мужчина, Вы будете садиться?
    Я очнулся как от сна и увидел кондукторшу в новенькой кожаной фуражке с блестящей эмблемой на кокарде.
    - Простите, я... я, кажется, задремал, - зачем-то пробормотал я, с некоторым усилием приподнимаясь со скамейки и медленно ковыляя к подножке.
    - Вроде не пьяный,.. – сама себе сказала кондуктор, и посмотрев на меня спросила, уже громче: - Милок, с тобой всё в порядке? Странный ты какой-то...
    Вместо ответа я швырнул в нее кленовым листочком и прошел в глубину вагона. Трамвай звякнул и неспеша поплёлся вдоль знакомого до мелочей маршрута, а я притулился плечом к окну, приподнял воротник и, протиснув ладонь между височной костью и холодным стеклом, прикрыл глаза.
    Мне казалось, что прошёл час, хотя, наверное, не прошло и минуты. Визгливый высокий голос проник в меня как утренний озноб: - Ну, и так и будешь изображать тут ненормального? А платить кто будет? Пилот самолета? А ну давай, плати!? Я не посмотрю, что ты на вид интеллигентный, живо высажу!.. - кондуктор крутила серебристым свистком на пальце явно демонстрируя его мне.
    Первой моей мыслью было, что мне всё равно, что я хочу спать, хочу горячего чая и что, пусть меня ссаживают, арестовывают что угодно, мне бы только побыстрее добраться до любого места, где можно лечь и закрыть глаза. Но потом я представил, как громко и пронзительно она будет свистеть, хотя никогда и не слышал этого свиста вживую, кроме как в кино. Я улыбнулся, сознавая, что даже в детстве, ребенком я не ездил зайцем ни  в трамвае, ни где бы то ни было ещё.
    - Ещё и улыбается, нахал такой! А, ну,. плати, живо,  - не унималась блюстительница трамвайного очага.
    Я встал и находу нащупав в кармане билетик, не глядя прокомпостировал его и протянул даме, уставившейся на меня, мягко говоря, очень недоброжелательно.
    - А ну давай выходи сам, пока я не вызвала кого нужно, - дама явно не шутила. Я ничего не мог понять, но чувство самосохранения подсказывало мне, что мне лучше сойти с трамвая добровольно.
    Я даже почти проснулся и пришёл в себя. По крайней мере, спустился я с подножки гораздо живее, чем поднимался на неё несколько минут назад.
    - Ну и народ пошёл! То же мне шарманщик с плешивой обезьянкой... – это были последние слова, которые я услышал, прежде чем дверь вагона захлопнулась и какая–то бумажка вылетела из неё.
    Осуждающе звякнув, трамвай скрылся за поворотом, а синяя бумажка ещё планировала в воздухе, подбрасываемая ветром. Не зная зачем, я сделал три быстрых шага и поймал её на открытую ладонь.
    Ветер  прострекотал что-то у меня за воротником и погладил меня по нерасчесанным со вчерашнего дня волосам. Я окончательно пришёл  в себя и с удивлением рассматривал пойманный мной кусок плотной бумаги. До меня стало доходить, за что на меня так взъелась повелительница билетиков: оказывается, вместо талончика на трамвай я прокомпостировал что-то другое. Странно, как я не заметил: ведь и цвет, и размер у этого - были совсем другими. На бумажке были видны полустёртые буквы и похожа она была на билетики, которые в старых фильмах посетители ярмарок покупали за смехотворную цену у слепых шарманщиков... Так вот почему она бормотала мне что-то о плешивой мартышке!.. Но всё это так странно. Откуда у меня этот билетик? Не в кино же за кадром я побывал прошлой ночью.
    Я улыбнулся, вспоминая детскую наивную уверенность, что по ту сторону экрана действительно существует другой непостижимый мир, в который однажды можно попасть, если повезёт. Я улыбался всё сильнее и сильнее, чувствуя, что какое-то мгновение и я расхохочусь на всю улицу, как вдруг вспомнил всё, что приключилось со мной накануне. Я вспомнил и девочку, и магазин, и Лисёнка, и старого доброго клоуна в колпаке с колокольчиками, и свой побег в никуда... Я застыл на месте, потеряв на секунду ориентацию в пространстве и времени. Потом посмотрел поверх полуоблетевших деревьев сквозь сетку веток и антенн над крышами на серое осеннее небо и, остановившись взглядом на толстой вороне, нахохлившейся на карнизе ближайшего дома, зачем-то спросил у неё: “И кто мне скажет, когда именно я сошёл с ума?”

Наверх

    Ворона не ответила. Она даже не повернула головы. Только её зоркий вездесущий глаз сверкал как осколок стёклышка... Хотя, как я это мог увидеть на таком расстоянии? Наверное, вообразил. А может быть, всё, что со мной приключилось за последнюю неделю тоже плод моего больного воображения? Может, я, вообще, лежу дома и сплю? И сейчас зазвенит будильник, я выгляну в окно, увижу только-только начинающие желтеть листья  деревьев, скрывающих своими кронами мой любимый бульвар... Но нет, я не сплю, хотя бы потому, что сжимаю в руке “счастливый”...
    “Ничего себе счастливый: выгнали больного человека из трамвая холодным осенним вечером... И из-за чего? Из-за какого-то билетика...” Я машинально собрался выбросить его в урну, но в самый последний момент опомнился и, вынув бумажник, бережно запихал бумажку в отделение, закрывающееся на молнию. Потом я вспомнил, что доктор намекнул мне, что я симулянт и что спать надо ложиться раньше, и только потом посмотрел на наручные часы и понял, что, собственно, ещё день, ну, вернее, вечер, хотя и не такой поздний. Обычно, когда я возвращался с работы, я проходил это место на полтора-два часа позже. Я поправил завернувшиеся рукава и, запихнув руки в карманы плаща, медленно поплелся по бульвару, напевая песенку, когда-то мною же сочинённую.

Наверх

    Девушка возникла так же внезапно, как и странное сердцебиение. Вернее, последнее началось за несколько секунд до того, как я осознал, что застыл на месте с приподнятой левой ногой и открытым ртом.
    “Собственно с чего бы ему начаться? Что я девушек не видел? Видел. Даже был почти женат в течение полутора лет...”
    Я поспешил закрыть рот и опустить ногу, чтобы не выглядеть со стороны полным идиотом, хотя понимал, что мне ничего уже не поможет.
    Ногу опустить мне таки удалось, а вот закрыть рот – нет: я, сам того не сознавая, снова начал напевать свою любимую песенку, всё же каким-то образом отражая, что на самом-то деле всеми силами пытаюсь привлечь к себе внимание незнакомой девушки, лица которой ещё толком и не видел.
    Расстояние между нами неумолимо сокращалось и я неимоверным усилием природной робости смог понизить издаваемые мной децибелы почти до нуля, едва шевеля губами и улыбаясь. А в мозгу бурлило и кипело: “О чём же мне её спросить? О чём? Ну же, дружище! Думай. Думай живее, тебе нельзя вот так просто пройти мимо.”
    А девушка сидела на лавочке и читала толстую книгу. Одета на ней была белая, не по сезону тонкая курточка и обычные зеленые джинсы. А ещё она была рыжая. Рыжая и длинноволосая. А ещё я ещё больше захотел с ней познакомиться. А ещё... а ещё я почувствовал, что схожу с ума, потому, что был уверен, что я её знаю. А в довершении всего я обнаружил, что девушка внимательно смотрит совсем не в книгу, а на меня. Она даже вынула из левого кармана курточки очки и надела их. Я бы понял, направься она куда-то, а она никуда не направилась. Надела очки и смотрела вдоль бульвара в мою строну. Ну, и что мне было делать, как не думать, что, либо я рехнулся, либо у меня мания величия? И я уже почти подошел к её скамейке... И я ещё ничего не придумал!.. И...
    Провидение решило всё за меня, раз уж я оказался таким не сообразительным: совершенно неожиданно я растянулся во весь рост. Разуметься, если бы я обратил внимание на то, что с самого утра хожу с незавязанными шнурками, то я вполне мог бы ожидать такого оборота событий, но я, как легко догадаться, об этом даже и не подозревал. А иначе, кто знает, как сложилась бы в дальнейшем моя судьба.
    Не знаю зачем, но девушка сказала: - Ой! – и вскочила ко мне навстречу, выронив свою толстую книгу. А я тем временем отжался на руках и, выгнувшись как только что проснувшийся тигр, уселся на собственные пятки, мотая головой, стараясь стряхнуть запутавшиеся в волосах листья.

Наверх

    Телефон я спросить, конечно, постеснялся, хотя она сама предложила зайти к ней и промыть мою кровоточащую разбитую несмотря на толстый ковёр из опавших листьев, коленку.
    Я, прихрамывая, шёл по бульвару, на котором уже успели зажечься фонари. Я сознавал, что иду в обратном от моего дома направлении, но продолжал движение.
    Ну, не мог я спросить у неё телефон. Не мог. Так не бывает. Ну спросил бы. Ну услышал бы в ответ, что-то типа: - Что, Вы о себе думаете. Я не могла не предложить Вам промыть грязную рану, если живу в соседнем доме... Но не более того...
    Вечно я всё драматизирую. Воспитание...  Воспитание... Какое, блин, воспитание. Испугался. Просто испугался. Испугался знакомиться вслепую. Ну да ладно. Проехали. Прожил тридцать лет холостым, если не считать... Значит, так и надо.
    Я присел. Стало совсем темно. Только желто-бурые пятна по сторонам бульвара вырисовывались через каждые двадцать пять метров.
    Машинально проведя здоровой ногой влево и вправо перед собой, я на что-то наткнулся в листве. Нагнувшись, поднял книгу. Невероятно, но это была книга девушки, знакомство с которой я только что прошляпил.
    Поборов порыв немедленно подняться и вернуть ей потерянный по моей вине учебник (книга на проверку оказалась заумным учебником по не вполне понятной науке), я поплелся домой, сознавая собственную трусость, ничтожество и неблагодарность. А что если ей экзамен сдавать по этой книге? Может быть, это очень редкая книга. Может, из-за меня она завалит сессию и её выгонят c предпоследнего, а то и вовсе с последнего курса?
    Я чувствовал, что плыву куда-то не туда. Нельзя быть таким нерешительным. Нельзя давать волю своему воображению. Нельзя быть таким фантазером в тридцать с лишним лет.
    Я не помнил ни как дотащился до дома, ни как разделся и, не ужиная, забрался с головой под одеяло. Я лежал зажмурившись при этом продолжая брести по бульвару, который засыпали осенние листья. Они падали как конфетти, падали не переставая, а я всё брёл и брёл, утопая в них по колено. Откуда ни возьмись в руках у меня оказался огромный плюшевый лисёнок. Я бережно нёс его, держа над головой. Потом я увидел рыжеватую девочку лет пяти-шести, Она стояла по пояс в листьях, подбрасывая их вверх, хохоча и подпрыгивая на месте. Испугавшись, что малышка может потеряться в этом всё усиливающимся дожде из листьев, я не раздумывая, бросил игрушку и, подняв девчушку на руки, побежал сквозь шевелящуюся разноцветную завесу. Я несся по памяти, ничего не видя перед собой, но точно зная все изгибы знакомого с детства бульвара. Девочка, замолчавшая в тот момент, когда я подхватил её, потихоньку стала напевать мою песенку, понуждая гадать, откуда она её знает, так как петь я не умел, и о существовании этой мелодии знали только несколько самых близких друзей. &
    Внезапно листопад начал стихать, и мне показалось, что город, оставаясь внешне таким же, делается другим.
    Всё было на своих местах. Дома, улицы, деревья, заборчики, скамейки, вывески -  все они выглядели точно такими же, как и раньше. Вроде бы ничего не изменилось и одновременно всё стало совсем другим.
    Я ощущал себя вернувшимся из путешествия на сверхсветовом космическом корабле, спустя всего ничего по корабельному времени и тысячу лет по земному. Но за такой срок город не мог не измениться. А он не изменился. Я же - должен был остаться таким же, а получилось – наоборот. Может потому, что в действительности я никуда и не летал?
    Не знаю, как долго я стоял опешивший, фантазирующий и растерянный. Из забытья меня вывел звонкий голос девчушки, которую я продолжал сжимать в объятиях: “Почему ты встал, беги! Беги же скорее, пока проход ко дворцу Королевы Шуршариков не закрылся. Он открыт по две минуты в день и всего одну неделю в году, пока листья летят по небу, напевая прощальную песню.”
    Девочка сама соскочила с моего плеча на усыпанный листьями бульвар и, схватив меня за руку, побежала вперёд. Я, семеня и согнувшись, последовал за ней.
    Листопад практически закончился. Бульвар извивался между оголившимися старыми толстыми деревьями и никого кроме девочки и меня на нём не было, хотя обычно в это время дня бывало многолюдно. Вдруг рука девочки выскользнула из моей ладони. Ребёнок метнулся к ближайшему дереву и, забежав за него, исчез. Я обошёл дерево несколько раз. Малышка  как сквозь землю провалилась.
    Ничего не понимая, я присел на лавку и принялся усилено лохматить волосы – дурная привычка: я всегда так делал, когда думал над чем-то особенно сосредоточенно. Я знал, что моя шевелюра уже предоставляла из себя нечто ужасное, а понимания не наступало.
    Вдруг прямо в ухе раздался знакомой звонкий голосок: - Ну, что же ты, дяденька с рыжей бородой. Посмотри скорее налево. Королева Шуршариков, не дождавшись, сама пошла тебя искать. Она так давно тебя ищет и ждёт, а ты тут сидишь... Иди же скорей.
    Девочка замолчала. Я сидел и крутил головой в разные стороны, но бульвар был всё таким же пустынным и загадочным. В приступе накатившего невесть откуда отчаяния я опёрся локтями о колени и уткнулся лицом в раскрытые ладони, а когда, спустя пару-тройку минут снова выпрямился, увидел, что рядом со мной сидит моя вчерашняя знакомая. Её длинные рыжие волосы почти касались моего плеча, ворот белой курточки был перехвачен зелёной косынкой точно такого же оттенка, как и чудные глаза, глядевшие на меня с нежностью и грустью из-под стекол очков в тонкой золотистой оправе.
    - Скажите, как Ваша коленка? Вы вчера убежали так внезапно. Я даже не успела предложить Вам чаю. Всё произошло так неожиданно. Ведь... Ведь если признаться на чистоту, то я очень давно хотела с Вами познакомиться. Я неоднократно видела Вас в книжном магазине у перекрестка. Последний раз, когда я покупала учебники для пятого курса...  И я читала Ваши стихи. Мне так хотелось Вам сказать, что они мне очень нравятся. Знаете, я так опешила, когда Вы упали вчера. Я даже потеряла один очень редкий и нужный мне учебник...

Наверх

    Утром по дороге на работу я забежал на почту и отправил учебник, найденный вчера вечером на бульваре, на адрес девушки, промывшей мою разбитую коленку перекисью. Я боялся, что забуду адрес, если не сделаю этого сразу. О том, чтобы его записать, я просто не подумал. Аккуратность по отношению к адресам и телефоном всегда была моим больным местом. Хорошо ещё, что я ухитрялся содержать в некотором порядке мои рабочие бумаги и стихи.
    Если быть до конца откровенным, то я какое-то время надеялся получить от неё письмо с благодарностью, а может, и предложением встретиться, но по прошествии двух недель, я понял, что ответа не будет.
    Листья на бульваре убрали. Он стоял мрачный и голый. Только тонкие шрамы трещинок асфальтовых дорожек уводили меня в мыслях в четвертое измерение, отбрасывая, то далеко назад, заставляя улыбаться в пустоту прошлого, то бросали вперед к чему-то неизвестному, и тогда я улыбался ещё светлее и бессмысленнее.
    Со дня на день должен был упасть первый снег. В воздухе чувствовалось приближение зимы. Я, правда, не изменял многолетней традиции и продолжал возвращаться с работы пешком в любую погоду, но после недавних событий мне почему-то стало грустно проходить любимым бульваром. Нет-нет, да и вспоминались загадочная малышка и не встреченная мною королева шуршариков, да  и приснившаяся история с клоуном и чудо-магазином проникала за расстегнутый ворот пальто под небрежно наброшенный шарф и продирала меня, заставляя ежиться и ускорять шаг.
    Снег выпал и растаял, но предупредил, что скоро он вернётся и останется уже на длительный срок. Я только шмыгал носом, по мальчишески вытирая его тыльной стороной ладони.
    Когда ноябрь, поддаваясь уговорам зимы, расстелил белое покрывало, я окончательно вернулся к привычному образу жизни: то есть стал допоздна засиживаться на работе, а после коротал вечера, или вернее ночи, на моей маленькой уютной кухоньке, попивая одну за другой кружки крепкого черного чая и шелестя измятыми полустёртыми листочками со стихами, которые иногда перекочевывали в более аккуратную тетрадку с завершенными творениями.
    Всё снова стало привычно спокойным и размеренным. Эмоции заполняли мою душу не более, чем раньше. Лишь только изредка, проходя увитый лесами дом за высоким фанерным забором, я невольно вздыхал и втягивал голову в плечи, стараясь не смотреть вверх, чтобы не вглядываться в окна соседнего здания, не будоражить воспоминаний и не поднимать со дна надежды, с таким усилием туда опущенные.
    Как и следовало ожидать, при таком раскладе, ночные посиделки на кухне приносили мне большое количество новых стихотворений, несмотря на цейтнот на работе и участившиеся встречи с друзьями.
    Последние не могли не заметить, что я был какой-то странный всё последнее время и пытались выпытать, что же со мной происходит и где я пропадал, но я отшучивался, сообщая, не будучи оригинальным, мое привычное: “Путешествовал в 4-м измерении.”
    Я шутил. Друзья улыбались, как делали это уже много лет. Они терпеливо выслушивали мои новые стихи, хвалили – надеюсь заслуженно - и даже приблизительно не догадывались насколько я был близок к истине на этот раз.

Наверх

    Новогодняя суета, вечеринки, ночные возвращения домой по запорошенному бульвару, снег  в полуботинках под пятками и, в результате, промоченные  замерзшие ноги – всё это вырвало меня из лап прицепившейся меланхолии. Я окончательно пришёл в себя, хотя мне и не хватало романтики совсем недалёких, но уже безвозвратно потерянных студенческих лет, когда друзья были холосты, подруги - не замужем и я мог без стеснения напрашиваться к ним в гости и, напиваясь чаем, занимать их внимание моей болтовней и всё теми же стихами.
    А теперь? А теперь, если я и уговаривал остатки воспитания и совершал кратковременные вечерние набеги, то очень ненадолго, не позволяя себе засиживаться даже за одиннадцать вечера, не то чтобы за полночь. Я уходил, унося уже привычное: “Женится тебе надо...” - и с таким же уже привычным: “Конечно, надо, кто бы возражал,” - спешил домой к чаю, стихам и ночному заснеженному бульвару, в отличие от меня всегда чего-то ждущему. Хотя где-то глубоко-глубоко внутри себя я тоже не преставал этого делать. Просто, как и природа, я затаился. Я, как и она, не понимал этого, но чувствовал, что что-то случится. А природный оптимизм заставлял меня верить в то, что случится нечто хорошее.
    Наконец, настало время традиционного зимнего отдыха и с большой группой старинных друзей, с их мужьями, женами, приятелями и приятельницами я укатил в горнолыжный пансионат. Время пролетело насыщенно быстро. Каждый день тянулся бесконечно долго, но все вместе они пронеслись как один. Никто из друзей не заметил, что мне стоило больших усилий скрыть следы давешней грусти и некоторых изменений во мне, которые не могли не произойти после странных осенних событий. На самом деле, я и раньше всегда умел прятать все свои горести и переживания, иначе я бы не прослыл самым веселым и беззаботным оболтусом в нашей компании.
    Но так или иначе – отпуск пролетел. Новый виток забот на работе не дал мне возможности погрузиться в хандру, приходящую в отместку за беззаботно проведенное время... и... я не заметил, как Январь уступил место Февралю. Бульвар засыпало снегом по колено, а истрепанный блокнот почти закончился.
    Суета затягивала меня в свои цепкие лапы. Я чувствовал это, как чувствовал и то, что, поддавшись ей, мог так и остаться в холодных объятиях, при этом, возможно, впервые совершенно не сопротивлялся. Даже не пытался противиться. Не то что бы я опустил руки, но...
    Но, как часто бывает в нашей жизни, в тот момент, когда мы теряемся и не знаем, что же делать дальше, на помощь приходит его величество случай.
    Мой случай, пришёл ко мне в тот субботний день, когда я обнаружил на полу под дверью очень странное почтовое извещение. Оно было на необычном голубом бланке и, вообще, возникло ни возьмись откуда.
    Почтовые ящики были внизу и только срочные телеграммы да заказные письма, которые я на самом деле никогда и не получал, приносили домой. Почтальоны не любили подниматься пешком на седьмой этаж старого дома с трехметровыми потолками.
    Я внимательно изучал странный нестандартный бланк, даже настольную лампу включил, хотя стояло раннее утро, было более чем светло, потому что, помимо прямого, к дневному свету добавлялся и отраженный – от свежевыпавшего чистого снега с крыши соседнего более низкого дома.
    Бланк смущал и озадачивал не только не стандартным и вообще заграничным происхождением, о коем говорил неизвестный мне язык, предположительно, одной из ближайших заграничных стран, а тем, что сам вид его напоминал что-то со мной происшедшее, хотя,  возможно, и не в реальной жизни, а во сне.
    Он явно был напечатан “под старину” и выглядел, как бы потемневшим от времени и потертым. Поверх почти непонятного мне текста (собственно, понятен был только мой почтовый адрес), стоял штампик нашего почтового отделения и рукой было дописано, что я должен получить посылку, так как почтальон не застал меня вчера дома.
    Всё это было более чем непонятно: почему они оставили мне этот странный бланк, а не вызвали стандартным, даже если посылка пришла из-за границы? Ну, приклеили бы его к коробке... Зачем её приносили домой - ведь, сколько я себя помню, за большими посылками всегда приходилось ходить самому... Хотя, может, я чего и не знаю, я их так давно не получал. О самом факте наличия посылки от неизвестного из неведомой мне страны я просто не думал. Я, вообще, большую часть нерабочего, да и порой рабочего времени был не здесь, вот уже которую неделю, и странное извещение мало, что могло изменить в моём состоянии. Продолжая плохо отражать реальность, я надел свитер, куртку, толстые носки и ботинки и поплелся на почту.
    Бульвар утопал в снеге. Никто и не думал его чистить. О нём, вообще, похоже, забыли все кроме природы. Сначала о нём забыли муниципальные власти, а потом и пешеходы, предпочтя, вполне разумно, очищенный тротуар, вдоль стен домов. Я же, узрев посреди бульвара тонкую тропинку, протоптанную, скорее всего, утренними школьниками, направился туда.
    Снег поскрипывал у меня под ногами. Было тепло, и настроение мое слегка улучшилось. Стайка синиц прошмыгнула у меня над головой и уселась, раскачиваясь, на ветки дерева в нескольких метрах передо мной. Снег, искрясь, сыпался с них тонкими струйками. Я машинально начал считать птичек и вдруг увидел на одном из деревьев яркий желтый лист, каким-то чудом оставшийся на дереве.
    На секунду я застыл как вкопанный и сразу же очнулся оттого, что очередная струйка снега засыпалась ко мне за воротник куртки. Я запрокинул голову и, улыбаясь, внимательно посмотрел на толстую или просто распушившую оперение синичку.
    - Интересно, а сорвал бы я его, расти он пониже?
    Синица, как и когда-то ворона, ничего мне не ответила на вопрос и улетела. Я еще раз обернулся на листик и, тяжело вздохнув, продолжил мой путь на почту.

Наверх

    Если Вы когда-нибудь выражали впечатления от увиденного словами “неописуемо” или “сногсшибательно”, то, вполне возможно, что Вы невольно обманывали собеседников. Ведь если Вы не добавляли потом, что действительно оказывалась на полу, или тротуаре, то... Вот то-то и оно... Не прочувствовав подобное реально на своей шкуре...
    Выражение, с которым работники почты переглянулись, увидев в моих руках синее извещение, должно было насторожить меня, но я, не придав их взглядам значения, воспринял последние как обычное недовольство тем, что им пришлось ходить ко мне домой. Я тихонечко стоял и ждал, как мне и было предложено. Когда же две женщины в униформе вынесли мою посылку, я таки сел. И хорошо ещё, что около стены, на которую я облокотился, был свободный стул. В противном случае я бы просто сел прямо на пол в черную жижу растаявшего, принесенного с улицы и растоптанного посетителями снега.
    Передо мной был Лисёнок.
    Тот самый Лисёнок.
    Не плод моей фантазии.
    Не галлюцинация.
    Не сон.
    Это был настоящий Лисёнок. Полутораметровый плюшевый лисенок в огромном целлофановом пакете, перевязанном широкой синей лентой. Бант был “запечатан” золотой печатью (пусть и из фольги), с которой на такой же золотистой ниточке свисал большой голубоватый конверт, оформленный “под старину”, испещренный текстами на неизвестном мне языке.
    - Вы что же, так пришли? – спросила меня одна из женщин, после того как Лисёнок занял освобожденное мною место на стуле.
    - Собственно, так и пришёл, - промямлил я  в ответ, не поняв смысла вопроса: - Я тут рядом живу.
    - Рядом-то оно рядом, но Вам же ясно было сказано, что посылка большая, размеры её указаны были... Хотя это уже Ваши проблемы. Дотащите. Простите, нам работать надо, - и, подождав пока я распишусь на бланке получения в трех местах, дамы удалились, оставив меня счастливого и ошеломлённого, не дав даже съехидничать, спросив, где именно они указывали мне размеры “бандерольки” и за коим лядом доставляли тогда его домой. Или извещение обладало гипнотическим действием? Я хихикнул собственным глупостям, быстро прикрыв губы ладонью.
    Подождав очередного посетителя, любезно подержавшего мне дверь, я выбрался на улицу, крепко сжимая в объятиях мою сбывшуюся мечту.
    Ничегошеньки не видя перед собой, и имея единственную возможность глядеть только под ноги, сориентировавшись по чёрной протоптанной на заснеженном тротуаре тропинке, я добрался до перекрестка с бульваром. Водрузив мой огромный сверток себе на макушку и, придерживая его с обеих сторон руками я пересёк улицу и, войдя на бульвар, напрямик пошёл к ближайшей, выглядывающей из сугроба лавке, не обращая внимания на моментально забившийся в ботинки снег.
    С грехом пополам я разгрёб часть сугроба, докопался до сидения лавки и, поставив туда мою драгоценную ношу, (стоящую до этого просто на сугробе), стал думать, как мне быть дальше и как добраться до дома с минимальными трудностями. Нести лисёнка на голове оказалось практически невозможно, а идти с ним в обнимку - и того хуже.
    Пока я думал,  снег, забившийся в мои ботинки начал таять, а ноги замерзать. Я пританцовывал на месте, зачерпывая при этом новые порции снега. Вместо того чтобы попытаться сосредоточиться на обдумывании дороги домой, я поймал себя на том, что снова, после трехмесячного перерыва пою мою песенку (если то, что я изображал можно было назвать пением). Я криво усмехнулся и замолчал.
    Где-то недалеко раздался скрип. Я стал вертеть головой и увидел ворону. Не знаю почему, но я решил, что это та же самая ворона, с которой я беседовал осенью. Я внимательно посмотрел на неё и повторил мой тогдашний вопрос. Ворона наклонила голову на бок, сверкнула глазом и перелетела с ветки дерева на подоконник одного из домов. Я даже услышал, как царапаются её лапки по металлу и увидел струйку снега, осыпающегося вниз. Ворона посмотрела на меня и, скрипнув ещё раз, как будто уснула.
    Ноги начали коченеть и я собрался попросить о помощи любого прохожего. На самом деле было совершенно непонятно, зачем я так долго ждал: надо было-то просто попросить подсобить мне в поимке такси (с Лисёнком на руках я один не смог бы этого сделать). Хотя, легко сказать “попросить прохожего”. Кроме меня, на бульваре никого не было. Кто же ещё “додумается” добровольно забираться в сугробы.
    Я поднял “сверток” и собрался идти назад на перекресток, пытаться ловить такси самостоятельно “как есть”, как вдруг услышал уже забытый, но моментально отозвавшийся покалыванием в сердце, голос: - Привет, дяденька с рыжей бородой. Ты принёс мне подарок? Спасибо! Спасибо! Спасибо!
    - Карр! - в третий раз проскрипела ворона, и, пролетев над нами, спланировала в соседний сугроб, который на проверку оказался засыпанной урной. Порывшись в снегу и выхватив пакетик из под какого-то недоеденного лакомства, она взлетела на крышу дома.
    Поставив Лисёнка обратно на лавку,  я обернулся. Не будь я атеистом, я бы решил, что девочка, стоящая позади меня - ангел, сошедший со старинной картины: такой очаровательной была улыбка, которой она одарила меня и весь окружающий мир.
    Ангел, одетый в белую шубку, розовую вязаную шапку с большим помпоном и валенки с новыми блестящими галошами, проваливаясь в снег, с трудом добравшись до Лисёнка, превосходящего её по размеру, обхватила его обеими руками и, пыхтя, водрузила на большие деревянные санки, которые я сперва и не заметил. Она опять была совершенно одна. Ни следа сопровождающих её взрослых.
    - Малыш, - улыбнулся я ей, всеми силами стараясь скрыть, некоторое недоумение и страстное нежелание расставаться с игрушкой: - Скажи, малыш, а где же ты пропадала так долго? Почему я так давно тебя не видел?
    - Ну а ты, как думаешь? Ты же забыл про мальчика, с которым дружил раньше. Ты не стал искать Королеву Шуршариков. Ты стал таким серьезным. Вот поэтому ты меня и потерял. А как только ты вспомнил о мальчике, я тебя сразу нашла. Я не могу приходить к взрослым. Взрослые они такие жестокие. Они такие... такие нехорошие. Они не понимают, что быть детьми так важно, что без этого не светит солнышко. Они думают, что они что-то делают важное и нужное, а на самом деле просто теряют друг - друга...
    Она сняла варежки, которые повисли на резиночках, свисающих из рукавов шубки, и поправила сползшую на макушку шапочку. Рыжая челка так и осталась торчать из-под неё, падая на лоб озорным завитком.
    - Дяденька, а ты не можешь отнести вот это на почту? А то мне нельзя переходить дорогу одной и лисёнка я одного тоже оставить не могу, - с этими словами она протянула мне большую красочную открытку. Я машинально  перевернул её на другую сторону. Читать я, конечно, не стал, но увидел, что вся она, включая адрес,  исписана размашистым, но достаточно ровным детским печатным почерком.
    - Какая ты молодчина, ты уже умеешь писать сама! – невольно вырвалось у меня.
    - Конечно, умею! – девочка залилась звонким смехом - Какой же ты, дядя, всё же глупый. Ну иди же, скорее. Это поздравление моей бабушке. У неё завтра день рождения. И если ты не пойдёшь быстро, открытка не успеет. Я знаю. Я слышала, как мама говорила, что чтобы успеть прислать открытку до следующего дня, надо отнести её на почту до двенадцати часов. Ну иди же, скоре! Пожалуйста!..
    И я послушно пошёл, но не удержался и обернулся, едва пересёк улицу. Девочка махала мне ручкой и перчатка на резиночке запрыгала, повторяя её движения. Я невольно улыбнулся, и малышка ответила мне своей неповторимой волшебной улыбкой.
    Чувствуя, что ещё немножко, и я снова начну танцевать, а на глазах у ребёнка мне этого делать не хотелось, я пошёл, уже не оглядываясь, быстрым шагом через те несколько десятков метров, что разделяли меня и почту.
    Когда я вышел оттуда спустя пару минут, на бульваре никого не было. На бульваре не было не только девочки, не только Лисёнка, не только следов санок: на нём, вообще, не было видно ничьих следов, кроме моих. И только знакомая ворона, сидя на очищенной мною скамейке, терзала клювом очередной откопанный в мусорном ведре пакетик.

Наверх

    Вечером мне позвонили друзья: муж и жена, мои бывшие одноклассники. Мы не виделись с нашего совместного отдыха в горах. Они спросили, что я делаю завтра и, узнав, что ничего, напросились в гости. Я с превеликой радостью согласился. Обычно, я сам ненавязчиво напрашивался ко всем друзьям, “заскакивая на часок”, и получалось, что близкие мне люди редко бывали у меня дома. А я так любил принимать гостей.
    Весь вечер я провёл в предвкушении и, хотя мы виделись достаточно часто, посещая общих знакомых, выставки, театры, просто гуляя вместе, я был очень и очень рад их предстоящему визиту. Только одно опасение омрачало завтрашнюю встречу: я чувствовал, что Лисёнок был их подарком. Они знали о моей детской мечте: мы были знакомы почти два десятка лет, и они многое обо мне знали... Да, и, кажется, во время недавнего отдыха я проговорился о странных снах, виденных осенью. Вероятно, я и о сне про Лисёнка и Клоуна им неосторожно рассказал.
    Да, я был практически уверен, что Лисёнок был их рук делом. К тому же, они только-только вернулись из заграничной командировки... А Лисёнок приехал явно из-за рубежа... Что я им скажу? Мне так не хотелось их расстраивать. Они, наверное, очень потратились, да и им хотелось доставить удовольствие мне, а не какой-то загадочной девочке...
    Я вспомнил утреннюю встречу, и отсутствие следов от санок на бульваре, и подумал, что мне следует обратиться к психиатору и рассказать о своих галлюцинациях. Но даже если девочка была галлюцинацией, то куда я дел Лисёнка?
    Я не знал, у кого спрашивать совета. Я даже посмотрел в окно, не сидит ли где-то поблизости моя старая знакомая ворона. Хотя зачем?.. Она ведь упорно отказывалась отвечать мне на мои вопросы. Вряд ли кто-то, вообще, смог бы мне ответить на них. Ни птица, ни человек.
    Остаток дня я посвятил генеральной уборке и ликвидации чудовищного бардака, царившего в моей двухкомнатной квартирке. Подумать страшно, но семь месяцев у меня не было гостей: с самого дня рождения. И всё это время я не убирался. Только подметал и стряхивал пыль.
    Утром я пошёл в магазин. К моему удивлению, бульвар оказался расчищенным. Я пытался припомнить, когда в предыдущие годы его хоть раз убирали в выходные, и не мог вспомнить подобного случая. Это было вдвойне удивительно, если учесть “забывчивость” городских служб, наблюдавшуюся с осени.
    На обратном пути, нагруженный многочисленными покупками, я решил передохнуть несколько минут и, поставив сумки на лавку, топтался на месте, сгибая и разгибая закоченевшие и затёкшие пальцы. Неожиданно, я услышал горькие всхлипывания. Я стал крутить головой и увидел у дома на другой стороне улицы напротив бульвара стройную моложавую женщину лет пятидесяти, пятидесяти с небольшим. Она стояла, держась рукой за косяк парадного, и было видно, что тело её содрогается от сдавленных рыданий.
    Забыв про сумки, я прямо по сугробам, собранным вдоль края бульвара, бросился к ней. Завизжали тормоза чуть не сбившей меня машины. Женщина вздрогнула и посмотрела на меня. В её взгляде было столько боли, что я с трудом устоял на ногах.
    - Простите ради бога, что лезу в душу, но я услышал, что кто-то плачет... Что случилось? Может, я смогу как-то Вам помочь?
    Женщина вместо этого обняла меня и, положив голову ко мне на плечо, зарыдала в голос. Осторожно, взяв её под руку, я предложил перейти ей на бульвар и присесть. Молча приняв моё предложение, она послушно пошла со мной. Я достал платок. Невероятно, но у меня нашёлся чистой платок.
    Она взяла его в левую руку, да так и застыла с ним. Слезы медленно катились по её щекам. Она их не вытирала. Правой рукой она сжала моё предплечье и не отпускала его.
    Минут чрез десять незнакомка немного успокоилась, и я почувствовал, что она собирается уходить. Я решил сначала, что, может быть, так оно и лучше, потому что никто не давал мне дозволения копаться у нее в душе. И всё-таки внутренний голос заставил меня повторить вопрос: - Простите ради бога, что лезу в душу, но, может, я могу Вам чем-то помочь?
    Женщина подняла на меня взгляд, раскрыв всё ещё сжимающие мою руку пальцы, протянула обратно мой платок и проговорила ровным, для только что рыдавшего человека голосом: - Спасибо Вам большое. Вы однажды уже помогли нам. Очень помогли. Вы не помните?.. – и после небольшой паузы добавила: - но, к сожалению, от судьбы не уйдешь. И всё было напрасно... Ах, да Вы же, наверное, нас и не знаете. А вот мы случайно знаем, что это Вы нам тогда помогли... Достать лекарство для нашей девочки. Ночью. Вспомнили?..
    И я, действительно, вспомнил, что однажды ночью, года полтора назад, проходя по бульвару, услышал обрывок разговора из открытого окна. Это был даже не разговор, а возглас отчаяния, брошенный в телефон. Вопрос?.. Повторенный диагноз?.. Название редкого лекарства?.. Очень редкого лекарства, волею случая известного мне. Моя бывшая девушка - врач в исследовательском институте - как раз накануне  нашего разрыва рассказывала мне об этом лекарстве. Она принимала участие в его разработке и была горда, что толика её знаний поможет теперь в борьбе с каким-то редким и опасным детским заболеванием.
    Я, не раздумывая, поймал такси и поехал к ней. Она долго не хотела меня впускать, решив, что я пытаюсь начать всё сначала. Слишком свежа была наша рана: мы только расстались после полутора лет тесных отношений, так как почувствовали, что не подходим друг другу. Но когда я несколько раз повторил, что речь идет о жизни ребёнка, бывшая подруга согласилась выслушать меня.
    Осознав, что я даже не сказал этим людям, что собираюсь достать для них лекарство, она повторила, свое привычное: - Ты сумасшедший, - добавив, что ушла от меня не поэтому. Я отдал экс-подруге всё, что у меня было при себе, подсчитав, что этого хватит покрыть две трети цены лекарства, и попросил позвонить мне, если тем людям нечем будет заплатить, что я тогда доплачу и остальное.
    Она взяла деньги не глядя и молча теребила их в руке. Неожиданно, после всех моих “решительных” действий я почувствовал, что совершенно теряюсь, сидя у неё дома как посторонний… И это после всего происшедшего между нами... Чтобы не затягивать паузу я начал говорить несвязанные, хотя и необходимые вещи: - Надеюсь, формальности типа... ну что они тебя... не тебя… никого… не вызывали сами, ты уладишь. Я думаю, что не страдаю галлюцинациями, и действительно услышал... Их надо вызвать на приём или как это делается? К тому же, и ваше начальство будет довольно возможностью продемонстрировать достижения... Нет, я не то что-то говорю...
    Она посмотрела на мня как-то странно. Или я действительно плохо знал её и мы правильно поступили, что разошлись, или... Я быстро вскочил и положив на стол бумажку с адресом выскочил из квартиры...
    - Неужели лекарство не помогло?
    - Помогло, помогло... Ваша знакомая... врач, научила нас как обратиться в Институт... И она рассказала, что это Вы оплатили почти весь курс и прислали её. Она даже показала нам Ваше фото. Она вынула его из бумажника... Вы с ней в близких отношениях?
    - Мы?!. Мы были... мы были вместе недолго, но... но, что же случилось, если лекарство помогло? Почему Вы плачете? Что стряслось?!
    Лицо женщины исказила тень боли, предшествующей слезам, но женщина не заплакала и после минутной паузы, с трудом произнесла: - В начале этой осени мою внучку насмерть сбила машина. Тут, на бульваре. Пьяный водитель... Он... он сбил двух детей на бульваре. Мою внучку и ещё одного ребенка. Обоих... Малыша спасли, а... а... а сегодня... Сегодня, мне по почте пришла открытка. У меня день рождения сегодня. Мне пришла открытка... Я не знаю, кто мог так жестоко... Вот смотрите... Открытка... детским почерком, почти как у неё...
    Расстегнув элегантную черную сумочку незнакомка вынула красочное поздравление. Едва я взял его в руки, как в глазах у меня потемнело. Я ничего не сказал и даже смог сдержать дрожь, узнав открытку, которую вчера сам отправлял с почты. Я должен был все же произнести хоть что-то, но вместо слов смог издать только странный сипящий звук. Женщина дотронулась до моих губ пальцами, и прошептав тихо: - Спасибо за всё, - поднялась и быстро пошла прочь, а я не нашел в себе сил её остановить.
    Не знаю, сколько бы я так ещё просидел, если бы не ворона. Она приземлилась на очищенный асфальт в нескольких метрах от меня и покрутив головой проскрипела свое привычное “Карр”.
    Я, вспомнив, что ко мне должны прийти люди, встал, собрал сумки и медленно направился домой. Когда я проходил мимо одетого в леса дома за дощатым забором, я услышал знакомый смех. Я резко обернулся, но на бульваре было пусто.

Наверх

    - Представляешь, этот магазин открылся так неожиданно! Совершенно непонятно откуда он взялся и как! Как они успели? Мы вроде неделей раньше проезжали той же улицей и четко помнили на его месте стоял заколоченный дом. А я так упорно не верил в то, что в некоторых странах умеют быстро работать... – мой друг размахивал руками, рассказывая мне историю приобретения Лисёнка. Я пока ещё не смог им признаться в том, что “подарка” у меня нет. Я ещё не заводил их в маленькую комнату и они думали, что Лисёнок “прячется” там.
    Рассказ продолжала моя одноклассница: - Да-да, он возник, как... как будто вырос из-под земли, и в витрине мы увидели этого лисёнка... Мы вспомнили твой рассказ... Не сопи, мы знаем, что ты тогда сам был недоволен, что проболтался о своих фантазиях. Нечего-нечего. Скрытник. Нам-то мог бы иногда жаловаться, а то привык всё в себе носить, а потом мы удивляемся, почему висок седой...
    Я на секундочку прервал их, чтобы сходить выключить засвистевший на кухне чайник. Друзья увязались за мной, и мы незаметно перекочевали поближе к синему огоньку конфороки и запотевшему серебрящемуся светом бульварных фонарей окну. Как в старые добрые времена мы расселись тесно вокруг маленького столика, знавшего множество баек, тайн, сказок, стихов и песен, как и положено “нормальному” кухонному столику.
    Из дальнейшего повествования я узнал, что... Лисёнка им подарил чудной старик: то ли зазывала, то ли, вообще, хозяин магазина, одетый почему-то в костюм клоуна. Когда я услышал, что на нём был сине-серо-голубой костюм, что-то больно кольнуло слева в боку, я даже вздрогнул, но друзья, к счастью, этого не заметили. Эту часть рассказа я пропустил. Я просто ничего не слышал, так как шум и гул непонятного происхождения стояли у меня в ушах.
    - ... и он сказал, что если мы пообещаем, что подарим Лисёнка хорошему человеку, именно подарим, то тогда мы можем его взять просто так, поскольку мы первые посетители, и он делает это по традиции веря, что такая щедрость принесёт успех его магазинчику... Наверное, он, судя по его сединам, уже имел опыт подобных экспериментов. Неужели добро отзывалось ему добром? Вот только... только, когда мы захотели перед отъездом ещё раз поблагодарить его... Ведь он сам и отправил лисёнка посылкой и тоже бесплатно... Когда мы поехали попрощаться и поблагодарить, мы не смогли найти этот магазинчик. Нам казалось, что мы хорошо запомнили улицу и номер дома... Мы же неоднократно проезжали мимо, но в этот раз мы так долго плутали по переулкам... плутали минут двадцать, но так и не смогли найти... Обидно... Ну. Хватит россказней, пошли, посмотрим на этого чудо-зверя. Мы же сами толком его не подержали в руках. Покажи его нам скорее. Мы хотим увидеть, как ты счастлив. Мы же так старались доставить тебе удовольствие... Пошли в спальню. Ведь он там? У тебя в кровати? – друзья хором расхохотались, а я усилием воли улыбнувшись им в ответ судорожно думал, что и как им сказать. &
    Я встал, подошёл к ним и, крепко обняв, поцеловал каждого по-очереди по несколько раз в щеки. Они переглянулись, так как знали, что я, обычно, стеснялся проявлений собственной сентиментальности, и почти одновременно спросили, что случилось, заподозрив неладное.
    - Ты что ничего не получил? Старик уверял, что лисёнок будет доставлен не позднее... Неужели он нас обманул? Или это была глупая шутка? Я же тебе говорила, что лучше было купить набор ручек и...
    - Нет-нет, ребята: стрик-клоун не обманул. Волшебники вообще не умеют врать. Просто не умеют. Лисёнка приехал ещё позавчера, но... Но мне пришлось подарить его.
    - Как подарить!? Ты с ума сошел! Кому подарить! Ну, ты что! Мы так старались. Как ты мог?!
    - Простите, милые друзья! Я так вам благодарен. Я так вас люблю... Но... Но я, действительно, не мог поступить иначе. Мне пришлось его подарить одной маленькой умирающей девочке...
    На этот раз друзья переглянулись и, встав, подошли и обняли меня. Я, подавшись навстречу, обнял их. Так мы и стояли втроём, обнявшись и слушая, как стучится в окно внезапно пошедший густой мокрый снег. Я крепко-крепко зажмурился, чтобы ребята не  заметили обмана в моих глазах. Ведь они знали меня и мои повадки и привычки очень хорошо. А, может, они и догадались, но почувствовали, что лучше не узнавать у меня всю правду, потому что любили меня и верили мне. А, может?.. А, может, и зря я не рассказал им всей правды?..

Наверх

    - Почему ты не сказал им всей правды? Ты же сам утверждал, что Волшебники никогда не врут?!.
    - Да, утверждал и продолжаю стоять на этом, но я ведь не волшебник.
    - Как это не Волшебник?! Ты, именно, что Волшебник. Не веришь? Подожди немножко и ты в этом убедишься. Приходи завтра на бульвар. Обязательно приходи. Приходи... Приходи...

Наверх

    Я шёл по бульвару, необычно тихому и спокойному. Даже не верилось, что ещё только Февраль. Во всём ощущалась весна. Птички пели песенки, радостно прыгая по сухому потрескавшемуся асфальту. Солнце по-весеннему отражалось в окнах редких проезжающих машин. А людей не было совсем. И это было так странно. Хотя после всего того, что со мной приключилось в последние месяцы, слово “странно” перестало быть для меня обозначением чего-то удивительного. Я просто устал удивляться.
    Я шёл и думал, что бульвар давно, уже ставший неотъемлемой частью меня, что-то хочет мне сказать. Мы проводили друг с другом много времени, достаточного для того, чтобы сблизиться... Он хорошо знал все мои повадки и привычки. По походке мог определить устал ли я или иду полный сил и надежд. Легко определял, когда я сочинял новое стихотворение или шёл после гостей, напевая про себя любимые песенки. Знал, когда я возвращался усталый с работы, знал, когда тоска, отчаяние или одиночество пытались завладеть мной... Иногда  в такие минуты он помогал мне, как истинный друг: в зависимости от времени года, то старался подбодрить швыряя в меня охапкой листвы, то задувая тополиным пухом. Иногда ему удавалось отвлечь меня.
    Я любил приходить к нему в гости и тогда, когда мне не надо было куда-то идти. Мне нравилось просто сидеть на одной из его лавок, смотреть на зажигающиеся вечерами окна, или, приходя воскресным утром, наблюдать спешащих на прогулку или в гости прохожих.
    А ещё я любил наблюдать за самим бульваром. Как он изучил мои привычки, так и я изучил его. Очень часто я мог предугадать смену его настроений. Я знал, когда он меняет цвета и знал наизусть все его песенки и сказки, которые он рассказывал шепотом ранним утром или далеко за полночь. Мне казалось, что я знаю про него всё. Казалось, до недавнего времени.
    Я шёл и думал, что всё в нашей жизни весьма и весьма относительно. Нет, я прекрасно понимал, что нет ни абсолютного знания, ни абсолютной истины. Но, мне казалось, что, в целом, я знал о бульваре всё, а, как оказалось, нет. Конечно, если согласовываться с законами философии, то это можно было назвать борьбой и единством противоположности, или отрицание отрицания?.. В общем, -  диалектика, сплошная диалектика. А может мистика? Последняя подходила больше, потому что разумом объяснить мои странные ощущения не представлялось возможным. Мне казалось, что с недавних пор, ступая на бульвар, я попадал в другой город. В другой город, в другое время. Вполне возможно, что, вообще, в другой мир.
    Вот и сейчас, в середине Февраля я шёл по весеннему бульвару, шёл, не зная, куда и зачем я иду. Не зная, почему я пришёл на него сегодня. Хотя почему – я знал. Меня кто-то пригласил. Кто-то... кто-то... Но кто? Этого я не помнил. Я просто проснулся с мыслью, что мне надо выти на бульвар и идти.
    Вот я и шёл. Шёл и ждал, зная наверняка, что что-то произойдет.
    Интуиция меня не подвела. За очередным поворотом я увидел на лавочке девочку в розовой шапочке с помпоном. Заметив меня, она вскочила и радостно бросилась ко мне навстречу. Я широко расставил руки и, схватив её в свои объятия, поднял над землёй. Она обняла меня за шею и прижалась ко мне.
    - Ну, привет! - улыбнулся я, - Куда мы пойдем?
    - Прямо, - сказала девочка: - Иди прямо.
    И я пошёл, не спрашивая её ни про Лисёнка, ни куда она позавчера пропала, ни про открытку, ни про бабушку, ни... Я ничего не спрашивал, потому что, похоже, уже знал многие ответы. И от этого знания я сходил с ума, потому, что поверить в это мог только ребёнок или сумасшедший. Да, я ничего не спрашивал ни её, ни себя, ни кого-то ещё. Не спрашивал и никогда не спрошу, потому, что усвоил раз и навсегда, ещё с детства, что нельзя ни спрашивать, ни просить... что можно только ждать, надеяться и верить. Я ждал.
    - А поёдем сфотографируемся вместе, - прервала затянувшееся молчание малышка, добавив немножко капризным тоном: - отпусти меня.
    Я спустил её на землю. Она взяла меня за руку, и мы свернули с бульвара в поперечную улочку, где находилась небольшая фотостудия, работающая и по воскресеньям.
    Странно, но, зная о её существовании с детства, я никогда в неё не заходил, или всё же заходил? Скорее всего, заходил, ребёнком. Бабушка водила всех нас: меня, брата, сестру, родителей раз в год в январе и мы фотографировались всей семьей. Я даже вспомнил седоватого, хотя и не очень старого, кудрявого мастера, рассказывающего мне о птичке... Я тогда уже знал, что все фотографы рассказывают о птичках, но каждый раз слушал его и верил... Однажды я даже увидел эту птичку, выпорхнувшую из под черного покрывала. Хотя на мои крики, что я её вижу, взрослые ответили дружным смехом. Интересно, работает ли этот странный мастер или уже нет? Ему должно уже быть не мало лет...
    Дверь звякнула очень знакомо, хотя... все колокольчики звенят примерно одинаково, с учетом их размера... Мы оказались в полутёмном помещении, стены которого были увешены пожелтевшими снимками, и с каждого на нас смотрели удивительные люди, а может и не люди ...
    - Я ждал вас...
    Это был он, постаревший, но всё такой же кудрявый, добрый, чудной, похожий на волшебника. Я вспомнил моё детское ощущение – я тогда вообразил, что фотограф, это сказочник. Он и  рассказывал мне в детстве сказки, чтобы я не крутился.
    - Какая замечательная у Вас дочка. Как будете фотографироваться? В шубке, или разденетесь? Или Лисёнок хочет сняться один?
    - Он мне просто прохожий дядя, - выпалила девочка: - и фотографироваться мы будем в одежде... Дяденька с рыжей бородой, - она посмотрела на меня - возьми меня на руки, как на бульваре...

Наверх

    Пока мы ждали отпечатков, девочка играла в  специальном детском уголке, а я сидел и смотрел в одну точку, точнее - на одну фотографию: фотографию рыжей девушки в очках. Не очень большая, спрятавшаяся в тёмном углу, выделяясь тем, что не была жёлтой, а значит, в отличие от всех остальных, была достаточно современной, она настолько привлекла мое внимание, что я забыл даже о птичке, которую видел опять так же отчетливо, как и в детстве. Мало того – я знал эту птичку. Это была моя знакомая синица с бульвара. Она выпорхнула, как и обещал фотограф, правда, моментально улетела. Но в этот момент я как раз заметил фотографию девушки и забыл обо всём на свете, даже о Лисёнке. Я так же не уловил и то, как загорелись странным, мистическим огнём глаза девочки, внимательно наблюдавшей за мной.
    На этот раз я вел себя более решительно. Более решительно, чем когда-либо и спросил  у вернувшегося с отпечатками фотографа, не знает ли он случайно, кто эта девушка. Я понимал, что он не может помнить всех клиентов, снятых им за долгую жизнь, и даже если он и знает, то он не даст мне её адреса. К тому же, адрес я и сам знал...
    Фотограф развел руками и, как бы извиняясь, произнес: - К сожалению... К сожалению, я знаю не больше Вашего: она живёт на бульваре в доме рядом  с тем, что вечно ремонтируется; Вы ей нравитесь, и... она – Королева...
    - Королева?!...
    - Конечно, для Вас она королева, мой юный рыцарь, - улыбнулся фотограф, протягивая мне четыре фотографии.
    - Конечно, королева, - неожиданно повторила девочка, подойдя ко мне и взяв меня за руку.
    - Может быть, Вы ещё этого не сознаете, но я видел, как Вы смотрели на фотографию,.. – стрик-фотограф улыбнулся волшебной улыбкой, которая показалась мне очень знакомой, хотя я не мог понять почему. Не помнил же я её двадцать с лишним лет...
    Мы попрощались. Я протянул мастеру свою визитку. Зачем? Я сам не знал. Просто мне захотелось, чтобы он узнал, что я пишу стихи. Мастер взял её и, прочитав “поэт, программист, фотограф...” заулыбался: - Так мы с Вами коллеги, молодой человек. Что ж, я сразу увидел, что Вы стоите внимания Королевы. Поверьте строму мастеру. Ему не нужно визиток, чтобы узнать, что перед ним поэт...  – и, повернувшись к ребенку, протянул её мою карточку: - Возьми, Лисёнок, я знаю, что у твоего дяди больше нет, эта - последняя, а тебе тоже очень хочется получить его визитную карточку. 
    Девочка быстро схватила протянутую картоночку и спрятала в кармашек шубки. Старик посмотрел на ребенка, поправил ей шапочку и хотел погладить, но неожиданно опустил поднятую руку и направился в угол студии. Сняв понравившуюся мне фотографию, он вернулся и молча положил её на конверт с сегодняшними снимками. Я бережно взял драгоценный отпечаток, беззвучно произнеся одними губами: “Спасибо. Спасибо. Спасибо.”
    Фотограф ничего не ответил, только улыбнулся и махнул рукой, словно отвечая “да брось, чего уж там. Не стоит благодарности”. Так мы и стояли втроём, молча глядя друг на друга.
    Я понял, что пауза слишком затянулась, и открыл дверь на улицу, собираясь уходить, как вдруг девочка, отпустив мою руку, подбежала к мастеру и, поднявшись на носочки, шепнула: - Не говори никому, что я Лисёнок. Это – тайна! - Вернувшись ко мне, она протянула мне ладошку: - Пошли скорее, мне надо что-то тебе сказать, у нас мало времени.
    Колокольчик звякнул. Дверь бесшумно затворилась. Я невольно вздрогнул, но не обернулся. Мы пересекли улицу и вернулись на бульвар. Я знал, что больше не увижу, ни мастерской, ни старика-фотографа. Спроси меня прямо, я не сумел бы объяснить, откуда у меня была такая уверенность, но я знал наверняка, что это так.
    Прилетела синица и села на спинку ближайшей к нам скамейки. Я, неожиданно для самого себя, взял девочку под мышки и, поставив на ту же скамейку, внимательно посмотрел к ней в глаза. Глаза сверкнули и залучились, но не так, как могут лучиться глаза ребенка. Я вдруг увидал в них такое, что на секунду потерял опору под ногами. Я покачнулся, но не упал, только схватил девочку за руку и так и остался стоять, делая глубокие вдохи и выдохи через нос.
    - Ты уже знаешь?
    - Что я должен знать?
    - Не притворяйся, я знаю, что ты уже знаешь, что мы больше не увидимся. Спасибо тебе. Ты очень хороший. Как мой папа. Ты ведь отнесешь фотографию моим маме, папе и бабушке? – девочка быстро поцеловала меня в седеющий раньше времени висок, и пока я не успел опомниться, выхватив у меня из руки одну из четырех фотографий, спрыгнула со скамейки и побежала вдоль бульвара. Я не стал её догонять. Я знал, что я не смогу этого сделать. Бульвар в этом месте шёл прямо и не сворачивал. Неожиданно малышка исчезла, как будто надела шапку невидимку или ускользнула в свой волшебный мир, через неведомую для взрослых потайную дверь, скрытую в воздухе бульвара.
    Я стоял и смотрел, словно не верил в то, что знал наверняка. Бульвар был пустынен и удивительно красив. Синица села на тротуар метрах в двадцати от меня и принялась клевать неразличимые на таком расстоянии зернышки. Вслед за синицей примчался легкий ветерок и, пощекотав мой лоб, напомнил о просьбе малышки. Я убрал подаренную Волшебником, фотографию незнакомки и две фотографии меня и девочки во внутренний карман плаща и, крепко сжав третью за краешек, пошёл к нужному дому.

Наверх

    Я долго не мог решиться войти в парадное, но когда, направляющаяся в тот же дом женщина спросила то ли из вежливости, то ли из осторожности, к кому я иду, я решился, и, ответив, вошёл вместе с ней в  подъезд.
    Мой визит не мог не быть неожиданным для родственников девочки. Да и откуда они могли быть к нему  готовы? Но несмотря на удивление или даже недоумение на лицах, любезно пустили меня и предложили сесть в старое видавшее виды кресло, очень похоже на стоящее в студии странного фотографа.
    Пока бабушка погибшей девочки устраивала в прихожей мой плащ, я положил утреннюю фотографию на стол и рассматривал развешенные по стенам детские рисунки. Мне стало невыносимо грустно, от осознания безвозвратности и одновременно я почувствовал странное, необъяснимое ощущение того, что очень скоро в моей жизни случится что-то очень хорошее.
    Я так погрузился в собственные мысли, что не заметил, как женщина вернулась в комнату и села за стол. Я хотел что-то сказать, но не мог, как будто был  отрезан от окружающей комнаты стеклянным колпаком. Наконец, я нашёл в себе силы спуститься откуда-то, где я находился, обратно. Я повернулся к хозяйке дома, посмотрел на неё, перевел взгляд на лежащую прямо перед ней фотографию и вдруг с ужасом понял, что девочки на снимке никто кроме меня не видит. Я не мог объяснить, как я это понял, но я это понял. У меня не было и тени сомнения, что это так.
    Вошли молодые люди, наверное, родители... А я всё молчал. Не мало ли затянувшихся пауз и интуитивных догадок для одного дня? Мне стало нехорошо. Кровь прилила к лицу и, похоже, это было заметно. По крайней мере, у меня спросили все ли в порядке, а когда я вместо ответа сделал непонятные даже мне знаки рукой, мне принесли стакан воды.
    Я очень хотел рассказать им, что их девочка... я не знал, какое слово мне использовать. Жива? Нет, для них она, увы, погибла. Сказать про другое измерение? Про то, что она стала... Кем она стала? Ангелом? Я не мог этого утверждать. Я всегда был атеистом, и мне сложно было изменить свои убеждения. Но ведь девочка существовала, если я не сошел с ума. Но тогда... единственное решение – это другое измерение, в котором живут дети, с которыми что-то случилось в нашем. Но как я мог им сказать такое! Они бы мне не поверили и решили, что я насмехаюсь над их горем. А, может быть, решили бы, что я хочу их так утешить, успокоить. Тоже достаточно жестокий спорный способ утешения... Если же сходить с ума окончательно, можно ещё предположить, что Лисёнок с бульвара - другая девочка, в смысле та же самая девочка, но живущая в параллельном мире, в котором с ней всё в порядке, случайно попавшая в наш...
    Я сидел пил мелкими глоточками воду, крутил стакан и думал, думал, думал... И я не находил решения, а три пары глаз внимательно смотрели на меня, не понимая, зачем я пришёл, что хотел сказать, зачем напомнил им об их кровоточащей ране.
    Мне, конечно, не следовало заходить. Я встал и понял, что, как ни крути, пауза опять слишком затянулась, что или я что-то скажу, или мне надо выпрыгивать в окно и бежать без оглядки. И я бы прыгнул: без плаща, как есть. Но вдруг, безумная идея пришла мне в голову.
    Подойдя к окну высокого первого этажа и посмотрев на улицу, на бульвар, виднеющийся сквозь ветви деревьев, я, наконец, проговорил: - Вы меня ради бога простите, но не могли бы вы мне подарить, что-нибудь... Что-нибудь...
    - Вы хотите какую-то вещицу нашей девочки? Зачем она вам? Вы очень чуткий человек, но,.. но Вы даже не знали её...
    - Простите, мне не следовало к Вам приходить, - я с трудом нашёл в себе силы произнести эти слова и быстро пошел к выходу.
    Взяв с вешалки плащ и перебросив его через локоть, я стал спускаться по лестнице. Каких-то пять ступенек. Но я не успел сделать и трех шагов, как дверь позади открылась и молодая женщина, мама малышки, догнав меня, вложила мне в руку шапочку с розовым помпоном. Она ничего не сказала, только посмотрела на меня полными грусти и отчаяния глазами. Дыхание мое на секунду прервалось: это была точно такая же шапочка, как...
    Потом мама девочки вернула мне забытую фотографию, проговорив: - Если бы я верила в мистику, то я бы осмелилась утверждать, что этот снимок сделал мой дедушка. Это его рука... Но я не верю в мистику, хотя, может быть, верь, я в неё, мне было бы легче. Нам было бы легче. Кто знает, может быть, наша девочка, ходит сейчас рядом... Она не договорила и, безнадежно махнув рукой, быстро скрылась за дверью, оставив меня в ещё более подавленном и растерянном состоянии. Воистину никогда нельзя предугадать, как себя вести, чтобы не причинять людям боль и угадывать, что-то, что им может оказаться необходимым...

Наверх

    Бульвар вел меня к новому и неведомому. Он уже знал, что меня ждут перемены. Он медленно и верно готовил меня к предстоящей встрече. А я, уставший от долгого ожидания и событий последних месяцев, целиком и полностью доверился ему.
    Я всегда жил в ожидании шага. И вот теперь мне предстояло его сделать. Мне предстояло решить и решиться. Я не мог никому открыться, потому что тогда мне была бы только одна дорога в сумасшедший дом. Я думаю, что даже самые близкие друзья озаботились бы моим намерением отправиться на поиски девушки в параллельное измерение...
    Я улыбнулся, представляя, как спрашиваю у прохожих на бульваре: “Извините, пожалуйста, Вы случайно не из параллельного мира? Вы девушку там не видели? Такую рыженькую в очках... Красивую... “
    Где ты, Мерлин? Проведи нас мо мосту из звёзд.
    Мерлина, нет. Да и моста из звёзд нет. Хотя... Теперь я не мог отрицать ни одно даже самое невероятное предположение. “Всё может быть” стало моим рефреном. “Всё может быть...” “Всё может быть...” А вдруг я, действительно, немного волшебник? Не зря же мне во сне или наяву кто-то всё время нашептывал это... Волшебник, не знающий заклинаний, или забывший их. А вдруг, вдруг я и без заклинаний найду дверь, о которой говорила девочка. Или девочка мне не говорила ни о чём? Может быть их несколько? Их, наверняка, должно быть несколько. Миров не может быть ограниченное количество. Он может быть или один, как думает большинство нормальных людей, или их - бесконечность. И мы можем, редко, но можем переходить из одного в другой. Иногда это называется совершенством, иногда удачей, иногда падением... в зависимости от того, что случается. Вся беда заключается в том, что нельзя жить в двух мирах и нельзя самому выбирать, когда и куда идти... Мне очень хотелось найти дверь в мир рыжей незнакомки, но мне очень не хотелось терять близких мне людей из мира, в котором я вырос и жил. Тот мир был явно лучше, он не мог быть хуже. Мир, в котором живёт любовь, по определению совершеннее. Незнакомка манила меня. Родные и близкие смотрели в спину и молча просили не бросать их. Я раздваивался, расстраивался, разделялся на части, похожие на шуршащие осенние лица. Они окружали меня и шептали, что-то тихо, едва различимо под завывание ветра. Они шептали разные вещи: противоречивые, противоположные, разрывающие меня на части: - Иди...  Оставайся... Одумайся... Не упусти... Не трусь. В параллельном мире живут все твои родные и друзья, да, конечно, они будут немного другими, но вполне возможно, что ты даже не заметишь разницы, хотя и может случиться, что кого-то там не будет, а кто-то будет совсем другим, но ведь и в твоём мире всё может измениться, зато в твоём мире точно нет её, а в нашем - она есть. Иди к нам. Иди к ней. Иди за своим счастьем...
    Я присел на корточки, зажмурился и, заткнув уши ладонями, завыл.
    - Господи, что с вами случилось?!
    Я почувствовал, что кто-то осторожно приподнимает меня за локоть. Шум стих. Воздух наполнился нежным ароматом. Мне стало легко. Я открыл глаза и увидел прямо перед собой два зеленых океана. Между моими губами и океанами было не больше десяти сантиметров. Мои губы сами потянулись к ним, сложившись, приготавливаясь к поцелую, но, наткнулись не невидимую преграду.
    - Ой, что Вы делаете?
    Вместо ответа, я, удивляясь собственной смелости и решительности, снял с неё очки и поцеловал, но поцеловал не в глаза, а в губы. Не знаю, сколько секунд длился мой поцелуй, но за эти мгновения я прожил несколько жизней и прошел сквозь несколько миров, впитав знания и опыт этих миров и всё моментально позабыв. А потом, потом я разжал свои объятия, отступил на шаг, наклонил голову и, прикрыв глаза руками, прошептал: - Бейте...
    - Чудак, за что же мне Вас бить? – она осторожно отняла мои руки от моего лица.
    - Как, Вы не дадите мне пощечину за мое недостойное поведение, - спросил я, всё ещё не решаясь поднять на девушку глаза.
    Вместо этого она коснулась ладошкой моей колючей щеки и, проведя несколько раз, прижалась ко мне.
    - Но ведь такого не бывает, - только и смог пробормотать я. Она улыбнулась, и обняла меня еще сильнее: - Чудак, милый мой чудак, ты что же, не веришь в любовь с первого взгляда, а как же твои стихи? Ведь в стихах ты почти Волшебник. Ведь в стихах, в стихах у тебя...
    Я не дал ей договорить, снова поцеловав её в губы.
    А потом мы шли по бульвару вдвоём, держась за руки. Я боялся разжать пальцы, боялся, что она исчезнет, скроется за невидимой мне дверью, потеряется, уйдет навсегда, а я уже не мог без неё. Я уже давно не мог жить без неё, не понимая, в чём причина моего состояния. Нет, я знал, что меня влечет неимоверная сила, но я не мог поверить в то, что любовь с первого взгляда существует. Да-да-да, она тысячу раз права, я, поэт, воспевающий любовь, сам в неё не верил. Но это было раньше...
    Я вдруг почувствовал, что очень сильно сдавил её пальцы. Я попытался расслабить мою хватку, но она замотала головой и посмотрела на меня так, что я понял, что она боится того же, что и я, боится потеряться в этой чехарде измерений, калейдоскопе миров, веренице пустых дней в один момент ставших такими насыщенными. А прошло-то всего минут пять. Каких-то пять минут хватило, чтобы наполнить наши жизни, и мы шли окрыленные и счастливые.
    - Глупый, глупый, глупый мой, глупый, милый поэт. Куда же ты убежал тогда? Почему не пришёл потом? Почему обходил мой дом и не смотрел в мои окна, я ведь так часто наблюдала за тобой, наблюдала в окно... и  с противоположного угла, и... Я ведь тоже очень глупая... Я, видя твою нерешительность, сама стеснялась подойти к тебе. Как хорошо, что ты, наконец, решился. Как хорошо, что ты прислал мне этого замечательного лисёнка и фотографию, и визитку. Визитку с адресом. Я так хотела узнать твой адрес. Я бы давно пришла к тебе, если бы знала его. Я ведь шла сегодня именно к тебе. К тебе, мой милый. Да-да, я, как и ты не решалась подойти на улице, но почему-то знала, что смогу всё сказать тебе дома. Может потому, что дом... Но скажи, кем тебе приходится очаровательная посыльная, что принесла мне твой подарок? Я встречала её одно время ранней осенью на бульваре, когда высматривала тебя в надежде, что и ты обратишь на меня внимание. Она твоя племянница?
    - Этого не может быть! – крик вырвался из моих легких.
    - Чего не может быть? – переспросила девушка и даже сняла очки, пристально вглядываясь в мои обезумевшие глаза: - она, что принесла мне лисёнка и твой адрес не спросив тебя? О, я всегда видела, что она очень смышленая девочка и мне почему-то всегда казалось, что она... она хочет нас познакомить. Но как такая малышка могла догадаться о том, о чём мы сами ещё даже и не подозревали?
    - Этого не может быть, - снова простонал я и, вдруг, как в полусне, не отпуская её рук, упал на колени, уткнулся лицом в её живот и прошептал: - Выходи за меня замуж, Королева, выходи за меня замуж. Я думаю Шуршарики одобрят наш выбор.
    Порыв ветра разметал её огненно-рыжие волосы. Глаза её наполнились радостью и теплом. Она засмеялась так звонко и так радостно, что вспорхнувшие было синички, снова сели на ветки и внимательно смотрели на нас, а одна - особо толстая, или просто распушившаяся, подлетела так близко, что мы могли почти дотронуться до неё руками, но когда я сделал неосторожное движение ладонью, поправляя челку моей любимой, на всякий случай всё же отлетела на безопасное расстояние.
    И всё же радость моя была омрачена. Я не показывал вида, но я боялся. Я так боялся, что думал, что снова заболею от страха, как тогда, и удивлялся, что меня до сих пор ещё не колотит. Я очень испугался: я вспомнил её слова благодарности за Лисёнка, визитку и фотографию. Я вспомнил, что она описывала фотографию... Что она видела девочку на фотографии.  Ведь это могло означать лишь то, что она из того же измерения, что и девочка. Что наша встреча, наша сегодняшняя встреча, скорее всего, случайность и мы можем в любой момент опять потеряться и, быть может, - навсегда. Но как я мог её - такую счастливую, такую прекрасную - расстроить?! Пусть будет, что будет, и сколько бы нам Провидение не отвело счастливых минут, часов, дней,.. пусть они не омрачаются мыслью о возможной разлуке.
    Она посмотрела в мои глаза, словно почувствовала, что со мной происходит что-то неладное. Я поспешил улыбнуться и обнял её крепче за талию.

Наверх

    Прошло несколько месяцев. Весна преобразила наш любимый бульвар. Он помолодел и наполнился новыми звуками и новыми надеждами. А ещё он снова наполнился людьми. Удивительно, но теперь каждый вечер мы встречали множество прохожих, плывущих по бульвару навстречу друг другу. Кто-то плыл один, кто-то  с большой компанией, а кто-то, как и мы, шёл, крепко держась за руки, то есть уже встретившись, но всех нас объединяло то, что мы двигались навстречу... Мы, вообще, всегда движемся навстречу: друг-другу, новым открытиям и свершениям, случайным встречам, сказкам, мечтам. Неведомое ждёт нас за поворотом, а мы верим, что оно принесёт нам только хорошее.
    Бульвар, по которому мы шли, крепко держа друг друга за руки, как и множество других бульваров, протекал через наш город причудливыми полуовалами, разрезая его на части, (если посмотреть по карте) и одновременно связывая между собой крепко-крепко случайными встречами и долгожданными свиданиями. Конечно, на бульварах происходили не только встречи, но встреч было больше. Конечно, они происходили не только на бульварах, но просто мы рассказали вам о встрече, случившейся именно на бульваре.
    Мы были частичкой этого движения. Мы шли по нашему любимому бульвару. Мы шли домой. Мы жили вместе с того дня, когда я в отчаянии закричал, потерявшись, а она, откликнувшись и отыскав, пришла и подарила мне свою любовь. Я отвечал ей тем же.
    По-очереди приходя в любую из наших квартир, мы переодевались и шли на кухню, мы пили чай, обсуждали случившиеся за день, строили планы на будущее, делились: я - новыми стихами, она – тем, что сделала нового к защите диплома. В общем, жили как все нормальные молодые пары.
    Всякий раз, закончив трудовой день и встречаясь вечером на бульваре, мы кидали монетку, в чью квартиру возвратиться сегодня.  Мы ещё жили как будто в двух мирах, хотя они давно соединились для нас. Просто нам было страшно выбрать какой-то один или уйти в третий. И мы очень боялись потеряться. Бывая вместе, мы всё время ходили, держась за руки. Каждое утро, когда нам надо было расставаться, как и всем нормальным людям (мне надо было работать, ей - ходить на практику и писать диплом.) мы выходили на бульвар и по несколько минут стояли, молча держась за руки и глядя друг другу в глаза.
    - Скажи, а почему ты меня называешь Королевой Шуршариков? Знаешь, я ведь на самом деле Кололева Шуршариков, но только,.. только это моя маленькая тайна. Я сама провозгласила себя ею в детстве, придумав себе такую игру... придумав, что Шуршарики, это такие маленькие меховички...  такие пушистые комочки...
    - С глазками большими, смешными носиками и маленькими ножками и их можно гладить и они очень пушистые, - продолжил я.
    - Да! Именно так, слово в слово. Так я их и называла... Но, но я никому - никому не рассказывала о шуршариках, даже любимому плюшевому Лисёнку... Скажи мне... Скажи мне, пожалуйста, откуда ты знаешь?! Ты, ты не можешь этого знать. Этого не знает никто! Можно придумывать похожи игры, но ведь не слово в слово? Неужели, неужели ты так точно угадал? – она сняла очки и, поправив упавшую на лаза чёлку, умоляюще посмотрела на меня. Я же, в свою очередь, начал судорожно лохматить волосы и невнятно бурчать себе поднос: - Так значит не осень, а ты, всё же ты, это ты, значит... она значит... ты... – и, посмотрев на совсем опешившую девушку добавил, уже, более связанно: - Я сам ничего не понимаю, малыш, дай мне еще несколько дней и я всё тебе расскажу, хотя ты собственно всё знаешь, но я расскажу... расскажу. Обещаю, дай мне, пожалуйста, ещё несколько дней.
    На самом деле, я не знал, зачем они мне были нужны, мне не надо было ничего придумывать. Видимо, я просто был не в себе и боялся сказать что-то не то.
    Несколько дней прошмыгнули, как птицы вдоль бульвара. Утро проникло в окно светом, спустившимся вдоль соседских крыш, перевернувшихся в стакане с холодной водой. Я встал первым и молча наблюдал, как солнечные зайчики ласково играют на грудечках моей любимой ровно поднимающихся и опускающихся в такт спокойному дыханию. Мне так не хотелось её будить, но нам нужно было сегодня уйти раньше обычного. Я нагнулся и поцеловал ее в обнаженное плечо, в шею и в уголок губ. Последний едва дернулся, медленно растягиваясь в улыбке. Не раскрывая глаз, она подняла руки и, скрестив их у меня на шее, притянула к себе. Мы обнялись.
    - Любимая, отпусти меня. Ещё минутка и я сам усну, а кто тогда тебя разбудит? Не забывай, у тебя сегодня предзащита диплома. Вставай, вставай, родная моя.
    Хитрый зелёный глаз приоткрылся и посмотрел на меня. Я встал и стянул с неё одело. Солнечные зайчики, воспользовавшись устроили танцы на теле той, которую я так безжалостно будил, вместо того, чтобы  устроиться рядом и, обняв, сладко задремать. Изящно изогнутая рука приподнялась над кроватью и выгнулась в капризном: “Подними...”
    Я нежно взял её за запястье и потянул. Девушка нехотя встала и снова обняла меня, жмурясь и вороша мои волосы.
    - А ты что, красишься? – вдруг совершенно проснувшись, спросила она.
    - Н-н-нет, - от неожиданности заикаясь, промычал я в ответ: - а, с чег-го т-ты это взяла?
    - У тебя же был седой правый висок, а сейчас он... сейчас  я не вижу ни одного седого волоса.
    Придерживая за талию, я подвёл её к зеркалу, и повернулся к нему правым виском. Удивительно, но мой седеющий висок был таким же шатенистым, как и вся остальная шевелюра. Я порылся  в прическе, но седая прядка, возникшая несколько лет назад, исчезла, как не бывало. Я издал глубокомысленное мычание и передернул плечами. В это время на кухне пикнули часы и,  опомнившись, я слегка шлепнул любимую по ямочке на попе: -  А, ну, марш в ванную, нам на всё про всё тридцать пять минут до выхода.
    Я проводил любимую взглядом, сожалея в душе, что так безжалостно разбудил ей и подгоняю, когда сам бы с удовольствием никуда бы не шёл, а любовался бы её прекрасной наготой.
    Пока она принимала душ, я быстро приготовил пару бутербродов с сыром и сладкий чай. Она проглотила всё это на ходу, одеваясь, дожёвывая последний кусочек, схватила тубус и сумку, предусмотрительно собранные ею накануне,  и, опережая график на пять минут, мы спустились вниз и вышли на улицу.
    У подъезда стояла роскошная иномарка. Я на секунду замешкался. Я никогда не был автолюбителем, но красивая машина заворожила меня. Вдруг тонированное стекло опустилось и показавшийся в окне красавчик-щеголь произнес: - Привет, принц, я тебя поздравляю, тебе удалось завладеть сердцем прекрасной королевы с шестого этажа, а ведь никто в нашем доме не мечтал заслужить даже взгляда... И как это тебе иноземному принцу с той стороны бульвара удалось растопить это холодное сердце ...
    Я хотел было раскрыть рот от удивления, но услышав за спиной радостное: - Привет! Сколько лет, сколько зим, откуда ты такой взялся! - понял, что собственно вся тирада предназначалась не мне. Догадываясь, что передо мной какой-то старинный знакомый моей возлюбленной, я сделал шаг в сторону, чтобы не загораживать им друг друга.
    Никогда не замечая за собой ревности, я всё же немножко волновался. На самом деле, в течение нескольких месяцев, что мы были вместе мы ни разу не познакомили друг друга с нашими старыми друзьями: нам так хорошо было вдвоём, что мы просто забыли обо всём и обо всех на свете.
    - Я тут ненадолго. Проездом между двух командировок. Я, собственно, увидел тебя и хотел спросить, ты еще учишься?
    - Да, а что? Очень странно слышать от тебя этот вопрос, если учесть, что последний раз мы с тобой говорили несколько лет назад, когда ты уезжал, уже не помню куда и по какому дипломатическому делу.
    - Да нет, я просто обнаружил в груде почты за те семь месяцев, что меня не был дома странный учебник, вот и решил, что мне его доставили по ошибке вместо тебя!
    - Учебник?
    - Какой учебник?! - это, уже, я вклинился в беседу, тихо радуясь, что красавчик, к которому я было приревновал мою девушку, оказался просто соседом, даже не приятелем.
    - Какой учебник? – тонкие брови птичками взлетели над золотистыми дужками очков.
    - А шут его знает какой, я в твоих точных науках не силен. Заходи вечером, я буду собираться, но учти,.. завтра утром я улетаю. А так до утра заходи, я ложится не буду. И ты “прынц” заходи, раз уж стал моим соседом. Красавец улыбнулся белозубой улыбкой и скрылся за тонированным стеклом. Иномарка бесшумно растворилась, а мы побежали к трамваю. Я не стал расспрашивать о том, с кем мы беседовали, потому что и так был зол на себя за приступ ревности, который никак не мог одобрить. Вскочив в уже отходящий трамвай и прокомпостировав билетики, я подмигнул контролерше, меня явно не узнавшей и потому лишь только сердито нахмурившей брови на мою фривольность.
    - Интересно о каком учебнике, говорил мой двоюродный братец? - спросила моя Шуршарочка, обращаясь скорее всего к самой себе.
    - Двоюродный брат? – не выдержал я
    - Ну да, разве я тебе не рассказывала, что  мой двоюродный брат живёт в одном доме со мной, и даже на одной площадке прямо напротив? Хотя он на самом деле там и не живёт. За три года я видела его один раз: он всё время по заграницам: дипломат...
    Я не слушал её, я хохотал. Хохотал, ёрзая на кресле и повторяя: “Учебник?! Ххо. Хо-хо, учебник. Учебник! Учебник!”
    Поймав на себе удивленный взгляд девушки и осуждающий кондукторши, я замолчал и, наклонившись к уху любимой, прошептал: - Учебник, это же так здорово. Ты даже не представляешь, как это здорово! Как прекрасно, что учебник нашёлся. Я - осёл, но так хорошо, что я осёл: я отправил учебник не по тому адресу, но ведь не по тому адресу - это лучше, чем по тому. Ведь если бы адрес был правильным, это означало бы, что неправильный я, или ты, что кто-то из нас ненестоящий и сон  скоро закончится. Я так боялся, что ты мне снишься. И всё из-за учебника. Ведь ты ничего не говорила мне про учебник. А я не понимал, почему ты не сказала мне, что получила его. Я так боялся, что ты не из этого измерения. Я так боялся, что дверь закроется. Я... Я... Я... Я.. Я - не сумасшедший, я - не сумасшедший. Как чудесно, что учебник нашёлся. Это значит, что измерений нет, или есть, но мы - в одном. Как хорошо! Как хорошо! Учебник, милый мой учебник, как хорошо... – и, не дав ошалевшей и недоумевающей девушке сказать хотя бы что-то, не обращая внимания на насторожившуюся вагоноблюстительницу, я принялся целовать мою подругу в губы и щеки, стукаясь лбом об её очки, но не обращая на это никакого внимания.

Наверх

    Предзащита пошла удачно. Я в этом и не сомневался. Пока она ждала в деканате оформления каких- то бумаг, необходимых для сдачи госов, я сбегал в цветочный магазин, где купил самые дорогие розы. Потом купил билеты на вечерний сеанс в  ближайший кинотеатр и в сотый, наверное, раз проверил, что во внутреннем кармане моего вельветового видавшего виды пиджака находится маленькая коробочка.
    Она появилась на ступенях уставшая, растрепанная и, щурясь, стала высматривать меня. О, как я любил этот немножко близорукий прищур милых зелёных глаз. Я даже совершено свинским образом не стал её окликать, чтобы полюбоваться любимой.
    Мы присели на скамейку в начале бульвара, и я терпеливо слушиал её сбивчивый рассказ о прошедшем дне, о том, как её хвалили и о том, что ей предстоит в ближайшие недели. Она прижимала к себе букет роз и её глаза сверкали как два волшебных огонька.
    Когда она успокоилась и замолчала, я поправил ладошкой её непослушную чёлку и прошептал, целуя ее в висок: - Любимая, а ты знаешь, что мы сейчас с тобой пойдём в кино, а потом, потом ещё куда-нибудь: в кафе или даже в ресторан. Мы должны отметить с тобой такое важное событие, а потом, а потом... А потом... а потом... нет, это - сюрприз.
    Она посмотрела на меня ласково и лукаво, прищурилась и тоном капризного ребенка произнесла: - Милый, а можно сразу “а потом”, а то в кино мне идти сегодня бесполезно, вот смотри,  -  и девушка вынула из кармана жакета то, что с утра было её очками: - Я раскокала сегодня очки. Давно хотела, видимо, ты же знаешь, как я их “люблю”, ношу только в универ и вечером на улице. Но в кино мне без них делать нечего. Хотя, если ты хочешь - то пошли. Ты будешь смотреть кино, а я буду тебя тихонечко целовать.
    Я посмотрел на неё так нежно, как не смотрел никогда и ни на кого, и прошептал: - Солнышко моё, может быть я буду после этого последним свином, но я хочу, пойти в кино, особенно на таких условиях... - Я улыбнулся, она расхохоталась и, вскочив с лавки, потащила меня по бульвару к кинотеатру.
    Фильм не смотрели мы оба, хотя и сели в первый ряд, откуда она всё могла видеть. Мы оба не видели и не слышали ничего. Кинотеатр был почти пуст и, не боясь помешать зрителям, мы болтали о чём-то, почти не глядя на экран. Нам было так хорошо, что совсем не хотелось выходить на улицу, но материализовалась билетёрша, и, хитро подмигивая, указала на дверь из зала, намекнув, что есть возможность вернуться, оплатив ещё один сеанс и всё же посмотреть хороший фильм, а не... Что она хотела сказать, нам узнать не довелось, так как очередной приступ неудержимого хохота сдул нас на улицу.
    Уже вечерело. Было свежо, но совсем не холодно. Весна потихоньку превращалась в лето. Ветерок разносил по бульвару ароматы начинающегося цветения.
    Недолго посовещавшись, мы пошли в ближайшее кафе-мороженое. Моё предложение пойти в ресторан было отвергнуто (к моей же радости, так как я не любил последних).
    Устроившись за столиком у окна, мы заказали наше любимое сливочно-шоколадное, и я взял её ладошки и легонько сжал их между моих. Я так и сидел, не отрывая взгляда от её лица и слегка порозовевших щек. Видимо, она почувствовала что-то. Я не отпустил её рук и тогда, когда официантка принесла наш заказ.  Наконец, я произнес: - Любимая, пожалуйста, закрой на минуточку глаза, - и когда она послушно сделала это, достал заветную коробочку, из коробочки вынул золотое колечко с небольшим, но настоящим сверкающим камушком и надел ей на безымянный пальчик. Сделав это, я наклонился к её уху и прошептал: - Скажи мне. Любимая скажи мне, пожалуйста, ты - согласна? – и она, не раскрывая глаз и не убирая своих рук из моих одним губами прошептала: - Да!..

Наверх

    Ночь смотрела на бульвар огнями фонарей. На одном из карнизов сидела старая ворона. Казалось, она спала. Но это только казалось. На самом деле она внимательно следила за парочкой, движущейся по бульвару. Они выглядели так, как будто только что свалились с Луны или пришли из совсем другого мира. Они не замечали ничего и никого вокруг себя. На их лицах сияли такие счастливые, такие светлые улыбки, что сложно было поверить в то, что они - реальность.
    И кто знает, может они, действительно, были не отсюда? Может быть, они действительно забрели в этот большой и светлый город, пускай на несколько часов и погруженный в ночную темноту, из иного измерения. Хотя, кто что может сказать об этих самых измерениях, которых, вполне возможно и не существует. Может быть - “да”, а может быть, - и “нет”. Если “нет”, то значит, что все мы живём в одном общем большом и светлом мире, а может быть и “да”, может быть миров действительно много, очень много, бесконечно много, и эти двое, живя в разных мирах, смогли совершить чудо. Может быть, - он, а может быть, – она, а, может, чудо и произошло именно потому, что они оба страстно захотели этого?
    - Карр, - сказала ворона и закрыла глаза. Она знала, что будет дальше. Она давно жила на этом свете и многое знала. Просто она не умела говорить на человеческом языке, иначе она давно бы ответила забавному молодому человеку на все его вопросы.
    А молодой человек, до этого без умолку болтавший и смеявшийся, когда слышал чистый и прозрачный смех девушки, вдруг запел. Было слышно, что поёт он если не в первый раз, то явно очень нерешительно, хотя и достаточно уверено. Никто не знал, что он сам просто опешил от того, что он решился петь, и ещё более от того, что у него это получалось.
    Девушка, не зная слов, помогала ему, выводя мелодию голосом, а в глубине бульвара, невидимые никому, включая птиц,  стояли: красивый седой кудрявый старик и рыжая девочка лет шести.  Они тихонечко подпевали молодому человеку, хотя стояли далеко и не могли слышать слов. И когда влюбленная парочка скрылась за поворотом бульвара, старик, посмотрев на малышку, сказал: - Ну, и нам пора, эти двое уже справятся без нас. Пойдем, у нас еще много работы. На свете ещё так много страждущих потерянных сердец... И они, сделав шаг, исчезли, а ветер ещё долго носил по бульвару новую только что услышанную им песню.


    Мы проходим незаметно
    по проспектам и аллеям.
    Мы проходим перманентно,
    но куда-то не успеем.
    Мы проходим на рассвете,
    днём и вечером и ночью...
    Мы поймём, отыщем, встретим
    (если верить будем очень).
    Мы не люди, мы не тени,
    мы не песни, мы не строчки.
    Мы идём на встречу с теми,
    кто той встречи страстно хочет.
    Мы проходим по бульварам,
    шелестя листвой чуть слышно.
    Мы ещё не слились в пары,
    но уже глядим на крыши.
    Но уже глядим на звёзды,
    но уже считаем звуки.
    Милый друг, ещё не поздно...
    Протяни навстречу руки.

КОНЕЦ